Сердце бога

– Тогда вы должны были знать мою девочку… – вздохнула гостья.

– Какую еще девочку?

– Жанну Спесивцеву. Она погибла здесь, в этой квартире.

– Эвона как!

Дверь резко захлопнулось. Раздался звук запираемого замка. Потом лязгнул засов.

– Вы что? – изумилась незваная гостья.

– Идите, гражданка, отседова! – раздался голос из-за двери. – И не приходите больше!

Что оставалось делать бедной, бедной бабке Лизавете? Упорство было еще одним ее доминирующим жизненным качеством. Именно оно, упорство, вкупе с огромным трудолюбием, позволило выжить в войну – да и в довоенные, и послевоенные годы. И потому сейчас она решила наперекор всему: не уйду, пока не поговорю с хозяевами. Пусть с генералом, пусть с супругой, или с дочерью, или с зятем. А лучше со всеми вместе. Сперва Елизавета Семеновна думала посидеть во дворе на лавочке, дождаться. А потом сообразила: подъезд-то огромный! А она никого из семейки в глаза не знает. Не видела ни разу, даже на фотографии. И тогда она приняла решение устроить засаду в парадном. Подоконники широкие. Можно даже сидеть. И она будет видеть всякого, кто выходит на этаже из лифта или станет подниматься по лестнице.

Было два часа, до конца рабочего дня ждать оставалось долго, но кто знает, может, иной из Старостиных приезжает домой в обеденный перерыв. Или кого-то отпустят со службы раньше.

Она села на подоконник и даже стала задремывать, как вдруг на ширину цепочки растворилась дверь Старостиных, и давешняя прислужница проскрипела:

– Сидеть здесь не можно, гражданка. Я милицию вызову.

Как оказалось впоследствии, она претворила в жизнь свою угрозу. Возможно, отделение находилось совсем рядом. Или по сигналам из подобных квартир наряд приезжал незамедлительно. Как бы то ни было, милиционеры появились очень быстро – Елизавета Семеновна не ждала их столь скоро. Один мильтон вышел из лифта, а другой одновременно поднялся по лестнице, тем самым беря гражданку Спесивцеву в кольцо.

– Ваши документики, гражданочка! Что вы здесь делаете? Вам придется проехать с нами. Почему? Потому что это режимный объект и находиться здесь посторонним не дозволяется.

В мотоцикле с коляской бабку Лизавету (кстати, в то время ей не так много лет было, пятьдесят три – по нынешним временам в самом соку) привезли в отделение. Паспорт сразу отобрали, как ей сказали, «на проверку» и даже посадили, словно преступницу, в клетку за решетку.

Спустя три часа ожидания явился наконец давешний следователь в коверкотовом пальто и шляпе. Коротко приказал мильтонам: «Откройте! – а потом бросил женщине: – Следуйте за мной».

Они прошли в кабинет. Мужчина пригласил ее присесть. Глаза его были усталыми, но добрыми. Он укоризненно улыбнулся:

– Что это вы, Елизавета Семеновна, затеяли? Пристаете к гражданам, выспрашиваете. Не даете им спокойно трудиться и отдыхать…

Бабка Лиза молчала, не зная, какую линию защиты выбрать. Потом решила говорить правду:

– Я хочу выяснить, как действительно погибла моя девочка.

– А я вам все сказал, – развел руками начальник. – Вы что, советским органам не доверяете?

– И все-таки я бы хотела поговорить со свидетелями. – Как ты знаешь, Вика, упорство было у прабабки Лизы фирменной чертой. – Со всеми, кто присутствовал в квартире во время убийства.

– А с ними уже беседовало следствие – наше, советское следствие.

– И все-таки я бы хотела сама.

– Могу я узнать, с какой целью?

– Восстановить последние минуты Жанночки.

– Следствие все установило. Что вам еще надо?

– Разобраться, почему не стало Жанны.

– Ну, знаете, хватит! – хлопнул ладонью по столешнице следователь. – Видит бог, я долго терпел. Я вам тут частным сыском заниматься не позволю. Ишь, приехала! Шерлок Холмс в юбке! Вы что, советской милиции не доверяете? Или вам наши органы прокуратуры не нравятся? Следствие и дознание? Не нравятся, да?! Вы понимаете, что вы своими действиями тень на них бросаете?

Елизавета Семеновна не выносила прямого и грубого нажима и стала оправдываться: «Я ничего ни на кого не бросала, я хотела просто…»

– Просто! – перебил ее хозяин кабинета. – Хотела она! Нет, это я тебе скажу – просто: тебе советские органы и наша прокуратура не нравятся, и ты хочешь их опорочить, потому что тебе вся Советская власть не нравится! Потому что ты, Спесивцева, дочка белогвардейского прихвостня, думаешь, раз ты в анкетах про него благоразумно не пишешь, мы о нем забыли?! А ведь он, твой отец, был расстрелян в двадцать первом году органами ЧК – за открытое пособничество белякам! Забыла?! И это еще не все! Ведь ты не пишешь в анкетах, что отец твоей прекрасной Жанночки – на самом деле враг народа и расстрелян в тридцать восьмом году!

– Он реабилитирован, – прошептала бабка Лиза. – Мне и справку прислали.

– Значит, теперь ты решила, что ленинский карательный меч наших органов может ошибаться?! И сейчас, когда в результате несчастного случая, по собственной глупости, погибла твоя дочка, – органы тоже ошибаются?! Знаешь, Спесивцева, не выводи меня из себя! У всякого терпения бывает свой предел!.. Ты где работаешь, Спесивцева? – вдруг следователь переключил регистр своей речи с рассерженного на задушевный.

– В конструкторском бюро, – оторопело проговорила бабка Лиза.

– А кем ты там работаешь?

– Заместителем начальника.

– Вот! – воздел палец хозяин кабинета. – Ты работаешь в КБ, на начальствующей должности, почти в номенклатуре – и ты думаешь, почему? Потому что ты такая умная – талантливая – гениальная? Нет и нет! Ты работаешь там только и исключительно потому, что органы до поры до времени закрывают глаза на твой, Спесивцева, так сказать, послужной список. На твоего отца, расстрелянного в Гражданскую. На твоего мужа, казненного в трудное предвоенное время.

– Он не муж мне был, – прохрипела Елизавета Семеновна.

– Да, официально вы с ним в браке не состояли. Но фактически он являлся твоим, Спесивцева, сожителем и отцом твоей дочери Жанны! Скажи спасибо судьбе, а главное, советским органам, что вас обеих, и тебя, и дочку, тогда не репрессировали, как ЧСИР – членов семьи изменника Родины! Что дали тебе погулять на свободе – а ведь могли стереть в лагерную пыль, да и надо было! Словом, давай, Спесивцева, забирай тело своей дочери из морга, договаривайся с крематорием, проводи кремацию и быстренько езжай с урной домой, хорони. И не лезь ты больше в это дело. По-дружески тебе советую: не лезь! Не надо, – тон следователя снова сменился на самый дружелюбный, однако каждое его слово, если вдуматься, дышало угрозой. – У тебя ведь внучка осталась, Валентина, пяти лет. Единственная память о дочери. Самый близкий тебе человек. Хорошая девочка, в детский сад ходит. Ты ведь одна у нее теперь, и за папу, и за маму. Одна – вдумайся, Елизавета. У нее ведь, у несмышленыша пятилетнего, никого: ни отца нету, ни матери. Одна ты. А если с тобой вдруг что случится? Мало ли! Авария, допустим. Или, не ровен час, кирпич на голову упадет – как в старину говорили, все под богом ходим. Или хотя бы с работы тебя вдруг р-раз – и вычистят. Что тогда будешь делать? Куда пойдешь? Уборщицей на четыреста пятьдесят рублей?[4 - Здесь масштаб цен указан до «хрущевской реформы» 1961 года.] Дворничихой? А внучка? Как ее поднимать?.. Так что послушай моего совета, Елизавета Семеновна: не лезь ты в это дело. Дочку не вернешь, а неприятностей себе нажить можешь. Все! Можешь быть свободна! Пока. Но живи и помни, о чем я тебе сказал.

Бабка Лиза ушла от него. И – послушалась совета. Забрала тело дочери, сожгла его в крематории, увезла на родину и захоронила урну. Но, перед тем как уехать, в тот же вечер, записала все, что узнала о гибели дочки. А главное – имена всех причастных:

Старостин Федор Кузьмич, генерал КГБ в отставке.

Его жена.

Прислуга по имени Варвара.

Инженер-конструктор лет сорока пяти – Юрий Васильевич Флоринский.

И молодые, вчерашние студенты:

Вилен Кудимов.

Валерия Кудимова (Старостина), его жена.

Галина Иноземцева (Бодрова).

Ее муж Владислав Иноземцев.

Радий Рыжов.

В семьдесят четвертом году бабка Лизавета передала этот список своей внучке Валентине. Моей маме.