Небесная музыка. Луна

– Что-о-о?!

Актер, не понимая, что я имею в виду, резко оглядывается, видит Лилит с отчаянным лицом и занесенной в руке хлопушкой и непроизвольно делает шаг назад. И, конечно же, спотыкается, не забывая прошипеть что-то злобное.

Кто знал, что он такой неуклюжий?!

Мы теряем равновесие и к неожиданности обоих падаем на мою спину, вернее, должны были упасть. Но не зря говорят, в экстремальных ситуациях человек способен на многое. Я умудряюсь каким-то неведомым образом перевернуться в воздухе и оказываюсь сверху знаменитого актера.

Я лежу на Лестерсе, как на надувном матрасе, только вместо воздуха в нем теплые кирпичи, – его тело твердое, и каждая мышца напряжена. Не понимая всей глупости происходящего, я приподнимаюсь, опираюсь на одну руку – вторая покоится на его вздымающейся груди, но не встаю, а смотрю в лицо Лестерса. И даже не замечаю, как из хвоста выбилась рыжая прядь, касающаяся кончиком его шеи, на которой чуть выступает вена.

Мы смотрим друг другу в глаза. Можно даже сказать, что преданно смотрим. Не отрывая взгляда.

Время застыло – прошло лишь пара секунд, а для меня – значительно больше.

Я понимаю, что у него отличная, слегка загорелая кожа – пара едва заметных шрамов на лбу не в счет, идеально выбритое лицо, широкие скулы, упрямый подбородок, крепко сжатые губы, прямой нос, прямые черные брови – гармоничное лицо, которое нельзя назвать кукольно красивым, однако оно – выразительное. И сам он – выразительный и эмоциональный, хоть и кажется отстраненно-надменным. Особенно хорошо это понимаешь, когда между вашими лицами всего лишь дюймов шесть, а твоя рука чувствует, как бьется его сердце. Мягкий приятный ментоловый аромат завораживает и настораживает одновременно. Но больше всего привлекают глаза – широко открытые, странного, никогда прежде мною не встречаемого цвета морозного неба. Зрачки расширены – видимо, от ужаса.

Все это я осознаю и замечаю за две или три секунды.

Лестерс неподвижно лежит и таращится на меня, как на ангела. Почти благоговейно. А может, мне мерещится – почему-то уголок его губы подозрительно дергается, и в глазах ме-е-едленно просыпается вулкан. По-моему, актер просто тормоз. Надо бы встать, пока он не догадался сделать это первым и не скинул меня с себя.

Но все, на что его хватает, – протянуть руку и убрать с шеи мою прядь. Видимо, ему щекотно.

– Я тебя убью, рыжая, – шепотом сообщает мне Лестерс.

Я хочу ответить что-нибудь колкое, но в этот момент вдруг слышу подозрительно знакомый щелчок, а потом еще один, еще и еще – кто-то только что сфотографировал нас, лежащих в такой пикантной позе. И тут же до моих ушей доносится топот – таинственный фотограф стремительно убегает. И я даже на расстоянии чувствую его ликование.

Получилось!

Дастина Лестерса застукали с таинственной незнакомкой, с которой он изменил своей девушке! Сенсация!

Я птицей взлетаю с актера, все еще смутно понимая, что произошло, и какие последствия могут быть, а он стремительно встает следом.

– Твою мать! – запускает пятерню в черные волосы Лестерс и выдает такую отборную ругань, что Лилит хлопает глазами от удивления, а я нервно ухмыляюсь. Самое приличное из его тирады – это «дрянь», «конский», «помойка» и «проклятые папарацци».

Выругавшись, Лестерс резко срывается с места (я же говорю – тормоз!) и несется следом за фотографом, а у меня такое чувство, что если он догонит его, то прикончит. А я ему помогу. Если я в качестве подружки Лестерса засвечусь в интернете и в газетах, то у меня будут проблемы.

– Нам нужно его поймать! – кричу я обескураженной от всего происходящего Лилит, хватаю гитару и кидаюсь следом за Лестерсом. Гитара бьет меня по мягкому месту, но я этого не замечаю – мчусь по лестнице вниз. Следом за мной раздается стук каблуков – подруга бежит следом.

Мы вылетаем в шумный коридор – сначала Лестерс, следом – я, а шествие замыкает Лилит. Фотограф мчится впереди – я вижу лишь его фигуру вдалеке: темно-синяя водолазка и черные джинсы. На голове – кепка, на шее – камера. Он усиленно работает руками и ногами, изредка оборачиваясь на погоню.

Весь коридор, забитый студентами, смотрит на нас, и мне кажется, что мы несем с собой тишину – там, где пробегает наша четверка, все замолкают и изумленно провожают взглядами. Потом кто-то орет:

– Это Лестерс! Это Дастин Лестерс!!!

И наша небольшая компания пополняется новыми любителями марафонов. Но, к счастью, подобных экземпляров на драматическом отделении Хартли немного, и следом за нами бегут всего лишь человек пять, пытаясь воплями остановить Лестерса. Тот же не отстает от фотографа. А фотограф, в свою очередь, не желает быть пойманным – несется со всех ног.

Мы преодолеваем этаж, скачем вниз по лестнице, как ненормальные зайцы, и выбегаем на улицу, на которой народа еще больше, чем в здании, – по крайней мере, на крыльце. Наша компания пополняется еще парой человек, но бежим мы так быстро, что никто не успевает вытащить телефон и заснять нас на камеру – по крайней мере, я надеюсь на это.

В какой-то момент увлеченный погоней Лестерс оборачивается, видит позади себя всю эту толпу и корчится, словно от боли. «Вот дичь!» – читается теперь на его лице, однако он и не думает останавливаться. Слишком дорога ему его репутация. А мне – моя.

Погоня продолжается по аллейке, я чувствую, как начинаю задыхаться, и как гудят мышцы в ногах, но не отстаю от Лестерса и даже сокращаю дистанцию между нами, тогда как Лилит на своих каблуках безнадежно отстает. Возможно, это потому, что у нее просто нет такой мотивации, как у меня.

Пытаясь увеличить скорость, я думаю, что здорово, как же мы не наткнулись на других журналистов, и тут, как назло, из-за угла выруливает толпа фанатов. Наши уши обжигают их восхищенные вопли. А проклятый папарацци зачем-то забегает в здание библиотеки. Мы несемся следом.

В холле библиотеки прохладно, светло и очень тихо, и мы, словно понимая, где находимся, бежим теперь в полной тишине. Я надеюсь, глупый журналюга заскочит в какой-нибудь читальный зал, и мы поймаем его, загнав в угол, но нет, он пересекает холл и забегает в пустой мужской туалет. Лестерс – за ним, и я – тоже. Только я успеваю закрыть дверь изнутри, чтобы вся остальная толпа не ломанулась сюда же. В дверь, естественно, начинают ломиться, но мне все равно.

Папарацци ловко выпрыгивает в открытое окно прямо на аккуратный газон. Лестерс – следом за ним. Я, собрав последние остатки сил, – тоже: сначала аккуратно спрыгиваю с подоконника, а затем тяну за собой гитару. Из-за этой заминки я бы наверняка отстала от погони, однако Лестерс все же напрягся. Напрыгнул на журналюгу, словно большая дикая кошка. И повалил на землю.

– Отпустите меня, я ничего не сделал! Вы нарушаете закон! – кричит папарацци, молодой мужчина лет тридцати со светлыми спутанными волосами.

Лестерсу плевать, что он там нарушает. Он сидит сверху, своим весом придавливая фотографа к земле и профессионально скрутив руки. И выглядит так, будто полицейский, который только что поймал мелкого продавца травки и вот-вот зачитает ему права. Я с некоторым трудом припоминаю, что «Беглец» – фильм про полицию.

– Карта памяти, – отрывисто говорит мне Лестерс, и я с полуслова его понимаю. Тотчас поднимаю валяющуюся на земле увесистую крутую камеру, которая не повредилась, и начинаю искать карту памяти. Я делаю это медленно и актер нервничает.

– Быстрее, – подгоняет он меня.

– Я стараюсь, – огрызаюсь я.

– Вы не имеете права! Я вас засужу!

– Заткнись, – отвечает Лестерс. – Свои права будешь качать в другом месте и в другое время, усек?

И почему-то он опять напоминает мне полицейского – интонациями, жестами, повадками, что для меня крайне странно. Я продолжаю копаться в камере.

– Ты долго? – спрашивает актер. – Мне надоело его держать.

– Тут нет карты памяти, – наконец догадавшись включить камеру, говорю я.

– Так ты ее спрятал, мой маленький друг? – ласково спрашивает Лестерс. – А вы умнеете с каждым годом. Слушай, приятель, мне неохота тебя обыскивать. Так что давай меняться – ты нам карту памяти, мы тебе – камеру.

– Она и так моя! – хмыкает злосчастный папарацци. Он все еще пытается вырваться, но ему не дают.

– А теперь ее, – пожимает плечами Лестерс. – И она в любой момент может ее разбить. Потому что она очень зла, верно?

– Верно, – бросаю я, хотя не уверена, что хочу бить эту дорогую штуку. Нет, это, конечно, по деньгам она не сравнится со звездными исками, однако если на меня повесят выплату этой штуки, будет кошмарно. Но говорю другое: – Я сейчас размозжу ее об асфальт.

– Это не моя камера, она принадлежит редакции! – орет папарацци, потому что его тоже пугает перспектива выплачивать за нее деньги.

– Давай карту памяти, и камера не пострадает, – тут же говорит Лестерс. – Или мне тебя обыскивать, сукин ты сын?

Я щелкаю ногтем по закрытому объективу.

– В заднем кармане, – нехотя отвечает парень, поняв, что ему некуда деваться.

– Доставай, – тотчас говорит мне актер, и я, закатив глаза, сую руку в чужой задний карман, что меня ужасно смущает – но уже постфактум. В этот же момент мне просто хочется уничтожить снимки.

Я нахожу карту памяти и торопливо вставляю ее в камеру, чтобы проверить, она или нет. Естественно, нас обманули – эта карта пуста, и я, понимая это, замахиваюсь камерой.

– Прости, чувак, – говорю я ему. – Но ты сам этого хотел.