Вернись в Сорренто?..

Первые месяцы были очень трудными. Привыкшие в течение длительного времени к бездействию мускулы сильно болели. Но плакать я разрешала себе только при самых жестоких болях, ибо знала, что пан Войтусь, будучи настоящим мужчиной, не выносит женских слез, что ему это крайне неприятно.

Однажды я подняла свою руку над одеялом самостоятельно, без его помощи. Мы оба невероятно обрадовались. Похвалив меня, доктор дал мне новое «домашнее задание» – так я в шутку называла упражнения, которые должна была выполнять без него. На другой день состоялся «коллоквиум» и последовал новый урок. Так продолжалось изо дня в день, до самого моего отъезда. У пана Войцеха хлопот со мной было предостаточно – нужно было пробудить к жизни, к движению, всю левую половину тела. Ведь даже после нескольких недель неподвижности образуются пролежни, атрофируются мышцы. Плечевой сустав и лопатка, а также локоть, колено, тазобедренный сустав, суставы левой руки и стопы не двигались вовсе. Когда пан Войцех уехал отдыхать в горы, меня передали пану Казимиру Баблиху, который до сих пор приезжает ко мне из Константина и руководит моим выздоровлением. Я всегда радуюсь приезду пана Казика, хоть знаю, что не обойдется без болей. Новый доктор, несмотря на свою молодость, оказался отличным профессионалом, умеющим найти чуткий подход к пациенту.

Сейчас, когда я об этом пишу, мне уже много, много лучше. Однако достаточно ловко управляться с авторучкой еще не могу. Моим суставам еще кое-чего недостает до восстановления полной двигательной способности. Мне придется еще интенсивно их разрабатывать. Во всяком случае, вытяжное приспособление, будучи весьма мало привлекательным предметом меблировки, еще послужит мне некоторое время, хотя я с удовольствием уже сейчас выбросила бы его!

Мне доводилось неоднократно видеть в фильмах (чаще всего в комедийных), как лечат разного рода комплексы с помощью психоанализа. Так вот, больной (чаще всего внушивший себе, что он болен) удобно располагается на кушетке и рассказывает обо всем, что его гнетет. Врач садится рядом и внимательно выслушивает монолог. Однажды высказанные признания становятся тем самым уже навсегда вычеркнутыми.

Мои искренние, в полном соответствии с правдой, воспоминания, быть может, возымеют такое же действие. Мне бы очень хотелось забыть, вычеркнуть из памяти целых два года, чтобы когда-нибудь без всякого внутреннего сопротивления запеть одну из чудесных неаполитанских песен.

Об Анне Герман

Возвращение Эвридики

Воскресным вечером я прогуливался по Лазенкам, как вдруг откуда-то издали приплыла песня. Усиленная микрофонами, она струилась над старым парком, и я остановился словно пораженный громом: неужели она?! Конечно, этот голос трудно спутать с чьим-то другим, но ведь писали же, что она еще не вполне оправилась после той беды… Я рванулся навстречу песне и скоро был около «Театра на воде», окруженного тысячной толпой. Когда, пробившись сквозь людскую стену, посмотрел на эстраду, все сомнения исчезли: конечно, она! Голубоглазая, золотоволосая, в один счастливый день покорившая Сопот «Танцующими Эвридиками», а потом покорившая мир. Три года триумфа – и вдруг страшное известие: в Италии попала в автомобильную катастрофу, положение тяжелое… Врачи не знали, с чего начинать спасение. Это было в 1967-м…

И вот теперь снова вижу Анну Герман, слышу ее песню «Спасибо тебе, мое сердце», и мне самому хочется сказать ей: «Спасибо, что Вы оказались сильнее несчастья и вновь нам поете». И я действительно говорю ей примерно это, уже за кулисами, когда закончилось первое отделение и есть возможность полчаса спокойно побеседовать.

– Как Вы себя чувствуете?

– Сейчас уже все страшное позади. Мое положение было отчаянным – и с физической, и с психической стороны. Ведь очень долго оставалась без памяти, не могла сказать ни слова. Пять месяцев лежала «замурованной» в гипс до самого носа, еще пять – полная неподвижность без гипса. Два итальянских госпиталя и три польские больницы старались вернуть меня к жизни. Было неясно, срастутся ли кости, смогу ли ходить. Через два года начала упражнения с памятью – ведь я не помнила ни одного текста песни. Потом попыталась петь – тихо-тихо и совсем недолго. На большее сил не хватало. Лежа дома, стала впервые сама сочинять музыку. Сочиняла без рояля, в голове. Друзья потом ее записывали. Первую песню, которая называется «Судьба человека», написала на слова Алины Новак. Теперь у нас с Алиной уже есть долгоиграющая пластинка. Но до эстрады было все равно далеко. Однако специальные физические упражнения, которые я выполняла до седьмого пота, оказались эффективными. И хотя левая рука еще действует плохо и нога тоже не совсем в норме, я рискнула встретиться со слушателями. Вы присутствуете как раз на одном из самых первых концертов. Через неделю выезжаю на побережье: гастроли, прерванные четыре года назад, продолжаются.

– Теперь Вы исполняете свои песни. О чем они? Что Вас прежде всего волнует?

– На основе исторических документов мы с Алиной Новак написали несколько песен, составивших «Освенцимскую ораторию». Наша совместная самая первая работа определила и название цикла – «Человеческая судьба». Особенно дорога мне песня «Спасибо, мама». Давно мечтала о ней. Мне очень было нужно рассказать о моей маме, которая одна меня вырастила и всегда остается самым родным человеком. Попросила Алину написать текст. Обе боялись банальности, ведь столько уже пелось о мамах… Но, кажется, песня удалась. Во всяком случае, и мне, и маме нравится. В общем, пишу и пою о том, что волнует каждого. О человеческом.

Но в моей новой программе будут не только собственные песни. Наверное, сохранится «Эвридика». (Вчера на концерте поднимается на сцену старушка с цветами: «Спойте, пожалуйста, песню, в которой ветер свищет по улицам…» Конечно, не смогла отказать.) Будут мелодии и советских композиторов – Бабаджаняна, Фрадкина, Фельцмана. Фельцман специально для меня написал песню «Двое».

– Вы получили много высоких наград. А какая для Вас самая дорогая?

– Однажды в Милане проходил телевизионный конкурс. Соревновались семьи – три поколения. Например, дедушка исполнял бабушке серенаду – ту самую, которую пел в молодости. Внучка должна была разрезать торт, разложить по тарелкам и всех угостить… А между соревнованиями выступали разные певцы, и я тоже. И вот когда спела по-итальянски «Не спеши» Арно Бабаджаняна, подходит ко мне седой дедушка: «Синьора, Вы поете совсем иначе, чем теперь принято. Вы поете, как во времена моей молодости – сердцем. Сейчас же модно шумом заглушать то, что хочет сказать сердце. А у Вас это слышно. Приезжайте, синьора, ко мне на Сицилию…» Конечно, награды на фестивалях дороги, но, когда услышишь такое, словно крылья вырастают.

– За время болезни Вы, кажется, и книгу написали?

– Да, она уже вышла. Называется «Вернись в Сорренто?». После названия – знак вопроса, потому что, когда писала, было совсем не ясно, смогу ли вернуться в Сорренто, где мне раньше довелось много выступать. В книге – размышления о жизни, о песне, воспоминания о встречах.

– К нашей общей радости, Вы вернулись и в Сорренто, и в Варшаву, и в Ленинград. Когда же Вас можно наяву ждать в нашей стране?

– В июле – августе будущего года. Этой встречи сама жду не дождусь. Ведь, когда лежала в гипсе, столько добрых писем получала и из Москвы, и из Ленинграда, и с Дальнего Востока… Поэтому будущим летом хочу у вас петь не только в крупных городах, но и на самой дальней периферии, куда редко попадают заграничные гастролеры. За зиму поработаю над программой, надо собрать тридцать самых лучших песен. Мечтаю, что в Москве для фирмы «Мелодия» запишу кое-что новое (ведь моя самая первая пластинка родилась именно там). Очень стремлюсь и в Ленинград. Петь для ленинградцев – наслаждение.

Впервые на невские берега я приехала, когда там были белые ночи. После концертов каждый раз бродила по городу чуть ли не до утра… Но, признаюсь по секрету, больше всего помню ленинградское мороженое. Знаете, такой толстый круглый шоколад вокруг палочки? Нигде в целом мире такого вкусного нет!..

Начиналось второе отделение. Она стояла за кулисами и нервно теребила платочек: «Не удивляйтесь. И раньше всегда волновалась ужасно. А теперь – особенно. Теперь – все как сначала». Она шагнула на сцену – и навстречу рванулись овации. Люди были счастливы – к ним возвращалась их Эвридика.

Л. Сидоровский

Поет Анна Герман

Четыре интервью с Анной Герман

Интервью первое. Июль 1972 года.

Большой летний театр в Измайловском саду. Зрители не расходятся, ждут появления Анны.

А Анну задерживаю я. Она сидит обессиленная, облокотившись на гримировальный столик, в зеркале отражается ее совсем девичий нежный профиль и выбившиеся из подобранного «хвоста» вьющиеся золотистые и тоже усталые пряди волос. Кругом охапки цветов, собрать их у Анны нет сил.

Я вижу, как она устала, и мне неловко терзать ее расспросами.

– Анна, может быть, не сейчас… но кто знает, что будет у Вас в последующие дни?..

– Нет, давайте лучше сейчас. Я немножко отдышалась, а Вы говорите со мной как доктор, так что ничего…

Я вынимаю из сумки журнал «Польша» 70-го года с портретом Анны Герман на обложке. Очень похудевшая, в андалузском наряде, она стоит вполоборота, лихо подбоченясь, и счастливо улыбается.

– Вот этот журнал – всему виной, – говорю я. – Стоило мне прочитать статью о Вас, как я поняла, что должна видеть Вас, слышать и говорить с Вами. Но пришла я не от музыкальной редакции, а от литературно-драматической, и поэтому мой основной вопрос связан с Вашей книгой. Скажите… вот теперь, когда самое страшное уже позади, когда Вы снова вышли на эстраду, когда фактически началась Ваша вторая «рукотворная» жизнь, что бы Вы написали, если бы у Вас появилось желание и время написать вторую часть «Вернись в Сорренто?», но уже без вопросительного знака?

– Ну, тогда начать надо с того, что я жить не могу без своей любимой работы. Возвращения к ней мне пришлось довольно долго ждать, потому что, когда я выздоровела: смогла сидеть, потом ходить, потом даже гостей принимать, смеяться, петь очень долго не могла – а мне без пения совсем плохо…

И как-то принесла мне моя очень хорошая знакомая, Алина Новак, несколько своих стихотворений и предложила попробовать сочинить на них музыку – все-таки это ближе к песне, к сцене, к моей работе. Я попробовала, и получилась «Судьба человека» – 12 песен, которые я потом написала, вошли в пластинку именно с таким названием: «Судьба человека».

Ну потом я попробовала писать музыку и на слова других знакомых и друзей, и таким образом я приближалась к тому дню, когда опять можно было бы выйти на сцену.

А вообще… все мы должны строить свою жизнь сами, но жить, по-моему, намного легче, когда чувствуешь внимание и сердечность других людей… Не знаю, хорошо ли, ясно ли я выражаюсь по-русски?..

– Вы имеете в виду письма?

– Да, когда я лежала больная, удивительно, я плохо помню эти первые месяцы, даже годы, я получала множество писем. Еще в Италии мне писали, потому что я была там довольно популярна…

Из Сицилии, из маленьких городков, присылали письма, цветы, маленькие сувениры, и потом, когда я уже вернулась домой, когда стало известно, что я живу в Варшаве, в больницу стали присылать письма совсем чужие люди… Ведь я их никогда в жизни не видела, а они писали такие теплые слова, призывали меня быть бодрой, говорили, что я им нужна, то есть песни мои нужны, и это мне очень, очень помогало…

Находясь сейчас в Советском Союзе, я хочу поблагодарить тех, кто мне писал. Я выбрала для этой гастрольной поездки именно Сибирь, поскольку никогда там не бывала. Четыре раза выступала в Советском Союзе, и всегда наш путь вел на юг, в прекрасную Грузию, к Черному морю. А большинство писем я получила именно из далекой Сибири от людей, которые когда-то по радио слышали мои записи.

И я сказала себе, что, когда соберусь немножко с силами и смогу поехать в первую гастрольную поездку, попрошу, чтобы мне устроили турне по Сибири. И вот теперь мои планы осуществились.

– Наверное, такое страшное «происшествие», как Вы называете катастрофу, не могло обойтись без переоценки ценностей?.. Изменилось ли что-нибудь в Вашем отношении к миру, к людям, к сцене?

– Мир я вижу теперь иначе – наверное, просто в других красках… Композиторы мне часто приносят очень хорошие песни, с глубоким смыслом, но мне не хочется их петь, потому что они грустные, а мне хочется петь о радости жизни, о любви, чтобы люди улыбались, но, конечно, иногда и всплакнули, потому что это очень очищает душу… Но не слишком часто. Все-таки радости и смеха должно быть больше.

– Вот Вы сказали «слезы очищают душу», а могли бы Вы сказать, что на несчастьях учатся, хотя в Вашем случае «несчастье» – это, конечно, не то слово…

– Да-а, пожалуй… Чему я, так сказать, «научилась» за эти годы, – пониманию того, что для человека самое главное в жизни. Моя мама – педагог, она всю жизнь учила детей, потом студентов, больше тридцати лет… Но вот недавно оказалось, что ей необходимо оперировать глаза… Это была очень трудная операция, после нее она уже не смогла вернуться к своей любимой работе. И так как я теперь здорова, могу работать, у моей мамы фактически никаких материальных проблем нет. Она может спокойно жить в своей квартире и, казалось бы, радоваться жизни… И что же оказалось? Моя мама вовсе не так уж и счастлива. Не помогают ни экскурсии, ни театры, ни кино – страшно трудно ей найти свое место в жизни…

Так вот я хочу сказать, что человеку, конечно, очень нужна любовь близких, семейное счастье, но еще важнее найти свое место в жизни, которое даст возможность приносить пользу людям и без которого не сможешь жить. По-моему, это самое главное для того, чтобы быть счастливой.

Дело не только в том, чтобы зарабатывать деньги и жить изо дня в день, а чтобы то, что ты делаешь, доставляло радость…

Вот это я поняла за эти трудные для меня годы. Я могла бы вернуться к микроскопу, к моей профессии геолога, нашлась бы какая-нибудь другая работа, не только бродить по горам, этого бы я теперь не смогла. Но я полюбила всем сердцем свое дело, и до тех пор, пока будет можно, пока мои зрители захотят видеть и слушать меня, я буду с огромным удовольствием петь для них.

– На концерте Вы рассказывали о Леониде Телиге. Ваша песня на его слова мне очень понравилась. Но мне показалось, что Вы о чем-то умолчали… недоговорили о чем-то невеселом…