Блондинка вокруг света или I did it my way

– Да где же, наконец, приличный звуковик? – хныкают они, растягивая гла-а-асные.

Попробовали бы они попеть в маракас вместо микрофона. А не желаете ли трёх тупых электриков вместо приличного звуковика? Впрочем, электрики и не обязаны разбираться в звуке. Это не их профессия. Они должны разбираться в электричестве. Но местные электрики почему-то очень боятся в этом признаться. Они, в обязательном порядке, приставлены к аппаратуре и мерзенько кляузничают начальству, что аппаратура не работает, потому что её сломала певица… Я, значит…

Это одна из самых непривлекательных черт Индии. Когда здесь что-то случается или перестаёт работать, люди сваливают друг на друга до последнего. Они никогда не признают свою ошибку или некомпетентность.

– Кто ошибся?! Я ошибся?! Я никогда в жизни не ошибаюсь! – в бешенстве вопит официант, принёсший вегетарианцу рагу со смачными кусками мяса.

– Он сам заказал свинину, – уверяет официант, тыкая указательным пальцем в вегетарианца и в запись в своём блокноте. Он ищет защиты у посетителей.

– Но ведь я не ем мяса уже двадцать восемь лет! – возмущается клиент.

Он только что, после двадцати восьми лет вегетарианства, оскоромился кусочком свининки, приняв его за кусочек панира, индийского творожного сыра.

– Вот и думай, что заказываешь. А я не могу ошибаться! Я никогда в жизни не ошибаюсь!

Он никогда в жизни не ошибается!

А тем временем руководство моего нового пятизвёздочного отеля в Чинае продолжало придумывать новые несуразицы и демонстрировать самые невероятные глубины невежества и жадности. Я была невольно вовлечена в этот маскарад и находилась в бессильном бешенстве.

Такие письма писала я своему арт-агенту:

«Дорогой мистер N, пишет Вам русская певица такая-то… жалуюсь на ФНБ менеджера такого-то… а фонограмма идёт из моего ноутбука… а петь мне приходится на пути в туалет… а во время выступления меня обязали бродить по всем залам… а в зале номер два ноутбука уже совсем не слышно, и мне приходится допевать а капелла… а гости во втором зале пугаются, когда я неожиданно заскакиваю к ним в тихое помещение, горланя песню с середины и потрясая микрофоном, который издаёт только звук отвинтившегося шурупа… а гости в первом зале удивляются, почему певица ушла со своего поста на середине песни и оставила фонограмму включённой…» И так далее, и тому подобное.

ФНБ менеджер в своём письме парировал, что это они, отель, – заказчики, а я – исполнитель. И, по контракту, я обязана петь так, как хотят они, и в то, что мне предоставлено. Пугал неустойкой. Потом помягче добавлял, что его-то как раз во мне всё устраивает, кроме моего избалованного, несносного характера. Ещё раз вспомнила про московских певиц. Эх, не нарывался ты ещё на Ксюшу…

В этом месте, полном ограниченных людей со стеклянными глазами, мне становилось всё невыносимее и тоскливее.

В это время к нам в отель заносит одного американского лётчика, которого я, в шутку, начинаю называть Дэдди (папочка). Ник закрепляется. Теперь папочка, даже в разговоре с другими людьми, представляется как Дэдди. Дэдди – мой единственный друг в Мадрасе. Он работает на авиакомпанию «Спайсджет» и, когда не летает, проживает в нашем отеле. Он немного старомодный, высокий, поджарый человек среднего возраста и красивый, как голливудская звезда. Что-то типа Клинта Иствуда. Дэдди по-американски панически боится отравления, через которое проходят абсолютно все иностранцы в Индии. Он ест только мясо, зажаренное до состояния подмётки, и протеиновые коктейли, которые привёз из Америки. Без Дэдди здесь было бы совсем туго.

А ФНБ менеджер начинает писать пасквили моему арт-агенту: «Возмутительное поведение певицы такой-то вызывает негодование менеджмента. Например, она была найдена с мужчиной… – повторяю, найдена, – …с мужчиной в коридоре отеля!» Не в постели, заметьте, хотя и это было бы не их дело. В коридоре отеля. Вот как опозорилась! Этому бы менеджеру торговать кокосами на улице, а не в пятизвёздочном отеле штаны просиживать. Я прямо видела его, бодро подбрасывающего кокос в воздух, сшибающего мачете верхушку у этого кокоса и вставляющего в него соломинку.

– Хиа ю а, плис!

К нам обоим приставляют по охраннику. У каждого свой. Очень забавно. Куда мы, туда и они. Когда мы встречаемся и разговариваем, охранники тоже встречаются и разговаривают. Когда Дэдди улетает – оба охранника пропадают. Когда прилетает – они опять появляются. Меня блюдут, как гаремную жену. Это Индия, беби!

Возможно, если бы не этот нелепый контроль, наши отношения так и остались бы на уровне коридорного знакомства. Но запретный плод сладок. Особенно в знак протеста…

Чуть позже владелец моего арт-агентства прибывает в Мадрас и начинает проявлять ко мне повышенный интерес, рекомендует расслабиться и уверяет, что мне нужен массаж.

И тогда я говорю, что мне, действительно, нужно расслабиться, поскольку у меня стресс после общения с идиотом менеджером, и прошусь в Гоа, на недельку. Дэдди, с которым я так скандально была найдена в коридоре, слёзно сажает меня в самолёт и обещает навестить. И это начало ещё одной новой жизни.

Новая жизнь, Новая история

    Гоа, январь

Гоа встретило меня загорелым блондином английской национальности с обнажённым торсом, просоленными волосами и в разноцветных поношенных штанах. И я сразу полюбила его, глубоко и летально… Я имею в виду Гоа.

Гоа в январе. Гитары. Джамбеи. Таблы. Диджериду. Хиппи. Первый ЛСД трип. Опять хиппи. Танцы под перкуссии, ночью, на пляже, вокруг костра, с бубенцами на ногах… Я уже сказала про хиппи? Сейчас Гоа уж не тот. А тогда это было как бросок в 1969.

«Господи, Боже мой! Джисус Крайст! Ом нама шивайа!»

Да, это же земля обетованная!!!! Я выиграла машину времени! Меня унесло…

Да, сейчас Гоа уж не «торт». Наша с вами вина, русские.

Здесь есть и горы, и море, и джунгли. В джунглях, в корнях баньяна, живёт баба. Я его уже навещала. Этот баньян знаменит тем, что якобы под его сенью случалось медитировать самому Джону Леннону. Здесь куча интересных людей. В общем, сейчас мне действительно хорошо!

Я с ужасом ожидаю возвращения в страну вечной осени, как пробуждения после счастливого сна.

После пятизвёздочного отеля моя комната может показаться нищей и мрачной. Но она находится прямо над культовым пляжным баром. Под утро, когда бар, наконец, затихает, я засыпаю под звуки прибоя.

Не одна я прельстилась таким дауншифтингом. Здесь множество людей, которые ради этих звуков отказались от всех благ цивилизации.

– Нет, мистер, с чего вы взяли, что это дауншифтинг? Какой обывательский взгляд на вещи. Мы, свободные, здравомыслящие люди, предпочитаем звук прибоя звуку шоссе, и это апшифтинг, – говорят хиппи (downshift – движение вниз, upshift – движение вверх).

Прошлой ночью я устроила потоп. А всё из-за того, что под вечер напор воды в трубах сильно снижается и, видимо, я не затянула хорошенько кран. Ночью же напор увеличился, и вода не успела уйти в забитый песком и волосами слив…

Большей частью пострадал мой сосед-немец, спящий на надувном матрасе, на полу. Ночью матрас отчалил от стены, проплыл через всю комнату и прибился к противоположной стене. А все его вещи затонули. Теперь он обиженно сушит на заборе содержимое своего рюкзака.

Ещё позднее, наполняя опустошённый утечкой резервуар, хозяин забудет выключить воду. Резервуар переполнится, и это повлечёт за собой новый потоп, в котором пострадают все постояльцы гестхауса (гестхаус – небольшая бюджетная гостиница). На меня будут дуться человек восемь.

Приезжает с визитом Дэдди. Я ещё не вожу мотоцикл, поэтому Дэдди за рулём. Он, как и полагается лётчикам, может водить любой существующий на земле вид транспорта.

Мы совершаем мотопробеги по близлежащим деревням и отдалённым пляжам. Дэдди – очень заботливый и старомодный. Он продолжает есть «подмётку» и кутается с головы до ног, боясь обгореть на солнце. Кутает и меня, строго спрашивая:

– Who is your daddy? (Кто твой папочка?)

Виза кончается в феврале, приходится возвращаться в Россию. Но я уже «укушена» Гоа. Как же это по-американски!

Виза кончается в феврале, приходится возвращаться в Россию. Но я уже «укушена» Гоа. Инкубационный период начался. Процесс брожения пошёл. Делаю новую визу и через два месяца возвращаюсь. На этот раз как турист.

Дэдди высылает мне бонусный билет на самолёт из Бомбея в Гоа. Его куда-то переводят, и больше я его никогда не увижу. И где он теперь?

Весна в Гоа

Ну, и жара же стоит этой весной в Гоа! Спим, завернувшись в мокрые простыни, прямо под вентиляторами. Немного спасает от жары, если только окунуться в море, сесть на мотоцикл и крутануть рукоятку газа… Сногсшибающе пахнет заферментированными плодами кешью. Время жать фени. Нет, я не использую сейчас гоанский сленг. Фени – это местный алкогольный напиток. В апреле и мае всё население Гоа жмёт фени из плодов кешью. Жмут в специальных гигантских прессах, во дворе. На вкус и запах зелье похоже на бензин. А пьётся нормально.

Опять гитары, барабаны, костры. И, самое главное, – чувство тотальной свободы.

Все ходят в одежде стиля «кто во что горазд». В основном это эклектика фольклорных мотивов. Так называемый трайбл. Я обожаю эту интернациональную фолк-эклектику. Мне она очень идёт. Широко используется бинди – точка на лбу и каджал – чёрый карандаш вокруг глаз. Каджалом здесь пользуются даже многие мужчины. Взгляд становится выразительный, как на изображениях индуистских богов.

На закате на пляже, в месте, которое так и называется «на закате», можно увидеть самые невероятные варианты костюмов. Люди поют мантры под гитару. Повторяют по сотне раз: «Шива, Шива, Шива шамбо». Жонглируют огнями. Крутят пои. Звучат флейты и диджериду. Танцуют трайбл-денс, занимаются акро-йогой.

Каждый день концерты. Очень много странных людей, и многие из них действительно интересны. Иногда заезжают знаменитости. Да, чего там только нет! Настоящий паноптикум!

Что это? Мой потерянный рай? Вот он?

После той золотой клетки, место действительно напоминает потерянный рай. «Наш ковёр – цветочная поляна, Наши стены – сосны-великаны, Нам дворцов заманчивые своды не заменят никогда свободы…»