Блондинка вокруг света или I did it my way

Я же ленивый турист, в горы я не пойду и буду наслаждаться комфортом гостиницы.

Мимо проходит отряд женщин в военной форме. За спиной у половины из них, рядом с ружьём, болтается узелок с младенцем. Это не редкость для Непала.

Непальские деревни бедны, впрочем, как и индийские. Семьи живут в маленьких хижинах с земляным полом. Быт очень прост. Самый уважаемый предмет в хижине – телевизор. Он стоит на почётном месте, рядом с фигурками богов. Он покрыт кружевной тканью, дабы не запылился. Ну, просто алтарь, а не телевизор. По заведённому обычаю, туристы, желающие посмотреть жилище простых непальцев, должны прийти с подарками. Подарки – это мешок риса или чечевицы, большая банка ги (так называется топлёное масло в Непале и Индии) или две дюжины яиц. Я и мой спутник-француз, тот самый, у которого обезьяна отняла початок кукурузы в Пашупати, мы тоже несём подарки.

Когда путешествуешь, постоянно встречаешь одних и тех же людей в разных местах. Мы сходимся и расходимся. И больше не удивляемся встрече. Это один из моих любимых моментов в путешествиях.

Непал называют «крышей мира» за обладание самыми высокими горными вершинами на земле. Я бы назвала Непал ещё и королевством светлячков. Нигде я не видела такого количества светлячков. И Покхара тому подтверждение. Вечером воздух в тридцати сантиметрах от земли густо искрится зелёными фосфорными брызгами.

Если арендовать мотоцикл, можно подняться к обзорной площадке. На определённом месте, высоко в горах, мотоцикл придётся оставить и пройти пешком ещё выше. Оттуда открывается сумасшедший вид на озеро, городок и ступу на вершине противоположной горы. (Ступа – буддистский храм, действительно имеющий форму ступы.) К самой ступе тоже можно подняться. Но завтра. Это занятие на целый день.

За небольшую плату можно полетать на параплане. Парапланеристы обожают это место. Но мои деньги на исходе, и я остаюсь на твёрдой земле. Может, оно и к лучшему. Жизнь одинокой путешественницы и так полна повышенного риска.

Опять наталкиваюсь на итальянского гонщика. Он догоняет мой ржавый арендованный велосипед на большом чёрном «Энфилде» (легендарный мощный индийский мотоцикл-внедорожник, первоначально изготовленный по английской лицензии). Он отчаянно газует и ставит мотоцикл на дыбы. Я рада не быть сейчас на заднем сидении этого мотоцикла, с баком, полным тестостерона.

На итальянце чёрная, в облипку, безрукавка и голубые джинсы. Загорелый, среднего роста, мускулистый, ловкий. На ветру, картинно, развеваются чёрные волнистые волосы до плеч. Классика итальянского жанра, да и только. Принимаю приглашение на ужин.

За ужином разговариваемся:

– Вообще-то, я бывший гонщик.

– Почему же бывший?

– Потому, что я больше не захотел быть вторым, – отрезает он.

Мне нравится его грубоватая откровенность. То, что он не пытается набить себе цену. Это уже не совсем по-итальянски.

– Теперь я брокер на бирже, – я поднимаю бровь. – Уже много лет. Начал, ещё когда был гонщиком. И я очень хороший брокер. Люди доверяют мне целые состояния.

«Всё-таки набивает цену, – отмечаю я. – Не выдержал».

Парень, и правда, швыряет деньгами как хочет. «Постоянно пьёт чинзано, постоянно сыто, пьяно»… Доверила бы я ему состояние? Ну, смотря какое, и смотря в каком состоянии, улыбаюсь я.

Например, ужин, пожалуйста. А вот мотопрогулка по горным дорогам с мачо-гонщиком на бешенном чёрном мотоцикле – это увольте. Я уж, пожалуй, возьму себе мотоциклик поменьше и как-нибудь сама справлюсь с управлением. Лучше встретимся вечером в «Бизи би», пропустим по стаканчику. Я определённо доверю ему выбрать марку виски.

После «Бизи би» мотогонщик катает меня на моём ржавом велосипеде по ночной Покхаре. Озеро блестит в лунном свете.

Мы случайно столкнёмся опять, через четыре года, в пустынях Чили, в Южной Америке.

Индия, Август-Сентябрь

    Ладакх

Последнее прибежище Тибета, как его называют, или даже «Малый Тибет».

Здесь не хватает кислорода. Даже дети и собаки ходят здесь медленно. Здесь находятся самые высокогорные дороги в мире. Даже мой мотоцикл глохнет. Двигателю тоже нужен кислород. По дороге на озеро Пангонг, проезжая через перевал, приходится слезать с мотоцикла и газовать. Мотоцикл больше не в состоянии нести свою ношу. Несколько шагов – и я почти падаю на землю, хватая ртом воздух, который не способен насытить, мне ведь тоже нужен кислород. Это ещё ничего, есть люди, которые теряют сознание или которых рвёт от высоты. Даже летальный исход возможен.

В зимние месяцы сюда можно попасть только на самолёте. У моего нового знакомого, французского торговца антиквариатом, есть особое ожерелье. Оно сделано из запястий тибетской женщины, умершей двести лет назад. Он говорит, мертвецов в Тибете не хоронили. Слишком тяжело долбить землю, чтобы выкопать могилу. Тела резали на куски и бросали в горах, для зверей…

Четыре-пять тысяч метров над уровнем моря. Как люди работают на такой высоте? Строят дороги? Таскают камни? Целую бесконечность наблюдаю, как ладакхская женщина несёт мне чай из соседнего дома. Её муж, учитель начальной школы, появляется дома только на выходных. Она живёт со свекровью, старой женщиной с двумя тонкими, седыми косичками.

Здесь всегда слишком холодно или слишком жарко, неуютно и величественно. Пища, так же, как и воздух, лишена витаминов. Цампа – ячменная мука, замешанная на воде или чае, с маслом из молока яка, до состояния липкой массы. Или тукпа – жидкий суп с лапшой и одинокими, не разварившимися овощами. Несколько листьев капусты. Солёный чай, с тем же маслом из молока яка. Овощи не разваривают, чтобы сохранить в них как можно больше витаминов. Вот и ответ, почему буддисты не вегетарианцы. Вегетарианство в таком климате и с таким набором доступных питательных элементов кажется несовместимым с жизнью. И всё-таки вегетарианцы здесь есть.

А мне постоянно хочется чего-нибудь существенного. А селёдку я хочу просто всегда. Она стоит у меня перед глазами, она плывёт над моими ресницами (как в «Мухамбази» Григола Орбелиани). Я чувствую её божественный аромат. Я клацаю зубами в пустоте и просыпаюсь. Уже много месяцев не ела селёдки. Я очень внимательно отношусь к знакам своего организма. Чего оно хочет, того ему и надо. Если хочу селёдки, значит, не хватает Омеги-3. Надо будет купить в аптеке.

По дороге с голубейшего, солёного озера Пангонг обратно в Лех мотоцикл затихает посреди горного потока. Приходится слезать и катить его, по щиколотку в ледяной воде. Кеды мокрые и холодные. В маленькой деревушке просим пару пакетов и надеваем на кеды. Так ветер не проникает. Трогаемся опять.

Через пару часов начинается штормовой снего-дождь. Дорога витая и опасная, под колёсами пропасть, дна которой не видно. Видимость на нуле. Очень холодно, одежда вымокла, снег бьёт в глаза. Продолжать путь невозможно. Но ближайшая деревня в часе езды.

Нас приютит семья кочевников, в своём шатре, сделанном из жёсткой шерсти яка. После четырёхчасового путешествия этот простой тесный шатёр, с земляным полом и печкой посередине, кажется мне таким домашним и уютным. Спасибо за приют этим простым людям, живущим такой тяжелой жизнью, которую мы даже не представляем. Им приходится бороться за всё. Даже за самое малое, которого мы и не замечаем. За горячую воду, за чай, за простую еду. И всё это при постоянном кислородном голодании.

Разговариваем жестами, английского они, конечно, не знают. Она взбивает кислое молоко яка в курдюке, делает сыр. Подкладывает лепёшки яка в печку. Печка любит эти лепёшки. Это лучшее топливо. Маленький мальчик играет теми лепёшками и смотрит на нас во все глаза.

Лепёшки яка не воспринимаются здесь как экскременты. Это топливо и строительный материал. Не хватает воды, а значит, руки после общения с ними не моют, продолжают месить тесто, размешивать простоквашу.

Мать женщины, или, может быть, свекровь, приносит тибетский солёный чай с маслом всё того же яка. Да, это то, что мне сейчас надо. Так согревает!

Вся жизнь здесь до сих пор стоит на яках. На яках пашут и убирают урожай. Из шерсти яков делают шатры. Лепёшками яков топят печи и строят из них дома. Из молока делают сыр и масло.

Дали немного, ещё не готового, сыра из курдюка, который взбивали. Протянули сыр прямо на пальце. Мой спутник пробовать не стал. Я пробую. Я человек не брезгливый, и сыр я люблю. И живот у меня железный после тех лет, проведённых в Индии. (Я сейчас стучу по дереву и сплёвываю три раза).

Через несколько часов шторм заканчивается, а мы отогреваемся. Печка на яковых наках высушивает мою одежду, и мы пускаемся в путь опять.

До Лех остаётся всего пару часов. Там я попрошу хозяйку дать мне аж два ведра кипятка. На Ладакхе горячая вода не льётся из-под крана, даже для богатых иностранцев. Чтобы принять душ, надо просить хозяев подогреть ведро воды на газовой горелке. Так вот, я попрошу два ведра, вылью этот кипяток в большой чан, смешаю с холодной водой и сяду в этот чан. А сверху можно будет поливаться из ковша. И пить солёный тибетский чай! Господи! Да это счастье! Я узнаю его. Эти мысли согревают меня всю оставшуюся дорогу.

Довелось мне попить солёного чая и с двумя буддистскими монахами. Это было в полуразвалившемся буддистском монастыре, который, как муравейник, прилепился к скале. Монахи скромно улыбались и подливали ещё. Внешняя стена их кельи была почти полностью разрушена. Сквозь пролом можно было наблюдать окружающие нас лысые горы. Один монах спрашивал, кто я и откуда. Другой, еле скрывая любопытство, ждал перевода. Я принесла немного сансары в их жизнь, пробудила любопытство. А может, они уже давно ждали, кого бы расспросить о том, что все эти европейцы тут делают. Спрашивали меня о других странах. Мне очень хотелось их успокоить и сказать, что путешествия на картинках выглядят красивее, чем в действительности. Но меня саму это вряд ли успокоило бы.

Двухдневный автобус обратно в Манали. Опять горячий источник и вид на водопады из окна. Потом долгий автобус до Дели.

Кто знает, что такое двадцатичасовой автобус? А что такое двадцатичасовой индийский автобус? Почти все сиденья сломаны. Моё не опускается, а у соседей впереди, напротив, опускается прямо мне на колени. Таким образом я проведу сутки. В сидячем, вертикальном положении, с индусской семьёй на коленях. Им удобно. Когда я, в очередной раз, прошу их поднять спинку сиденья, они раздражаются. Карма им в глотку!

Ришикеш, Пушкар, Варанаси или Бенарес

Подножие Гималаев. Номер с видом на Ганг и на знаменитый железный подвесной мост Лакшман Джюла, построенный ещё в начале девятнадцатого века.

Дорожный знак: «Осторожно, дикие слоны. Не выходите на это место дороги в районе пяти часов утра».

Что бы вы думали? Примерно с четырёх тридцати утра здесь начинают скапливаться туристы, в ожидании диких слонов.

В Ришикеше обитают два вида обезьян. Серые черномордые обезьяны, ростом почти с человека, они сидят на дороге в ожидании бананов. И рыжие красномордые обезьяны, вдвое меньше размером, но намного опаснее, с ними лучше не контактировать, хотя они и сами не любят соприкасаться с людьми.

Колонии разноцветных бабочек расположились прямо на проезжей части, как будто ожидают машину, которая их раздавит.

Телёнок со сломанной ногой. Полное боли лицо телёнка. Нога сломана несколько недель назад, думаю, в результате авто-инцидента. Всё это время он борется с болью. Нога свёрнута в сторону. Невозможно наступать. Целыми часами он стоит на одном месте, боясь шевельнуться и готовясь сделать несколько шагов. Святое животное не должно так страдать. Мало быть вегетарианцем, надо также иметь эмпатию и сострадание. Здесь этого мало. Всё сводится к тому, чтобы просто не есть мясо.

Раджастан. Я не стала останавливаться в Джайпуре, городе, где все дома розового цвета. Я проехала сквозь него сразу в Пушкар. Это ещё одна Мекка бэкпекеров («backpack» – рюкзак, «backpacker» – бюджетный турист).

Я сняла круглую мазанку у озера. Мне очень нравится, что в моём новом жилище нет углов. Чтобы добраться до центра города, надо обойти озеро, окружённое ступеньками. По древним традициям, для того чтобы идти по этим святым ступеням, нужно разуться. Ступени обильно покрыты коровьими лепёшками и собачьими колбасками. Идти приходится долго, осторожно, выбирая место. Зато ночью озеро великолепно! Оно отражает в себе старые дома и храмы, окружающие его.