Комната

Ей было тридцать, она жила с матерью и братом, которого видела настолько редко, что успела позабыть черты его лица. Она всегда считала брата непомерно мягкосердечным, наивным и до глупости добрым, поэтому опасалась за него, обычно таких людей как он, безжалостно ломают, топчут, плюют им в лицо, а что еще хуже манипулируют использовав его кротость в своих коварных целях. Этот мир изначально был рассчитан для подлых и хитрых, ведь ради выживания необходимо убить в себе совесть с младенчества и печально то, что в подобной грязи находился он: не испорченный, не сгнивший и честный юноша, который в свои двадцать шесть все еще верил в человеческую непорочность, в искренность слов и поступков. Она боялась видеть в его неискушённом взгляде разочарование и неописуемую тоску, раскалывающую пополам всю душу. Её бросало в дрожь от мысли что однажды, посмотрев на него, она увидит своё отражение. Наблюдать за этим человеком со стороны, замечать подлинную искру в глазах доставляло неподдельное удовольствие и самый настоящий ужас. Видеть изо дня в день, как он упорно настаивает на своем, строит планы, веря, что когда-нибудь обязательно их осуществит, терпеливо ждёт, набирается опыта, настырно доказывает свою правоту, да так, что волей не волей начинаешь верить в это без единого сомнения, безусловно радовало, но спустя некоторое количество времени, когда началось его хождение по мукам: бесконечно тянущиеся бессонные ночи, постоянная усталость, недоедание, полное отсутствие перспектив на будущее, бесцельные бродяжничества по ночному неприветливому городу, курение, опустошенность и наплевательское отношение к самому себе слишком болезненно отразились на сестру и мать в том числе. Они смотрели сквозь него, будто он бледная тень себя самого, лишь хорошо знакомый фасад, только потрёпанный, обветшалый, полуразвалившийся, а вся та целеустремленность, энергия и страсть коим он был объят когда-то испарились напрочь и вот, постепенно походив на полуживого он, мелкими шажками искоренял всю свою веру во что-то светлое и незапятнанное. Последняя надежда, которая теплилась в сердце сестры, что в этом гнусном мире, полный боли и предательств можно остаться не изуродованным, потухла, вместе с искрой во взгляде брата. Она не понимала, чем он занимается всю ночь, куда пропадает, однако, зная о его затворничестве, предположила, что тот просиживает в темном и безлюдном уголке, таращась в одну точку и погрузившись в дебри своего подсознания. Невыносимо было от того, что любая предложенная помощь, любой упрек, он принимал в штыки или вовсе не брал во внимание, словно его огородила от окружающей действительности незримая стена, спрятав от всего происходящего вокруг. Он мог не есть целыми днями, или питаться только вредной отравой, прожевывая каждый кусочек пищи с тошнотой и неохотой лишь для того, чтобы поддержать в себе жизнь. Тяжкое бремя тщетности бытия опустило свои цепкие когти на его плечи, захватив его в плен и заблокировав все импульсы радости, словно дементор высасывающий душу из смертного. Все яркие цвета разом потускнели, превратившись в монотонную кашу из оттенков серого, как в старых немых фильмах. Лица людей стали размытее, страннее, страшнее, перемешавшись между собой. «Неужели это тот же самый мир, где мы жили, будучи детьми? Неужели он всегда был таким, и пелена перед нашими глазами не позволяла видеть всё то уродство, что я лицезрел теперь?» думал он, прокручивая эту мысль безостановочно. “Где мне отыскать укрытие среди разрушений и хаоса, среди бессердечности и мрака, как не потерять свой облик находясь в окружении кровожадных извергов? Как выбраться из этой проклятой комнаты и не умереть от страха перед обществом, когда сталкивался лишь с глумлением и пренебрежительным отношением? Как мне быть, хоть кто-нибудь, ответьте, иначе я уже сойду с ума!”.

Мать хотела обратиться к Богу с молитвой о том, чтобы её ребёнок вышел из глубокой ямы отчаяния и вновь улыбнулся своей искренней улыбкой, как в далёком детстве, чтобы он порадовал своим простодушием и не побоялся смотреться в зеркало, при каждом объятии чувствовать теплоту его тела, легкую непринужденность и затерянное счастье, которое сама не смогла испытать, однако быстро опомнилась и окончательно утратив веру, выразила свои желания в виде бессильных слез. Она винила себя в его страданиях, ведь из-за её решения он появился на этот мерзкий свет, где господствуют неистовство и безразличие, где люди убивают себе подобных, отнимая у чужого самые заветные мечты. Поразительно то, что узнав о всех ужасах творящихся вне комнат, люди продолжают безукоризненно приговаривать на жизнь других людей, что на самом деле хуже смерти или небытия, ибо рассчитывать на то, что их дети не столкнутся с проблемами, неудачами и проживут совсем другую жизнь обретя то, что они сами обрести не смогли, попросту глупо и нелепо. Отчасти каждый из них узник, строивший воздушные замки, вообразивший себя самым свободным человеком на земле, с излишним самолюбием, с чувством собственной исключительности, словно клон, считающий себя оригиналом, избранным, важным и неповторимым творением. Все знают, что все умирают в одиночестве с трагичностью осознавая свою никчемность и незначительность в самый последний момент. Оглядываясь назад в прошлое, вспоминая все ошибки и провалы, они начинают жалеть себя и горевать, но все это конечно без толку. Смерть нетерпелива, безжалостна; она не прощает, не дает никому второго шанса, и каждый с неохотой признав тот факт, что является её заложником, трясётся как загнанный в угол зверь. “Боже спаси нас, помилуй, разве ты не видишь, во что превратилась земля? Все цветы давно завяли, солнце перестало согревать, моря приобрели багровый оттенок, воздух стал ядовитее, люди потеряли былое человеческое обличие, чернота распространилась повсюду, разве ты не видишь, как нам страшно, не замечаешь нашу боль и не слышишь молитвы? Боже, неужели ты покинул нас?”. А тем временем болтающийся на веревке труп Бога медленно разлагался.

“Отец, тебя так не хватало в моей жизни, но тем не менее, я всегда считал, что без тебя гораздо лучше, ведь ты был камнем на моей шее, великим и ужасным диктатором противиться которому не хватило духу. Ты держал меня в постоянном страхе и в твоем присутствии мне даже дышать становилось трудно. Знаешь, ты был моими стальными кандалами, и я рад, что наконец избавился от тебя. Помнишь, я однажды сказал, что хочу быть известным музыкантом, поступить в консерваторию, отучиться, построить карьеру, стать тем, кем мне хотелось больше всего? Ты грозно посмотрел на меня, и с повелительным тоном произнес, “Не неси ерунды, выкинь из головы столь дурацкую идею, семью ты музыкой своей не прокормишь и сам с голоду помрешь в нищете, ни в коем случае, повзрослей наконец!”. Одного твоего сверлящего взгляда хватило, чтоб заткнуть меня навеки, заставить откусить язык, залезть в шкаф и не высовываться больше. Я сделал всё так, как ты приказал, поступил на архитектора, переложив свои желания на верхнюю полку, к которой почти нельзя было дотянуться, чтобы отныне не чувствовать этот леденящий кровь взгляд. Впрочем, втихаря, я занимался сочинением музыки, в глубине души обнадежив себя тем, что ничто не способно повлиять на мои решения. Я ненавижу свою профессию, ради получения которой потратил свои лучшие годы. Сейчас, я совсем сник, улетучились прежние мои качества, силы на пределе и мне порой кажется, что я больше ни на что не способен. Ты говорил что-то на счет семьи, но у меня её попросту нет, как и личной жизни. Я живу с мамой и не прилагаю никаких усилий, чтобы изменить сложившийся образ жизни, это ведь ни к чему, кому я нужен кроме неё? Куда я пойду, дабы не чувствовать себя чужим, так как нигде на свете нет моих дорогих стен кроме моей комнаты. Я не умею готовить себе завтрак, понятия не имею как заваривать кофе, чай, как стирать одежду, как их гладить, как платить за коммунальные услуги, как работать, жить самостоятельно не завися от чей-либо помощи; знаешь отец, я бесполезен, и твои советы ничем не помогли; все это один сплошной обман, надувательство, в которое я беспрекословно верил. Мы абсолютно другие люди, твои ценности не совпадают с моими, ты бросил нас, твердя мне, что семья важнее всего; как мне верить тебе, если ты противоречишь своим моральным установкам? Я всегда находил в себе сходства с тобой, незначительные мелочи, пустяки, быть может из-за нехватки твоей любви и внимания пытался быть поводом для гордости став на тебя максимально похожим? Не знаю, что и думать. Возможно, я принимаю тебя как личность и в какой-то мере уважаю тебя, но как отец ты не удался, ты им и не был, не стоило тебе жениться, в этом я полностью убежден. Ты никогда не чувствовал себя в своей тарелке находясь дома, твоё понурое лицо и замученный вид говорили сами за себя. Мы с сестрой запирались в ванной, чтобы не слышать твои замечания и ругань, тем самым оставив тебя наедине с женой, к которой ты уже давно перестал питать нежные чувства; складывалось ощущение, что мы тебя предаем, и нам становилось дурно, но даже это не вынуждало нас выходить из своего укрытия. Ты был просто невыносим; мы для тебя словно непереносимая ноша, груз, от которого ты больше не мог избавиться; именно поэтому не терпелось, выйти из дома, развеется, сделать вид, что никакого балласта не существует, ведь пока ты вне дома – нас нет, по крайней мере для тебя. Сидеть в престижных ресторанах, дешёвых кабаках, не имело значения, лишь бы окружить себя товарищами, в обществе которых ты позволял себе непристойные шутки и остроумные замечания. Ты любил разглагольствовать, рассказывать истории из своей бурной молодости, иногда даже пересказывать одни и те же, кои присутствующие уже выучили наизусть. Ты забывался в компании, и тяготы жизни не казались тебе столь чудовищными, ведь они не обременяли тебя никакой ответственностью; литры выпитого алкоголя омывали скопившийся налёт семейных обязанностей, и ты впадал в транс. Знаешь, мне было очень трудно приспособиться ко всему новому, чаще всего я избегал этого, но минуты, безостановочно движущиеся вперед, несли мое озябшее тело в бездонную пропасть. Я был ребёнком и мне хотелось веселиться в полную силу; я стал подростком и столкнулся с препятствиями, к которым не был готов; став старше, я понял, насколько сильно погряз в зловонной болоте, и будучи моим отцом ты не подал мне руку. Твои руки способные только красть, ломать и бить были засунуты в карманы, когда я нуждался в помощи, может ты хотел видеть мою медленную кончину и торжествовать? Ты не объяснил, что я должен буду уподобиться шайке отбросов для того, чтобы избежать издевательств, и когда я выделюсь чем-то то моментально превращусь в козла отпущения. Ты не предупреждал о том, что небо вовсе не такое голубое, что рано или поздно тьма поглотит весь свет, не оставив ни единого луча. Ты не говорил, как противостоять злу, а не объединиться к нему, поскольку лишь оно является воистину настоящим. Отец, ты ничего не сказал мне про женщин, не предостерег меня, хоть они и не смотрели в мою сторону приняв за чудаковатого клоуна или неуклюжего олуха; все-таки, им иногда удавалось меня соблазнить. Я влюблялся в разных девушек еще со школьного возраста: кто-то привлекал своей красотой, кто-то своей прямотой, кто-то и вовсе необузданностью; их объединяла одна общая черта – каждая была начисто моей противоположностью. Я писал им стихи, но они их рвали на моих глазах, сжигали или бросали. Я собирал клочки ассоциируя их со своими чувствами, подавляя подступающиеся слезы; неужели так легко вытереть ноги об чью-то душу? Находя в себе целый букет недостатков, я оправдывал их действия и даже счёл разумными. Меня удивляло то, какие им парни обычно нравились: глуповатые, бескультурные, на вид сильные и приземленные; так что я совсем не входил в эту категорию; скорее всего, для них я был полоумным, и никакая уважающая себя девушка не стала бы связываться с таким как я. Меня это поначалу задевало, но потом я смирился со своей участью и принял эту природную неприязнь как должное. Комплексы сосуществовали со мной, пожирав все мысли и не было ни единого дня, чтобы я жил порознь. Я избегал зеркал, дабы не видеть столь ненавистное мною собственное отражение и не пополнять список своих недостатков. Мне было известно, что выгляжу я далеко не опрятно даже можно сказать безобразно, а излишнее напоминание об этом было бы очень некстати.

Знаешь, я этим парням даже завидовал хоть и считал их малообразованными идиотами, им было гораздо легче чем мне, они меньше думали или не думали вовсе, держали всех в узде, да ещё и их за это уважали, боготворили. Жаль, что я не сумел стать таким же недоумком и наконец познать счастье.

Как-то раз я решил проследить за одной особой, было любопытно; где и как она живет, чем вообще дышит. Сев с ней в один и тот же автобус, я пристально наблюдал за её движениями, мимикой; со стороны могло показаться, что я какой-то маньяк или насильник, изучающий будущую жертву. Помню лишь то, что я, уставившись на неё за все время ни разу не моргнул. Она вышла на своей остановке, вокруг не было ничего примечательного: пустынные и грязные улицы, полуразрушенные дома, хрущевки, голодные бешеные псы, лающие друг на друга, и больше ни души. Она уверенно шла вперёд, не смотря под ноги, с гордо поднятой головой, и казалось, что она вот-вот споткнётся о что-нибудь и упадёт. Наконец дойдя до дома, она остановилась и бросила на меня изучающий взгляд, в котором отражалось отвращение. “Отстань от меня наконец”, проворчала она, но я не шевельнулся. “У меня уже есть молодой человек!” выкрикнула она раздраженная моей наглостью, на что я ответил, “мне плевать”. Она угрожала меня полицией, но и на эти угрозы я никак не отреагировал. Я играл роль настырного и бесстрашного мужчины, но как выяснилось, актер из меня никудышный, ибо волна страха захлестнула меня, а унимать дрожь становилось всё труднее и труднее. Она просто захлопнула дверью, а я уже начал жалеть, что во все это ввязался, “а что, если она натравит на меня своих старших братьев или каких-то знакомых, а что если они уже ждут возле моего дома с дубинками или ножами?” подумал я, и постоянно оборачиваясь назад, старался себя успокоить. По пути домой, разгадывал причину своих поступков, может, я уже настолько отчаялся, что подсознательно пытался выяснить корень этого отвращения, заставлял ей поверить в мою непоколебимость и решительность, тем самым влюбив в себя иль быть может с целю потащить в постель? Какой же бардак в моей голове, смогу ли я его убрать когда-нибудь? Возможно, это происходит из-за нехватки любви, жажды быть к чему-то или к кому-то привязанным, нужным, желанным. Как тогда, так и сейчас я чувствую себя одним из тамошних псов, с разинувшей пастью, пустым желудком, мечтающий хотя бы о кости, которую никто не соизволяет дать.

Когда уже стемнело, по привычке я вглядывался в окна чужих домов, где горел свет, думая, что вероятно в одном из них есть человек, которому я необходим, и что рано или поздно наши судьбы переплетутся.

Папа, ты знал, что я курю? Да, уже несколько лет я заполняю свою внутреннюю пустоту табачным дымом, отчасти у меня есть лишь пара друзей не считая своих стен: сигареты и одиночество. Курю я уже четыре года, но боюсь, если я расскажу тебе причину того, из-за чего я вообще начал, ты либо разочаруешься во мне, либо не захочешь вовсе меня знать. Я был влюблён, разумеется, не взаимно, и это меня просто убивало. Видя в ней недосягаемую цель, я нарисовал для себя тернистый путь боли, который должен был пройти босиком, пока вся кровь не вытечет из жил, пока от истощения не потеряю сознание, пока не умру. Жертвуя своими интересами и полностью проигнорировав свое “Я”, мне приходилось подстраиваться под неё; мне казалось, что если я стану на неё похожим то она обратит на меня внимание, начнет замечать, что у призрака так лихорадочно преследовавшего её тоже есть чувства, плоть, и сердце, которое он готов был без раздумий подарить ей. Очарованный этой энергичностью, красотой и обаянием, я занимался самообманом, убедив себя в том, что музыка в принципе не так уж и важна, моё счастье тоже второстепенно, я готов был отказаться от своих единственных и преданных друзей ради толики её нежности, связать себя узами брака, в котором мое настоящее “Я” пожизненно находилось бы в колонии строгого режима. Отдаться в добровольное рабство ради одного единственного лакомого кусочка, вероятно я жил впроголодь всю жизнь, или являлся подлинным мазохистом. Если бы сатана существовал, я бы заключил с ним сделку, отдав всё что угодно взамен её любви. Страшно об этом даже думать, я чувствовал себя настолько обречённым, что хотелось выброситься из окна, попасть под колеса машин, провалиться сквозь землю, но не сознавать своё столь плачевное состояние. Преследование стало моей потребностью на ровне с пищей, водой и воздухом. Я гнался за ней как умалишенный, хотел запомнить все мельчайшие детали, её голос, черты характера, стиль одежды, часто поднимаемые темы разговора, музыкальные предпочтения, жестикуляцию, поведенческие особенности, в общем, всё что только можно знать о человеке. Иногда это даже выходило за пределы разумного больше походив на неистовую одержимость; я был не властен над своими мыслями и поступками, они сами управляли мной выбрав своим катализатором мое изувеченное тело.

В то время я отлично рисовал, бывало оставался после уроков чтоб дорисовать картину. И вот однажды, мне приспичило нарисовать её портрет, на который я потратил несколько бессонных ночей, уйму времени и сил. Я свято верил в существование небольшой вероятности что она, всё-таки, передумает, расстанется со своим кавалером воссоединившись со мной, что не всё потеряно, и солнечный свет коснётся моей побледневшей кожи. Но она, увидев плод моих стараний, пренебрежительно фыркнув, посчитала нужным лишний раз напомнить о наличии партнёра, закрыв тем самым мой рот на замок и искоренив все мнимые ожидания. Я, облачённый в глубокий траур, завернул в мятую тряпку последнюю надежду и с неподдельной горечью оплакивал её во время похорон. После этого, купив в первый раз курево, я направился на смотровую площадку откуда открывался прекрасный вид на ночной город. Сев на ступеньку, я вынул из пачки одну, и утешив себя нелепым вздором, что это первая и последняя сигарета, зажег её. “я на дне, на самом дне” единственная мысль, которая проскакивала в уме в тот злополучный день.

Ты бы только видел: скрежет зубов, обгрызенные ногти, неизъяснимое волнение, её очертания при свете ночных фонарей, уверенная неспешная походка, блаженная тишина, если не брать во внимание звук собственных шагов; все это смешалось воедино, образовав необъяснимую сказочную атмосферу. Хоть я и знал, что иду в никуда, а все дороги приведут к неминуемой гибели; использовав свои страдания вместо топлива, я, изнемогая, выдавливал из себя несколько вымученных слов, дабы написать очередную песню про сокрушение; а для усиленного эффекта, подходил ближе к мусорному ящику чтоб надышаться вонью и чувствовать себя в своей естественной среде. Мне хотелось плакать, прижавшись к кому-то прося о помощи и защите. Неподалёку появились играющие дети, и только тогда я заметил, что уже рассвело. В глазах двоилось, от раздумий трескалась голова, словно чёрная дыра поглощала все мысли, оставив одну лишь пустоту в черепной коробке. Внутренности сжимались от понимания того, как цинично распоряжаюсь своими чувствами использовав их как ресурс для достижения мифических целей; будто живущий во лжи бездарный актер, гиперболизирующий всё вокруг ради пополнения ещё одним грошом копилку сделанную из слёз, тоски, и терзаний. Я повзрослел, теперь уже не смогу играть вместе с детьми; это покажется странным, косые взгляды сразу направятся на меня пробудив в памяти мысль о необходимости вести себя как заурядный, серый, разочаровавшийся во всем человек, мечущийся из стороны в сторону, ради сохранения небольшого места под солнцем, погрязший в безотрадной рутине: работа, дом, семья, работа, дом, усталость, нелюбимый ребёнок, ворчливая жена, зарплата спущенная на бытовые нужды, работа, и так, годами, до самой гребанной смерти! А ведь совсем недавно я играл в футбол, бегал, веселился; неужели теперь мне нельзя себе этого позволить? Эй, люди, что с вами стало, с каких пор вы начали разрушать карточные домики, и строить настоящие? С каких пор вы начали порочить себя думами о деньгах и репутации? Когда вы успели испортиться? Мне страшно быть таким как вы, одним из вас; куклой, чучелом, заведенной игрушкой в чьих-то руках. Собрать себя по кусочком из чужих индивидуальностей, быть никем считая себя особенным, словно сама вселенная крутится вокруг вас, однако правда в том, что вселенной плевать на каждого. Вспомнились слова Гамлета, и я стал цитировать его в уме: “Какое чудо природы человек! Как благороден разумом! С какими безграничными способностями! Как точен и поразителен по складу и движеньям! В поступках как близок к ангелу! В воззреньях как близок к Богу! Краса вселенной! Венец всего живущего! А что мне эта квинтэссенция праха?”. Мяч покатился к моим ногам, ребята с улыбчивыми мордашками смотрели на меня, ожидая, что я верну его им; и в этот самый момент мне захотелось разрыдаться.

В детстве мне нравилось, когда меня брали на руки. Я смотрел свысока на всех, возомнив себя птицей или королем мира, нравилось чувствовать теплоту заботливых и родных рук, лица любящих людей, не наигранные улыбки, предчувствие безоблачных дней; часами глазеть в голубой небосвод, не замечая ничего кроме голубизны, а весь ад творящийся извне, оставшись за стенами комнаты не пачкал клочок моего неба. Теперь же, он в какой-то степени проник и в мою голову, разбив вдребезги стёкла розовых очков так, что осколки попав в глаза заставили их кровоточить. Прозрев, я увидел над собой тусклый потолок, прогоревшие чувства и усталые лица, а страх внутри всё рос без остановки от осознания, что это лишь малая часть того самого ада. Нет ничего ужаснее человеческого равнодушия, а именно безразличия по отношению к жизни, вот что я лицезрел в самую первую очередь. Моя мать так и никого не полюбила, сестра никому не стала доверять, а я, потеряв непоколебимую веру увидеть что-то кроме потолка, пишу тебе это письмо держа в уме так долго лишь один вопрос… возьмешь ли ты меня на руки еще хоть раз? Ласковые прикосновения в этой преисподней самый изысканный деликатес, а все ненасытные грешники добровольно соглашаются на всевозможные унижения, опускаясь ниже земли ради получения этого редкого вознаграждения. Потеряв рассудок в непроглядной тьме, человек способен на все: убить своих близких, чужих, себя, лишь бы прекратить боль и остановить мучения. Так легко ранить человеческую душу, вывернуть её наизнанку, высморкаться ею, ведь подобное преступление не карается законом, и даже божий суд над ним не властен, вероятно, он покинул свой пост, оставив нас всех на произвол судьбы. Сколько лести в доброте и правоты в злобе, что я невольно начинаю захлебываться в океане ненависти, барахтаться в нём не умея плавать, ибо её избыток всегда смертоносна. Знаешь, я решил не заводить детей, поскольку страх стать таким же безалаберным отцом как ты, взял верх над инстинктами.

Страшно жить”.

ГЛАВА 3

ВЫХОД

***

Чёрные силуэты сопровождают его в пустынный мир, чёрные вороны приземляются на плечи словно вестники дьявола, чёрные кошки с громким мурлыканьем идут следом как компаньоны чёрного призрака. Сверкают в темени этой лишь глаза животных, они горят ярко красным огнём, карканье птиц вводит в ступор, и нет дорог под ногами, нет кислорода. Чёрные сущности передвигаются по кровавым облакам в поисках своего драгоценного светила. Из плеч его вырастают чёрные крылья, а ненужные отвалившиеся руки он скармливает своим спутникам. “Где же ты солнце? Под какими тучами прячешься? Иль ты специально подвергаешь наказанию всех нас? Покажи же, какой мир под нами спит в твое отсутствие.” Чёрное солнце вырвавшись из объятий бездны, с судорожным трепетом изрёк: “Известно ли тебе, какие внизу ужасы творятся? Если бы ты только знал, если б только видел… не явился бы ко мне с подобной просьбой. Ты уверен, что, если я озарю нижний мир ты не лишишься рассудка?”. На этом моменте Наблюдатель, пробудившись от кошмара, нервно вытер пот со лба и не мог прийти в себя ещё несколько часов.

Одевшись во все чёрное, он вышел на улицу пока беззвездное небо сеяло панику среди живущих. В одном кафе играла громкая музыка, прислушавшись, он сразу узнал песню The Rolling Stones – Living In a Ghost Town. Простояв около входа несколько минут, нашел в тексте сходства с собой, “Я призрак, живущий в городе-призраке. Я ухожу в никуда, молчащий и одинокий, Я призрак, живущий в городе-призраке. Ты можешь искать меня, но я не могу быть найден. Прошу, пусть это закончится. Я не могу затеряться в мире, который не имеет конца.” Она застряла в его голове, и бродя в городе окутанный туманом, видя только чёрные фигуры прохожих вдалеке, он смешавшись с мглой, созерцал медленно умирающий город, который оставлял его наедине со своей верной супругой.

Незаметен, как дух мертвеца, как плач ребёнка иль смятение старика, словно обваливающаяся покинутая постройка, опустевший храм, пустая гробница, непрерывный ливень, леденящий шторм. Он был частью огромного мира, который не смог приютить его непокорную душу, и если в этом нет ничего предосудительного, то справедливость существует на ровне с человечностью, божествами или милосердием. Небо обрушивается на него, земля трещит по швам, сородичи с факелами изгоняют из своих коммун, ветер сдувает с места, кипящая дождь как кислота прожигает насквозь, огонь не греет, еда не насыщает, будто все явления сговорились против бедного отшельника с целью выкинуть из дома своего. Сбежать, но куда? В другое измерение? Каким образом осуществить побег от самого себя, если даже смерть решила не замарать руки держась в стороне? Куда податься? Неприступные стены образовали непроходимый лабиринт – именуемый комнатой, которая разделилась на внутреннюю и внешнюю, предохранив незваного гостя от негостеприимных дикарей. Оставаться в тени, подальше от людского взора, дабы воздух не успел стать токсичным, а стихийные бедствия не нанесли ему вред, дышать неглубоко, не говорить в слух, шагать тихо, лишь мыслить, осторожно, не выдавая себя, скрываться как разыскиваемый беззаконник и без резких движений вытирать слёзы не уронив их на эту неблагосклонную землю. Казалось, изгнание продлиться вечно, ночи напролёт, одно и то же год за годом, пока лицо его не покроется морщинами, тело язвами, кожа не обвиснет и разум не затуманиться; а никто даже и не узнает о существовании привидений, посчитав их вымыслом, несусветной чушью. Всё сочиненное им исчезнет бесследно вместе с безмерной печалью, которую он нёс в себе роняя крупицы её на дорогу, чтобы отыскать обратный путь домой.

Назойливое мяуканье коробило его настолько, что единственным решением стала покупка сметаны. Он подолгу искал проголодавшегося четвероногого, пока не обнаружил, что издаваемые им звуки исходят из обратной стороны ворот какого-то здания, под которые он и просунул упаковку. “РУКИ ВВЕРХ!” приказал чей-то голос, ворота отварились, а за ними стоял офицер, направивший на него оружие. Это было здание службы национальной безопасности. Он, застыв на месте объяснил ситуацию этому человеку, а тот в свою очередь ошеломлённо смотрел на кота, мирно слизывающего сметану. Кто бы мог подумать, что посреди ночи адекватный юноша станет этим заниматься, уму непостижимо! Офицер отпустил его, но тогдашнее удивление, вряд ли сумеет позабыть. “Психи разгуливают среди нас!” подумал он, почёсывая затылок.

Опять снег и слякоть. Избыток белого действует на нервы. Ноги не повинуются и ведут в неизвестное место; может они хотят заблудиться в извилистых переулках, уронить туловище в мусорный бак, иль отделиться от тела зажив самостоятельной жизнью? Куда бы они не шли в конце ждёт тупик: везде были стены и ограды, решётки и прутья; таково было его убежище. Он уселся на скамейке усмирив свои порывы разбить в хлам всё находящееся вокруг, нога послушно закинулась на другую ногу, дрожь прекратилась, а он, опустошая свои мысли, томно вздыхал. Спустя некоторое, время какой-то мужчина проходящий мимо увидев Наблюдателя, начал приставать к нему, неуважительно настаивая на действия с его стороны. Речь его была излишни манерной и претенциозной, жесты были более женственны, одет был немного вызывающе как обычная уличная потаскуха, глаза и губы были накрашены, волосы доходили до средней длины, руки его как ветви дерева покачивались на ветру. “Только этого не хватало!” подумал Наблюдатель, продолжая спокойно сидеть на своем месте. Ему не особо нравились новые знакомства, но тогда, он настолько отчаялся из-за неудачного супружества с одиночеством, что не стал отпугивать невежду, а настоял на том, чтобы тот составил ему компанию. Они засиделись до утра, за это время, выяснилось, что у потаскухи есть жена и дети, что ему стыдно за свой нынешний образ жизни. Отблагодарив Наблюдателя, он заявил, что отныне перестанет шляться по ночам и вернётся в семью. Верилось в это с трудом, но хотелось бы надеяться, что он смог кому-то помочь сам нуждаясь в помощи больше остальных. Компаньон попрощался, пожав ему руку, и с довольным видом ушёл. Он смотрел ему в след, догадываясь, что опять всё вернётся на круги своя, его собственная жена не намерена развестись. Он по-доброму завидовал своему временному приятелю подсознательно желая поменяться с ним местами. Вынув из кармана куртки письмо, адресованный отцу, прочитал его и разорвав в клочья выбросил в лужу.

Слишком много откровений для такого непутёвого папаши, да и смысл давить на жалость, обвинять в каких-то личных неудачах того, кто не стал участвовать в твоей жизни, нет, слишком много чести. Зазвонил телефон, с неохотой он всё-таки ответил: “Да, отец, со мной все хорошо, я счастлив, успешен, всё ещё живу с мамой, но что поделаешь, так и не нашёл достойную спутницу, в деньгах не нуждаюсь, жизнь прекрасна, полагаю в следующий раз ты не станешь задавать те же вопросы на которые я отвечаю аналогично, пока, всего наилучшего”. Да, прощай. Легко и просто совершать ошибки, но придется за них отвечать, раскаиваться столкнувшись с последствиями, так вот, он – то последствие для своего отца. Мы способны чувствовать, а спектр эмоций слишком разнообразен; некоторые слова, оскорбления, наказания, нравоучения могут попросту сокрушить человека, сравнить с землей намерения и грезы; превратив его в живого мертвеца. С хрустальной психикой надо обращаться весьма бережно, иначе, всё кончится посиделками в безлюдном дворе с щуплыми гомосексуалами. Каждый виноват перед кем-то, в этом и заключается вся трагедия, а если судный день настанет, то на планете не останется живых людей. Размышляя обо всём этом, он написал стих в своем блокноте.

Мысли разбросаны хаотично как неподходящие кусочки пазла.

Я хочу что-то вновь почувствовать, но увы, безнадёжно.

И под дребезг струн моя последняя надежда погасла,

А жизнь оказалась бессмысленной, нелепой и ложной.

Подавленный крик беспощадно вырывался из гортани.

Этот растоптанный мир прогнил уже давным-давно.

Я разбит, несчастен, изранен,

Неужели все, кого я любил, лишь издевались надо мной?

Пропитан мечтами что вскоре последняя чума сотрёт

Всех людей с лица земли, уничтожит их, покарает,

Что… когда-нибудь самый долгожданный день придёт,

И омерзительное солнце больше никогда не засияет.

II

Всё обесценено. Красота в мелочах, но впредь никто этого не заметит; все ценности строятся на обмане, который является фундаментом подобной системы. Потреблять, тратить, жрать, жрать, жрать, как убойный скот, обмазываясь золотом, фальшью, тщеславием, превратившись в меркантильных тварей. Вспороть бы им животы, выпотрошить их, наслаждаться посмертными воплями приглушив этим внутреннюю резь. И эта щемящая грусть, не дающая покоя, вылезающая из каждой щели; эти не зашторенные окна, голоса соседей, банальные умозаключения заставляющие повеситься, отравляют будни. Сколько злобы умещается в таких маленьких телах; она растёт, пускает корни, прочно основывается в своем уютном домике, начиная сосуществование с разумом человека, до тех пор, пока не овладеет им. Оказавшись в общественных местах, искоса поглядывая на простых прохожих, он пытался угадать их мысли, строя разные предположения за счёт своих нездоровых ассоциаций. Самое абсурдное заключалось, в том, что сам он верил этим догадкам и принимал их за истину в последней инстанции. Вот, ходит женщина в синем пальто, держа поводок миниатюрной собачки, наверняка её муж бесхребетный пьяница или азартный игрок, не уделяющий должного внимания ей, из-за чего лак на ногтях облезший и сапоги изношенные. Тот пожилой господин с бежевым чемоданом, скорее всего, бывший педагог в отставке которого дети бросили, оттого и вид у него соответствующий – удручённый. А вот и подросток с наушниками, необщительный, волосы патлатые, одежда грязная, видимо родители наркоманы, или любят воспитывать грубыми методами, возможно избивают или оказывают психологическое давление. Полная девушка с зелеными лосинами, леопардовым пиджаком и пурпурно-розовой сумочкой, очевидно, страдает комплексом неполноценности, безвкусность этому подтверждение. А вот и изможденный молодой человек, с мешками под глазами и со странноватой походкой как у восставшего из могилы покойника, впечатление такое словно при удобном случае покончит с собой, а подождите-ка, это он просто смотрелся в зеркало. Осадок гнетущих ночей душил его, внушая мысль, что выбраться из его захвата невозможно и придется влачить беспросветное существование до конца, но где же конец? Чудовищный мазохизм вынуждает помимо воплей исторгать ещё и словесный понос, и он заполняет новую страницу своими муками.

О, моя сладкая боль,

Я по тебе так соскучился,

Потерял над чувствами контроль,

Противоборствовал, изрядно помучившись.

Без толку, мой друг,

я до остервенения безнадёжен,

Мой сокрушительный недуг

Решил окончательно меня уничтожить.

Жизнь вероломно издевается,

Шутит надо мной колко.

Хочется побыстрее скончаться,

Так и не прожив толком.

Становится тошно по стечению обстоятельств,

С каждым новым днём жалею о предыдущем.

Умение думать стало для меня проклятьем.

Мне не положены ни любовь, ни счастливое будущее.