Садовник. Я создал вас, мои девочки, и полюбил…

Веруся же частенько «паслась» у Наташи, подолгу рассматривая ту или иную вещицу, с упоением помогая сестре превращать нормальное человеческое жилище в «сумасшедший дом». Она единственная в доме во всем поддерживала Нату. Когда же уехал Снегирев, первая объявила голодовку и почти три дня ходила по квартире с трагическим выражением на лице. Ей казалось, что если она будет искренне страдать вместе с Наташей, то тем самым облегчит ее жизнь.

…Катя застала Нату в тот момент, когда та в одном белье пыталась дотянуться до верхней полки, чтобы достать коробку с туфлями. Тоненькая, изящная, в белых кружевах, она сильно походила на мать, даже волосы, светлые с золотистым отливом, были такие же как у Клары.

Коробка упала, раскрылась, из нее выпали кремовые туфли.

– Катя? Что ты здесь делаешь? – Ната только сейчас заметила стоящую посреди комнаты сестру. – Что, кто-нибудь еще пришел?

– Нет. Я принесла тебе подарок. – И Катя протянула ей духи.

– «Мадам Роша»? Катька! – и она обняла и крепко прижала к себе сестру. – Ты сошла с ума! Это же так дорого!

– Мне хотелось, чтобы у тебя все было хорошо, – проговорила в страшном смущении Катя, и они обе поняли, что означают эти слова: забудь Снегирева и начни новую жизнь.

– Я постараюсь. – Ната вскрыла коробочку, сняла золоченную крышечку с флакона и щедро подушила Катю за ушами, капнула ей на грудь.

– Смотри, не испачкай, – не выдержав сказала Катя, принимаясь одергивать и без того безукоризненно сидящее на ней облегающее платье. Волосы ее, тяжелые, каштанового отлива, тугими симметричными локонами обрамляли чистое, идеальной формы лицо с ясными зелеными глазами, маленьким аккуратным носом и собранными в сочный розовый бутон губами.

Уже в дверях, бросив последний взгляд на одевающуюся Нату, Катя вдруг подумала, что будет, если такую вот расхристанную, сексуальную, красивую Нату вдруг когда-нибудь случайно увидит Банк. Что он почувствует как мужчина? Возникнет ли у него желание обладать ею? Катя вспомнила, как вчера вечером, когда они были одни в Катиной комнате, Алик пытался раздеть ее, как шептал ей на ухо такие слова, после которых хотелось умыться ледяной водой, чтобы придти в себя. Он почти изнасиловал Катю одними словами, довел ее до состоянии опьянения. Когда он ушел, она даже пошевелиться не могла, настолько ослабла. Поэтому, когда она вышла в коридор и услышала знакомый условный звонок, ее сразу же бросило в жар.

Глеб открыл дверь, вошел Алик в костюме и при букете, поцеловал Катю в щеку и вдруг, спокойно пройдя мимо нее, без стука, без разрешения открыл дверь в Натину комнату. Катя чуть не задохнулась: картинка, так явственно представляемая ею каких-нибудь пару минут назад, обрела реальность – он увидел Нату! Но нет, слава Богу, Ната была уже одета и встретила его прямо на пороге. Приняла цветы и через плечо Алика заговорщески подмигнула онемевшей Кате.

Произошло какое-то движение, из кухни показалась Клара с Тамарой и Глебом, все устремились в гостиную, где давно уже был накрыт стол. Веруся, которую застали с поличным – она жевала ломтик колбасы, похищенной ею почти в присутствии вошедших, – увидев Алика Банка, вихлявой походкой подошла к нему и сунула ему в руку свою маленькую узкую ладошку. Она постоянно играла какую-нибудь роль. Вот и теперь ей казалось, вернее, ей захотелось побыть немного девушкой, к которой пришел такой роскошный, красивый парень.

– Салют, – по-свойски ущипнул ее за бедро Алик (так, чтобы никто не заметил) и шепнул ей на ухо: – у меня для тебя подарочек.

– Смотри не уколись, – успела ответить ему Веруся, намекая на свою худобу и острые, как она выражалась «тазовые кости».

Пришли чуть позже родители Банка, Сара и Ефим, коллеги Глеба по университету. А когда уже все были за столом, явилась одноклассница Веруси, Людмила или, как ее все называли Люся. Ровесница Веруси – разумеется, она выглядела значительно старше нее. Наиболее точное определение Люсе дала объективная прямая в суждениях Тамара. «Аппетитная самка, причем, нахальная». Люся действительно достаточно откровенно оголялась, но поскольку обладала красивым телом, то держалась раскованно, словно зная цену собственной здоровой плоти. И это не было вызовом рано сформировавшегося подростка, это было осознанное желание понравиться мужчинам. Тамара же, впрочем, первая и предположила, что Люся, в отличие от своей подружки Веруси, ведет вполне взрослую, наполненную сексом, жизнь. Но как ни пытались родители Веруси помешать ее дружбе с Люсей, у них ничего не получилось. Чрезмерно любопытной Верусе был необходим источник интересующей ее информации, чрезмерно развитой Люсе же был необходим для самооутверждения вот такой несмышленыш. Хотя истинной причины такой вот патологической привязанности совершенно разных девочек не знал никто. Кроме Люси.

***

На этот раз на Люсе было надето нечто невообразимое из прозрачного шифона и дешевой бижутерии. Обилие косметики и шапка неподвижных, смазанных гелем, кудрей лишний раз подчеркивали несоответствие внешнего вида и возраста.

– Дядя Глеб, я сегодня пью только красное вино, – заявила она, расправляя складки не столько на СВОИХ коленях, сколько на ЕГО – платье было широким, и Люся имела возможность коснуться наиболее чувствительных мест Глеба. – Говорят, это очень полезно для сердца и сосудов.

Тамара, от которой не ускользнуло ни единое движение, имеющее хоть какое-либо отношение к свое пассии, вздрогнула, как если бы Люся коснулась ЕЕ чувствительных мест. Она ревновала Глеба даже к физике, не говоря уже о молоденьких развращенных девушках.

В гостиной установился прочный запах табака, запеченой индейки – подарок Тамары, – апельсинов и духов. За столом шла незатейливая беседа о сиамских близнецах, взятках, рекламе, импотенции, как вдруг весь этот студенистый, густой от человеческого дыхания воздух пронзил внезапный и, как показалось всем присутствующим, вспоминавшим впоследствии это мгновение, особенно резкий телефонный звонок. Наталия выпрямилась на своем стуле как струнка, и вилка в ее руке звякнула о край тарелки: она почувствовала его. Вскочила и, опрокидывая на своем ходу или даже лету какие-то попадающиеся ей под руку или под ноги предметы, ворвалась в прихожую и чуть не снесла в едином порыве телефон. Схватила трубку и прижала изо всех сил к уху.

– Да. Это я, – дышала она тяжело в трубку. – Спасибо. Все удачно. – Она почувствовала, как горло ее словно одеревенело, стало уже. – Спасибо, что позвонил. Хорошо, передам. Я тоже.

И все. Снегирев из далекого далека поздравил Нату с окончанием училища и поцеловал ее с помощью многокилометровых телефонных проводов. Но она не ощутила его поцелуй. Ей нужен был он сам, живой и теплый, с крепкими, пахнувшими масляными красками, руками и горячими губами, которые еще совсем недавно целовали ее губы, руки, шею, волосы, ноги, живот…

– Он не должен был этого делать, – невероятным по своей обыденности тоном проговорила она и вдруг бросилась, как если бы ей не хватало воздуха, на балкон.

Я видел, как она выбежала на балкон или, как ее там, к черту, террасу, как схватилась за перила, словно удерживая самое себя, и застонала, громко, в голос. Она кричала, и под окнами собрались люди. Затем ее увели. Все происходило так, как было задумано мною. Веруся расплакалась. Праздник был испорчен одним звонком. Клара, ничего не соображая, в сердцах выдернула телефонный шнур. Озабоченный Глеб не нашел ничего лучшего, как включить музыку. В Катиной комнате зажегся свет, и я увидел Алика. Мне даже показалось, что он посмотрел в мою сторону. Хотя, какое ему дело до старика, курящего в полном одиночестве на террасе противоположного крыла дома. «Привет, – сказал с другого конца Земли Снегирев, – поздравляю». – вспомнил я страницу своей рукописи, где описывал эту сцену, и вздохнул: «Имел ли я право на них?»

СКАЛЬПЕЛЬ, завернутый в хрустящую бумагу, завораживал одним своим видом. Настоящий, хирургический, острый скальпель! Банк сказал, чтобы она развернула подарок в комнате. Он все понимает, этот Банк. Разве можно объяснить родителям и сестрам, зачем он ей? Они не поймут. Веруся еще чувствовала на своей талии прикосновение его рук и ей было приятно. Очень приятно.

Она обернулась и, заметив, как прижимается Люся к отцу во время танца, усмехнулась: отец и она? Глупости.

Она едва успела спрятать скальпель в письменный стол, как почувствовала спазмы внутри. Она снова переела торта. И вот так всегда. Сначала один кусок, потом еще. Торт вкусный, клубничный, со взбитыми сливками и свежими ягодами. Желудок, понятное дело, уже не принимал, а глазами она продолжала его пожирать. «Катя, Веруся опять переела, ее выворачивает наизнанку… Все сосуды на веках полопались, принеси ей пудру…»

Намыливая густо мылом лицо, Веруся представляла, что она беременная. Она уже так много об этом прочитала, так много видела беременных женщин, собак и кошек, так тщательно изучала по книгам симптомы этой самой волшебной беременности, что вот сейчас, когда ее жестоко вырвало над унитазом, она словно бы пострадала за всех женщины, собак и кошек разом.

…Умывшись, она подняла голову и встретилась взглядом с внимательно разглядывающей ее Катей.

– Опять? – спросила она.

– Опять, – Веруся тряхнула длинными, цвета апельсиновой кожуры, волосами и дурачась, закатила глаза к потолку. В свои восемнадцать она воспринимала двадцатилетнюю Катю как взрослую и в ее присутствии всегда ощущала себя маленькой девочкой. «Ты все летаешь», – любила повторять Катя. Да так оно и было на самом деле. Гибкая, сообразительная, все схватывающая на лету, Веруся, все еще не опустилась на землю. Она летала. Летала как во сне, так и наяву. Летала от счастья, когда видела кого-нибудь или что-нибудь хорошее. У нее был единственный грех, за который ей всегда попадало от старших – ЛЮБОПЫТСТВО. Ей было любопытно абсолютно все. Она хотела пропустить через себя весь мир и прочувствовать все. Ей было любопытно представить себя цветком. Она даже усаживалась на корточки и раскидывала при этом руки наподобие лепестков. Но это было классе в пятом-шестом. Позже, когда в школе начали изучать анатомию, ей стало интересно, действительно ли она устроена так, как показано в учебнике. Поэтому она одна из первых в классе осмелилась на поход с биологическим факультативом старшеклассников в анатомический музей. Они долго блуждали по гулким залам, заставленным шкафами с банками, в которых плавали заспиртованные младенцы, уродцы и человеческие органы. Когда же в один из залов вкатили тележку и, сорвав с нее оранжевую больничную клеенку, открыли нагромождение человеческих ног, напоминавших своим видом отварное мясо – кожа с них была содрана, это были пособия для изучения мышц ног, – одну девочку стошнило. «Это, друзья мои, – запомнила Веруся отрывок из меланхолического монолога экскурсовода-доктора, – мышца-грация…»

***

– Если ты будешь так много есть, то растолстеешь и никогда не выйдешь замуж, – улыбнулась Катя. – Кроме того, крем очень жирный, а это вредно для желудка.

– Вы целовались с Банком? – Веруся приблизила свое лицо к сестре и хитро сощурила глаза. – А больше вы с ним ничего не делали?

Катя, протянув ей пудреницу, молча вышла. Проходя вдоль коридора в свою комнату, где ее ждал Алик, она тоже обратила внимание на танцующую пару – отца и Люсю. Он что-то говорил ей, а она, запрокинув голову, едва не касалась губами его лица.

– Он испортил весь праздник. Уехал и уехал, зачем душу бередить?

Клара на кухне мыла посуду, Тамара, слушая ее, курила.

– А ты не знаешь, куда она ушла? – спросила она.

– Бродить по улицам, куда же еще?

– Скажи, а она все так же продолжает рисовать на стенах?

– Если бы только на стенах. На чем угодно, где только есть место. Вчера вот, например, свои колени разрисовала, какие-то птицы розовые… Но я не считаю, что это ненормально. Она – художница. У нее свой склад ума, свое представление о красоте. К тому же она прекрасно рисует. Мне бы, кончено, хотелось чтобы ее взяли в театр. Но вот как Я себе представляю, чисто по-дилетантски, это достаточно грубая работа. Эскизы к декорациям – это понятно, это по ней, а вот что касается самих декорация, то тут, я думаю, требуются просто маляры.

– Полностью согласна с тобой. – Тамара загасила сигарету и осторожно повернула голову в сторону коридора, откуда хорошо просматривалась часть гостиной с танцующими Глебом и Люсей.

***

ОТ ШАМПАНСКОГО КРУЖИЛАСЬ ГОЛОВА. Сначала Люся пила только красное вино, но потом все же попросила Глеба налить шампанского. Глядя на пузырьки газа в фужере, которые густо облепили кусочки шоколада, лежащие на дне, она думала о Глебе. У нее еще никогда не было мужчины старше тридцати. Поэтому сейчас, сидя возле него, она пыталась представить себе, каково это заниматься любовью с таким мужчиной. Да к тому же отцом лучшей подруги. Что он будет ей говорить, как вести, двигаться? И, главное, сколько по времени, э т о продлится. Она закрыла глаза и пользуясь тем, что ее никто не видит, осторожно, не меняя положения, просунула правую руку под большую вышитую салфетку, прикрывавшую колени и живот Глеба. Не поворачивая головы, она нашла то, что искала и слегка надавила рукой. Реакция последовала незамедлительно. Она даже почувствовала, как Глеб задышал чаще. Люся же, сдунув со взмокшего лба прилипшие к нему волосы, приоткрыла рот и слегка изогнула спину. В гостиной кроме них сидели Банки, они мирно смотрели телевизор, время от времени перебрасываясь замечаниями. Клары с Тамарой не было. Веруся тоже исчезла в неизвестном направлении. Наталия так вообще ушла, хлопнув дверью. А Алик с Катей наверняка заперлись в комнате.

– Может, потанцуем? – Глеб резко поднялся со стула и взял Люсю за кончики пальцев.

Люся покачивалась в такт музыке и пыталась понять, что же происходит. Последует ли что-нибудь после этого танца, намекнет ли этот скромный на вид, интеллигентный физик на что-нибудь? Захочет ли он встретиться с Люсей в другой обстановке? К примеру, в гостинице или у нее дома?

– Ты не могла бы сейчас, Люсенька, выйти из квартиры, подняться на этаж – там лифтовая шахта – и подождать меня там? – в волнении спросил Глеб, облизывая пересохшие губы. – А я мигом. Ведь ты же сама этого хочешь? Или я ошибаюсь?

Люся шарахнулась от него, стремительно пересекла прихожую, зашла зачем-то на кухню, попросила простой воды, а потом, чувствуя, что пьянеет с каждой минутой, открыла дверь и вышла в темный душный подъезд. Держась крепко, чтобы не упасть, за перила, поднялась наверх и притихла, ожидая, когда следом откроется дверь, чтобы выпустить Глеба. Ей сейчас не нужен был ни Разоренов, ни Игорь, никто. Она хотела только этого поджарого, смуглого и седого мужчину. Она в ожидании сняла с себя трусики и повесила их на перила.

АЛИК ВЫШЕЛ ОТ КАТИ взбешенный. Он оставил ее в комнате в состоянии, близком к обморочному, сказав на прощанье: «Я так больше не могу». Он действительно больше не мог находиться рядом с ней и не обладать ее телом. Хотя он приходил в этот дом не к ней, не к Кате, а к ее старшей сестре Нате, но об этом никто не знал. Даже она. Банк понимал, что Снегирев перевернул ее жизнь и обрек на одиночество. Банк ненавидел за это Снегирева и поклялся убить. Если не физически, то как-нибудь иначе. Он был уверен, что должен отомстить за Натины страдания. Жаль только, что никто в городе не знает, где он сейчас. Сибирь, она большая.

Банки дружили с Мазановыми уже много лет, часто ходили друг к другу в гости, устраивали пикники за городом, а когда родители Алика купили дачу, стали ездить, начиная с весны, на выходные туда. Вот там, на даче, Алик и обратил впервые внимание на девочек. Веруся тогда была еще совсем ребенком. Катя начинала формироваться и удивляла размерами своей груди. Что касается Наталии, то она впервые предстала перед ним уже вполне развитой молодой женщиной. Она была много тоньше Кати, выше ее на пол-головы, но привлекала внимание своей природной гибкостью, грациозностью и какой-то независимостью во всем и естественностью движений. Приехав впервые на дачу к Банкам вместе со всей своей семьей, Наташа как-то очень быстро освоилась и, не обращая внимания на сестер, пошла одна гулять по саду. Набрав горсть клубники, она села в тени на плетеное кресло и, думая, что ее никто не видит, оголила ноги, расслабилась и закрыла глаза. Вот в такой уязвимой позе и застал ее тогда Алик.