Ветер из рая

И хоть босс прекрасно понял, о ком речь, порядок и точность должны царить всегда, даже в столь спешных докладах, поэтому он переспросил:

– «Он» это кто?

– Тот чувак из восемьдесят первого года.

– А она?

– Она ведь умерла три месяца назад, – напомнил докладчик.

– Ах, да. – Руководитель сделал вид, что запамятовал, хотя ничего он не забыл. – Ну что ж. Поставь его в стоп-лист, а когда и если появится в наших краях, плотно садись ему на хвост.

* * *

1981 год

Синичкин-старший

В его отсутствие в квартире на Электрозаводской кто-то побывал. Следы оказались очевидны и нарочиты.

Из тумбочки исчез початый блок «Мальборо» – одну пачку опер отдал частнику-водиле еще в Москве, вторую носил с собой. Остальные восемь уперли.

Но не только. Утащили вторую пару джинсов, адидасовские кроссовки, пару батников и прекрасный гэдээровский пуловер с искрой.

А главное – явно рылись в поисках более существенного. Пыльная решетка с вентиляционного отверстия оказалась свинчена и назад, разумеется, не повешена. Из газовой плиты вышвырнули противни. Жестяные коробки из-под круп, сахара и макарон (пустые) в беспорядке валялись на кухонном столе.

Почему-то сразу вспомнилась московская конспиративная квартира на набережной Максима Горького, владивостокский подполковник Коржев и тот алчный взгляд, которым он одарил пачки денег, что выдавал оперу полковник Гремячий.

Слава богу, вчера в Москве, по пути в Домодедово, Синичкин велел водителю остановиться у сберкассы. Там он предусмотрительно положил четыре с половиной тысячи рублей на четыре аккредитива: один на три тысячи и три по пятьсот, оставив себе наличными пять дубов некрупными купюрами. Налик он таскал в портмоне – с постоянными ресторанами и такси бабки быстро таяли.

С собой носил и отрывные талоны от аккредитивов – без них и (без паспорта на его имя) денег в сберкассе не получишь. Зато желавшие поживиться в его временном жилье явно просчитались.

Синичкин осмотрел входные замки: и английский, и французский. Уходя, проверял: закрыто. На обоих не оказалось никаких следов, что их пытались вскрыть.

Он и окна закрыл перед уходом. Оставил только, по случаю жары, форточки. Сработали форточники? В Москве он давно не слышал о ворах с подобной специализацией. Неужели в Приморье они остались?

Или, скорее, у кого-то нашелся запасной ключ от квартиры?

Ладно, утро вечера мудренее. Ясно было одно: спускать происшедшее ни в коем случае нельзя.

* * *

Вечером следующего дня Синичкин сидел на лавочке в скверике напротив здания краевого управления МВД на улице 25 Октября[10 - Ныне улица Алеутская.].

«Коржев – подполковник, – думал он, – поэтому вряд ли ему положена персоналка. Значит, ездит на общественном транспорте – но, скорее всего, имеет личные “Жигули” или даже “Волгу”».

После шести из здания с колоннами потянулись люди – кто-то в мундирах, иные в гражданке.

Без четверти семь вышел (в цивильной одежке) подполковник Коржев.

Догадка опера оказалась верна: мент подошел к красной «шестерке», стоявшей напротив управления, и стал отпирать водительскую дверцу. Синичкин рванул и через минуту оказался рядом с подполковником – подошел вплотную, глаза в глаза. Коржев не удивился.

– Нарушаете конспирацию, майор? – высокомерно вопросил он вместо приветствия. Здесь, в Приморье, на своей территории, он чувствовал себя хозяином положения.

– Закончил труды праведные? Домой собираешься, подполковник? – вопросом на вопрос ответил опер. – В квартиру в «серой лошади»?[11 - «Серая лошадь» – народное название первых во Владивостоке многоэтажных домов, построенных в 1938–1940 годах на улице 25 Октября (Алеутской). В одном из них, № 19, квартиры предоставляли работникам милиции.] Или на свою дачу, на Светланку? Жена Валентина Николаевна, дочки Женя и Маша заждались, да?

Синичкин не зря просил своего куратора Гремячего составить справку о ситуации в Приморье. О руководителях края и коллегах там тоже содержалась информация – вплоть до состава семьи и места жительства.

Коржев сразу сдулся, а опер продолжал:

– Не боишься за близких своих? Или что дом твой обнесут – как мою здешнюю квартиру?

– Не понимаю, что за наезды, – помотал головой Коржев.

– А то, что квартиру на Электрозаводской вчера днем, пока меня не было, посещали. Унесли кое-что из барахла, но, главное, искали бабки. Ты в курсе, кто это был?

– Я-то откуда?

– А кто знал, что в квартире с моим приездом деньжата завелись? Только ты, подполковник, и ведал. Мог навести. Слушай, я не буду грозить рапортом, который подам о тебе по команде; они в нашей системе долго ходят. Поэтому поработай со своей агентурой, и пусть мне вернут награбленное. А то неуважение проявили к московскому гостю. Разболтал ты своих подопечных. Того гляди, и самого обкрадут. Как тебе или супруге твоей теперь на даче на Светланке спокойно спать? Хорошо понял меня?

Синичкин сделал блатной нырок в сторону Коржева, словно хотел боднуть его головой в грудь, но до конца не довел – тот, впрочем, испуганно отшатнулся. Не дожидаясь оправданий-возражений, опер развернулся и, насвистывая, отправился по улице 25 Октября вниз, к океану.

* * *

Девушка Дина ждала его у памятника. Она сменила простецкий сарафан на длинное зеленое кримпленовое платье, в котором, возможно, праздновала свой последний звонок, а разорванные босоножки – на туфельки с белыми носочками. Носочки выглядели провинциально – особенно для стильного портового Владивостока. Девчонка сделала укладку, подкрасила глаза и губки. Оперу стало ее жалко: одна, в чужом городе, и на него, кажется, запала (как многие) – а он ей взаимностью ответить не может не только потому, что формально женат, но, главное, ничегошеньки к ней не испытывает. Ну хоть покормит ее вкусно – а взамен выслушает городские байки, которые студенточка наверняка знает. В дальнейшем, когда начнется внедрение в преступный синдикат на черноморском юге, очень могут пригодиться.

Они с Диной вернулись на все ту же улицу 25 Октября и мимо кафе «Льдинка» (не забыть в дальнейшем, еще одна достопримечательность Владивостока) подошли к «Арагви».

Разумеется, и здесь пропускным билетом в красивую жизнь послужила пятирублевая купюра. Народу в ресторан набилось много, дело шло к девяти. Синичкин оценил диспозицию: как и вчера в «Челюскине» – «Версале», в заведении гуляли моряки, бандиты, ночные бабочки, деловые. Кто-то из них вскорости должен выйти с ним на контакт – а может, это был просто блеф.

– Ты что предпочитаешь пить? – спросил он Дину. – Водку, коньяк, «Буратино»[12 - Сорт советского лимонада.]?

– А что мы будем есть? – не растерялась девушка.

– Сациви. Шашлык из телятины. Одобряешь?

– Тогда закажите, пожалуйста, красного сухого вина. «Саперави» или «хванчкару».

«Ух ты, – подумал он, – девушка не промах, знает, что мясо надо закусывать красным, и в сортах разбирается. Не так она проста, эта девочка из Арсеньева».

Подскочил официант. Синичкин попросил бутылку «хванчкары», коньяка пять звезд, закуски и шашлык.

– Шашлык два раза, сациви два раза, – повторил половой, – бадриджани два раза, бутылка «хванчкары». Коньяк в бутылке подать не можем, только в графине. – Обычная уловка советского общепита: коньяк, налитый в графин (как и водка), прекрасным образом разбавлялся. В бутылке, впрочем, тоже, но это было сложнее.

– Тащи графин.

Девушка ела, можно сказать, с большим аппетитом. Или с тщательно скрываемой жадностью. Похоже, для нее это был первый прием пищи за день. По крайней мере, не обедала она точно.

Синичкин чокнулся с ней коньячной рюмкой.