– Дана-Дана. Дана-Данута, – хрипло шептала Кася, опрокидывая свечки и поводя худыми плечами. – Как не знать мне о беде твоей, Дана? Они же все умерли. Все до единого. – Ее горло издало то ли придушенный смешок, то ли всхлип. – Такие маленькие. Они здесь, Да-на, они любят тебя.
– Нет…
– Твои братишки и сестренки. Никто до крестин не дожил. А то и вовсе… – Снова этот звук схваченного судорогой горла. – Комочком кровавым вышли сами – и сразу в землю, в землю.
– Прекрати!
Магда не могла заставить себя шевельнуться, хотя ее губы вздрагивали, готовые к паническому воплю.
Кася ужасала. Она медленно ползла к Дануте, переставляя неправильно вывернутые в локтях руки, путаясь в подоле ночной рубашки. Белки подернулись сеточкой сосудов, с нижней губы протянулась до пола нить густой слюны.
– Они передают привет твоей… маме. Ты же передашь ей, Дана? Чтобы она не плакала… Передашь?
Дана трясла головой, зажмурив глаза.
Ее боль была как перезревшее яблочко – мягкая гниль под глянцевой кожурой.
– Вот только об отце… – Кася уже стоит на коленях перед Данутой, карабкается выше, цепляясь за сжатые кулаки той, подбирается к шее. – О нем они не хотят говорить, – шепчет она ласково. – Просят только, чтобы ты больше не ходила с ним на скотобойню?то. Не надо…
– Не надо! – эхом откликнулась Данка. – Я не хочу больше, не могу!
Наконец Данке удалось вырваться, она с силой отшвырнула от себя Касю, метнулась к двери и выскочила в коридор.
– Данка, – это уже Юлия, верная кривоклювая птичка на спине аллигатора. – Я за ней.
Мария и Клара сидели обнявшись на одной из кроватей. Их тревожное объятие было таким крепким, что сложно было сказать, где заканчивалась одна и начиналась другая и чей тонкий скулеж звучал, заглушая затихающие рыдания Дануты в коридоре.
Магда осторожно приблизилась к Касе и заглянула той в глаза. Она была без чувств, а губы еще блестели выступившей слюной.
– Кася, Кася, не умирай, – зачем?то запричитала Магдалена. – Не надо.
Она обмакнула носовой платок в бокал с водой для ду?хов и стала тереть холодной тряпицей виски подруги.
– Только очнись, – бормотала она. – Ну же!
– Может, доктора позовем? – подала голос Клара. Одной рукой она продолжала гладить Марию по растрепавшемуся затылку.
– Это плохая идея. Но если она до утра не…
Тут Кася закашлялась и согнулась пополам. Ее вырвало прямо Магде на колени.
– Фу! – взвизгнула та. – Кася! Ты гадкая! Ты меня напугала знаешь как?!
И наконец позволила себе заплакать.
Дневник Касеньки, осень 1922 года II
У меня все еще ужасный почерк. Он даже стал хуже. На правой руке было чуть больше швов, и она еще немного болит.
Но мне это совершенно все равно!
Самое главное в моей жизни уже случилось, и мне больше нечего бояться, не из-за чего переживать. Я никогда больше не буду одна.
Мама и папа совершенно такие же, как были, какими остались на фотографии в дедушкином доме. Мама серьезная, рот строгий, глаза только смеются. Какие же у нее красивые глаза! И целое море душистых теплых волос.
У папы все такая же белозубая улыбка. Он и сейчас не отнимает руки от маминого плеча. Я не могу дотронуться, как ни пытаюсь. Но я слышу их голоса, хоть их рты не шевелятся. Особенно хорошо я слышу маму. Каждую ночь она стучится в дверь и входит в комнату. Она рассказывает мне тысячи удивительных историй.
И я становлюсь самой счастливой в мире.
Но как бы я хотела коснуться ее!
* * *
Совсем забыла рассказать – у меня теперь есть целых пять подруг! Я уверена, они поняли, как несправедливо обошлись со мной. И ради такого я бы снова порезала руки, не жалко.
* * *
Кстати, Магда позаботилась о пане Бусинке, пока я лежала в лазарете. Он отвык от моего запаха, но зато теперь совсем ручной. Свил в коробке гнездо из обрывков линованной бумаги.
* * *
* * *
Я не помню. Не помню, не помню, не помню, не помню!
Пытаюсь восстановить ту ночь – шаг за шагом, картинка за картинкой – и в какой?то момент натыкаюсь на стену. Она мягкая, как занавесь, но я не могу ее сдвинуть. И голова так нестерпимо начинает болеть!
Магда сказала, что девочки хотят испытать меня на Дзяды. Хотят, чтобы я обратилась к духам предков. Я не испугалась. А надо было.
Сначала все шло хорошо. Мы взялись за руки и стали одним. Мне было приятно, будто в лодке в самом центре лесного озера. Будто меня согрело солнце и убаюкала вода. Слова находились сами собой, и девочки меня слушали.
Я уже поняла, что если дышать медленно, глубоко, а глаза поднять особым образом, то голова становится тяжелой и начинает видеться разное. Я и увидела. Мама и папа пришли первыми. Потом какие?то люди, я не могла разглядеть их лица целиком. Они все время быстро отворачивались и ныряли в розоватый туман, оставляя смазанные полосы на внутренней стороне век. Они говорили очень тихим шепотом, а я вслушивалась. Но не ушами, а лбом. Звучит очень странно, но я не знаю, как еще это объяснить.
А потом… Как же тяжело вспоминать!
Дана начала ругаться. Она говорила, что я пытаюсь всех обмануть. Она все говорила и говорила, но ее слова, словно чернильные цепочки букв, вылетали из ее рта и проносились мимо, не задевая.
Тогда мама улыбнулась глазами и сказала:
«Тук-тук!»
И лодка опрокинула меня в озеро.
Когда я очнулась, вода хлынула у меня изо рта. Все плакали. Даже Данка.
Магда сказала, что я говорила и делала ужасные вещи, но я не помню! Совсем не помню…
* * *