Она стояла прямо передо мной, кажется, еще ближе, чем в прошлый раз, и ждала. Ее глаза показались более прозрачными, брови хмурые, кожа желтоватая, губы ссохшиеся и бледные, как у покойника, хотя покойника я никогда не видел, только в кино. Она лишила меня дара речи своими колдовскими чарами и парализовала ядом. Первоклашки толпились вокруг, наступая мне на ноги и дергая за лямку рюкзака.
– Я хотел спросить! – мое замороженное тело издало произвольный звук.
– Что ты делаешь здесь? А ну, марш в коридор! – перед моим лицом пронесся указательный палец учительницы младших классов, я понял, что она обращается ко мне.
– Ваша перемена следующая! – возмущенно продолжила она, как будто я что-то украл.
«Украл, да, но не у нее», – думал я, выходя вон, пробираясь сквозь муравьиный рой, кружащий вокруг меня с тарелками, наполненными кислой томатной солянкой.
После пятого урока мне в голову пришла новая идея – я решил подкараулить кухарку на улице и посмотреть, как она справится с ведрами. Запах солянки все еще исходил от моего воротника и раздражал вкусовые рецепторы. Я перелез через сугроб, что разделял спортивную площадку пополам, огляделся и скинул портфель, усевшись так, чтобы видеть заднюю дверь столовой и дорогу, что вела из школы. Шансов упустить вышедшего человека из здания практически не было. День стоял теплый, многие остались гулять во дворе, бэшки строили крепость и, увидев меня, зазывающим жестом позвали на помощь. Мне очень захотелось подскочить и броситься к ним, играть дотемна, не думая ни о чем, но я не мог. Мне нужно было – очень, очень нужно! – решить эту непростую головоломку. Я привстал, махнул им рукой и с грустью отрицательно покачал головой – мол, я бы с радостью, но не сегодня.
– С бэшками задружился? – спросил Ден.
Они с Пашкой и Саньком неожиданно выросли за моей спиной, словно три гриба. Не успев открыть рот, я, как пуля из пистолета, вылетел вперед, пропахав лицом снег.
– Нет, – ответил я, поднимая голову, – ничего не задружился!
– Говори правду, когда тебя спрашивают! – Ден тут же оказался рядом, словно коршун, впившийся в жертву своими когтями, чтобы добить ее. – Что тут делаешь?
Пока в моей голове созревала мысль, я получил очередной удар ботинком в лицо. В глазах потемнело, во рту появился соленый железный привкус. Я открыл глаза, из носа побежали алые капли крови, они растворялись в белом горящем снегу одна за другой, будто наперегонки. Впервые я видел столько крови в своем носу и не знал, что делать. Сашка испугался за меня и хотел предложить помощь, рискуя оказаться по другую сторону баррикады, но вовремя опомнился, Ден посмотрел на него, как бык на красную тряпку, немного помедлил, а затем скомандовал:
– Не трогай его, пусть сам встает.
Я пытался подняться, но у меня не выходило, земля и небо будто поменялись местами, я тянулся вверх, но упирался головой в землю, затем пытался лечь на снег и опрокидывался на спину. «Что со мной?» – глаза резал ужасно яркий свет, не открыть. Неожиданно подбежали ребята из параллельного класса и начали меня поднимать, я сопротивлялся, потому что думал, это Ден – хочет довести дело до конца. Затем я услышал голос училки, она бежала ко мне с застывшим ужасом на лице, я сумел разглядеть ее и еще несколько человек, бежавших за ней, после чего обессилено плюхнулся в кровавый сугроб. Взял снег в руки и приложил его к переносице, он тут же покраснел, я бросил и взял новый, но это тоже не сработало. Учительница подхватила меня под руку и повела в школу. Я держал нос рукой, чтобы он не отвалился, а кровь продолжала струиться, заливаясь в рукав. Перед самым входом в школу я поднял глаза и увидел выходящую кухарку – завернутая в огромную шаль, она походила на злобную карикатурную матрешку. Я посмотрел прямо в ее маленькие заплывшие глаза, при свете дня они были еще более страшными и угнетающими. Она в ответ посмотрела на меня, но ни капли жалости или сострадания не отразилось на ее лице.
– Так тебе и надо! Получил по заслугам, – прошептал ее змеиный голос прямо мне в ухо.
– Но я ведь не виноват, только хотел все исправить! – я застонал от несправедливости и со злостью вырвался из объятий учительницы, что вела меня. – Дальше я сам могу, – прошлепали мои кровавые губы.
Наша встреча длилась всего пару секунд, не больше, но позже мне показалась, что прошло не менее получаса нашего немого общения.
В медицинском кабинете мне остановили кровь, вкрутив в нос шипящие ватные тампоны, медсестра суетилась, будто делала мне трепанацию черепа, бегала вокруг так быстро, что голова снова начала кружиться и я почувствовал резкий приступ тошноты. За это время училка успела обзвонить моих родителей и вызвать неотложку, на которой меня отвезли в больницу. Там я провел одну ночь, мне сделали рентген головы и наложили повязку на лицо. Оказывается, оно тоже пострадало, но я узнал об этом только утром, когда проснулся и не смог открыть глаза. Еще несколько дней отек стойко держался на моем лице, позволяя мне видеть сквозь узенькую щелку. Значит, Ден не соврал, когда говорил, что носит настоящие армейские ботинки, которыми можно убить с одного удара.
Всю следующую неделю я провел дома, лежа в кровати, глядя на больничную выписку, в которой было написано, что я получил сотрясение мозга и перелом переносицы. Мама специально положила ее рядом и не разрешила убирать, таким образом она хотела призвать меня к ответственности и попытаться выпытать правду о случившемся. Ах, если бы она знала про санки, то поняла бы, как глупо и безобидно пытаться пронять меня больничным листочком.
Воспользовавшись своей травмой, я заявил, что потерял сознание на школьном дворе и не помню ничего, что произошло со мной в тот день, кроме того, как вышел из школы и направился домой. Моя версия звучала достаточно правдоподобно и уверенно, она передавалась из уст в уста, словно сказка, приобретая все новые вероятные повороты произошедших событий, которые выдавало мамино воображение каждый раз, когда она снова и снова рассказывала об этом по телефону. Я не видел, а только слышал ее звонкий голос и чувствовал долетающие до меня колебания воздуха ее жестикулирующей руки.
Каждую ночь санки продолжали навещать меня и охранять мой сон ровно до рассвета, их выдавали запах и сверкающие в лунном свете лезвия. Я перестал закрывать шторы на ночь, чтобы рассвет быстрее пробирался в мою комнату и прогонял незваных гостей.
– Подождите немного, скоро я выздоровею и верну вас домой, – шептал я им каждую ночь. – Честное слово даю! Честное!
Через пару дней я почувствовал себя лучше и меня выписали в школу. Накануне вечером в дверь кто-то постучал, мама открыла, а затем зашла ко мне и сказала: «Это к тебе!» Я удивился и даже не смог сразу представить, кто бы это мог быть. Я перебрал всех одноклассников и ребят из параллельного класса, пока натягивал штаны, но не угадал ни разу. В прихожей меня ожидал Ден. Он стоял словно огородное чучело – в куртке, что больше, чем его тело, на три размера, шапке, натянутой до глаз, и армейских ботинках, которыми он так быстро и четко отправил меня в больничный покой на целые две недели. От его вида переносица немного засвербела и по телу прокатилась неприятная дрожь. «Наверное, – подумал я, – Ден пришел извиниться за случившееся». В конце концов, мы дружили почти всю жизнь, а если быть точнее, то с первого класса. И даже однажды были очень близки, когда летом все ребята разъехались, а мы остались в городе вдвоем и все летние каникулы провели на стройке, в поле и в карьере. Я как-то раз даже спас Дена от смерти, схватив за руку в тот момент, когда пласт земли под ногами обвалился. Вытянул его за локти, хоть это было не в моих силах, но я смог, я бы не отпустил его, даже если бы пришлось полететь вниз вместе, потому что считал его другом.
– Надо поговорить, – без приветствия, сухо проговорил он, глядя из-под шапки.
– Пройдем в мою комнату! – сказал я воодушевленно.
«Предложу ему сыграть в карты или в карточки», – подумал я, и это оживило мое настроение.
– Нет! – четко проговорил он. – Выйдем на улицу.
– Хорошо, я только оденусь, – послушно согласившись, я набросил куртку, запрыгнул в валенки, и мы вышли. Свежий холодный воздух наполнил мои теплые легкие, в сумеречном свете снег казался серебристо-прозрачным, что придавало ему волшебный оттенок. Ветра не было, людей тоже, мы будто очутились в картине, написанной маслом.
Я выдохнул вверх длинную струю пара, Ден встал напротив, так близко, что на его носу оказались несколько маленьких круглых капель.
– Растрепал? – спросил он так же сухо.
Я отшатнулся назад и вновь почувствовал жжение в носу, вспомнив удар.
– Растрепал всем? – повторил он, провалившись в темноту своего огромного капюшона.
– Нет! – уверенно покачал я головой.
– А что сказал? – Ден сделал шаг вперед в мою сторону, и его лицо оказалось в зоне освещения фонаря, что возвышался над нами.
– Сказал, что ничего не помню, память отшибло, – я говорил несвязно, потому что смотрел на Дена, а моя душа холодела от ужаса.
Его глаза были совсем не такие, как обычно, они были старые, красные, морщинистые и отекшие. Это были глаза кухарки. Да-да – это они! Их ни с чем не перепутать, этот взгляд я знаю как никакой другой. По правой ноге спустилась теплая тонкая струйка, так осторожно, что, кажется, даже не задела штанину. Я замер от ужаса.
– Смотри мне – будешь болтать, вырву тебе язык и повешу на доску перед всем классом, чтобы знал, как распускать слухи, – звук прошипел из плотно закрытого рта Дена.
– Да, я понял, – судорожно произнес я так тихо, что даже сам себя не услышал.
Я не мог оторваться от его ужасного, мерзкого лица, оно было похоже на уродца, восставшего из могилы, или лепрекона, что живет в Ирландии. С каждой секундой он становился все страшнее и отвратительнее.
Ден толкнул меня, чтобы привести в чувства.
– Что ты понял? – он сдвинул брови, и его лицо вновь погрузилось в темноту, а голос стал прежний.
– Про твой язык, про свой язык, про класс, про доску… – бормотал я.
– Ты точно рехнулся после удара, тебе надо еще полежать дома! – покрутив пальцем у виска, он развернулся и скрылся в темноте. Еще некоторое время было слышно, как хрустит снег под его тяжелой походкой.
Я вернулся домой, тихо, как мышь, открыв дверь, чтобы не привлекать внимание, но мама уже ждала меня в проходе.
– Ты чего такой бледный? – тут же заметила она.
Помогла снять куртку и проводила в комнату. Мне очень хотелось, чтобы она поскорее ушла, дав возможность сменить мокрые штаны без всяких вопросов, но она как специально оставалась со мной до самой ночи, я лежал и терпел раздражительный зуд, неприятный запах мочи, унижение и страх. Слезы накатывались на глаза, но я держался, пытаясь делать вид, что засыпаю. Мама села на край кровати и стала читать мне книжку про пиратов, которую я очень любил в детстве, я знал ее наизусть, но каждый раз слушал с удовольствием и по-новому относился к героям и их действиям. Глаза мои поистине начали слипаться, все плохое отступило, и штаны, кажется, стали сухими. Вдруг почудился знакомый запах – я приоткрыл один глаз и увидел за маминым плечом санки. Они стояли на своем привычном месте и все так же безжалостно смотрели на меня. Вспомнился момент, как я подхватил веревку у школы, удивительное голубое небо, что было в тот день, слова Дена. Все это пронеслось в моей голове как вспышки яркого света, и я уже почти не слышал мамин голос. Страх снова охватил меня, словно морозный ветер, закрутил в своих объятиях и унес далеко-далеко. Я пытался придумать, что сказать маме, когда она обернется и увидит санки, устав от лжи и собственного бессилия, я заплакал, слезы беззвучно катились по щекам и утопали в подушке, я отвернулся на другой бок. «Лучше бы я умер в тот день», – проговорил мой внутренний голос. Мама замолчала, она тихонько встала, выключила свет и вышла из комнаты, закрыв за собой дверь. Может, она не заметила их, а может, подумала, что это санки Дена, который заходил сегодня. Завтра я скажу, что ничего не помню: пока моя переносица заклеена пластырем, эти слова звучат из моих уст уверенно и правдоподобно.
Когда я проснулся, штаны были полностью сухие, но ужасно воняли, запах впитался даже в одеяло и простынь. Я быстро переоделся и, наклонившись к санкам, сказал:
– Куда же вас отвезти, а? Хоть бы намек или подсказку какую-нибудь дали, а то стоите тут молча, важные! Надоели вы мне, всю жизнь испортили, – говорил с ними, изливая душу и будучи уверенным в том, что они меня слышат. – Я не знаю, что с вами делать и что вам надо! Да, я поступил ужасно, когда схватился за веревку, ужасно, что похоронил в карьере, зарыв в снегу, но я, кажется, уже достаточно поплатился за это и сделал все, чтобы исправиться, – продолжал я причитать, пока шел по дороге к школе.
Я снова отвез их туда, так как никаких иных мыслей у меня не возникло, но в этот раз я не бросил веревку, а крепко-накрепко привязал ее к дверной ручке, накрутив столько узлов, что не развязать. Летом я научился делать морской узел, это умение очень пригодилось мне в тот день, санки были намертво привязаны к двери. «Кухарка приходит раньше всех, до открытия школы, стоило бы подождать ее для надежности», – решил я, засел в кусты и начал наблюдение.
Рассвет подбирался медленно и неуверенно, времени примерно 5:00–5:30 утра, ничего не видно. Кухарка приходит в 7:00, а может, и немного позже. Просидев некоторое время в засаде, я ужасно замерз, ноги онемели, пальцы рук стали нечувствительными, мороз обжег мое тело, слово синее пламя. Я решил размяться, вышел на дорогу и побежал вдоль школы, бег спас меня на какие-то доли секунды, пока я не увидел свет автомобильных фар сзади, затем послышался рев мотора. Я отпрыгнул в кювет и притаился, но было уже поздно, автомобиль остановился и озарил белоснежный полумрак красно-синим мигающим светом. Я пригнулся что было сил, максимально прижавшись к холодному мягкому снегу.
– Вылезай! – услышал я голос милиционера, что стоял прямо надо мной в синей спецодежде, зимней шапке и ботинках, как у Дена. Он светил на меня фонариком, пытаясь найти лицо, которое я спрятал вниз и закрыл варежками.