Папа, куклу звали Джульеттой

– Послушайте, а зачем вы мне всё это рассказываете? – спрашиваю я у звонившего, не выдерживая всю ту грязь, которую вылил он на меня.

Ведь в конце концов не мог же незнакомец делать подобный шаг просто так – в любом поступке человека всегда присутствует хотя бы доля смысла и своя корысть.

– Деньги он у меня украл, когда на стоянке работал, – резко заявил звонивший. – В полицию я не пойду, а вот вам рассказываю, знайте об этом.

– Почему же не пойдёте? – встрепенувшись, недоумеваю я. – Идите!

Но человек, не прощаясь, бросает трубку.

Рассказываю обо всём маме, папа слушает тоже. Он вообще всегда всё слушает, привычка у него такая. Хотя делает вид, что до всего ему нет никакого дела. У мамы куча вопросов. Он злится оттого, что так настойчиво вторгаются в его жизнь. Просто уже давным-давно в нашей квартире у него именно – своя жизнь, а мы – просто подселение.

– Это звонил хозяин стоянки, – нехотя говорит он. – Никаких денег я у него не крал.

– Зачем же ему врать? – боязливо спрашивает мама.

– К жене своей ревнует, ха-ха…

Мама пятится.

Она у меня такая вот боязливая – всю жизнь боялась его гнева и его ненависти. Он смотрит на нас взглядом лютого зверя и уходит в свою комнату. Потому что это именно и есть – его комната, а у нас – коммуналка. Но так было не всегда, а сложилось как-то само собой с течением времени, хотя все годы мама старалась, чтобы семья у нас была благополучной. Однако не вышло, всё разрушилось, будто случилось вторжение злых сил, или они просто-напросто жили с нами под одной крышей. Мы отдалялись постепенно, разделялись, обосабливались… В итоге в нашей трёхкомнатной квартире каждому стала принадлежать отдельная комната. И у каждого в комнате за дверью висело своё полотенце, хранилась зубная щётка и паста, мыло, шампунь, а также кастрюли и продукты.

Заглядываю в его комнату и рассматриваю всё это задумчиво, потому что никогда здесь не была и не видела, как на самом деле аккуратно он всё там расположил. Смотрю на фотографию его матери в рамочке и мне почему-то неприятно видеть это лицо – мне кажется, что на этом слегка мутноватом снимке, сделанном небрежно и скорее всего каким-то неловким любителем, женщина эта тоже пьяная. Однако рамочка дорогая и модная. Видимо папа мой купил её совсем недавно. Мама моя идёт за ним в его комнату и ждёт разъяснений. Я стою рядом с ней. Но он молчит, даёт понять, что его жизнь – не наше дело. Тогда мы выходим.

– Он мне всегда бы чужим человеком, – говорит она, как будто пытаясь объяснить мне что-то.

Я это хорошо понимаю. Но ещё понимаю, что мне он не чужой – родная кровь. На стоянке однако он больше не работает, нашёл новое место – в самом деле для души.

Глава 2

В доме культуры кипит иная, чем во всём мире, жизнь. Иная, потому что здесь больше тщеславия, амбиций, и как следствие всего этого – отчаяния. Здание старой постройки внешне вполне походит на дворец – такой величественный, белый и роскошный, с широкими ступенями вверх. Перед ними целая площадь, выложенная большими бетонными плитами. Ещё здесь яркие клумбы и фонтаны. Но это летом. Хотя летом мало кто приходит сюда – только одни сотрудники. В студиях не занимаются, и заезжих гастролёров не бывает. Зато летом здесь празднуют день металлургов – самый главный после дня города праздник. А может даже и равнозначный дню города, потому что больше половины жителей здесь – металлурги.

На квадратах бетона после дня защиты детей всегда остаются сделанные мелом детские рисунки – прямо как эхо прошлой эпохи. Однако эпоха другая, а рисунки похожие – странно. Здесь же – современные батуты и надувные горки, но желающих покататься нет совсем. Двое мужчин, явно сотрудники дома культуры, вытряхивают в большой пакет мусор из маленьких уличных урн. Ворчат. Каждое движение их какое-то ленивое и нарочито медленное – будто всю смену заняться им совсем нечем и они хотя бы таким образом пытаются изображать работу.

– А что, театральная студия у нас до сих пор занимается? – спрашивает вдруг один из них другого, поднимает голову и всматривается в сторону остановки транспорта.

Второй беспокойно озирается и теперь уже торопится расправиться с мусором.

– Ладно, вроде всё сделали, – резко в конце концов говорит он. – Пойду я, у меня ещё работа есть.

Работы на самом деле конечно нет. Просто он не хочет встречаться с дочерью – знает, она тоже репетирует этот спектакль. А вот с Ларисой, которая у них преподаватель, увидеться очень даже хочет. Потому прямиком теперь направляется в свой кабинет, который располагается как раз за кулисами сцены.

С этой сотрудницей флиртует он давненько, но она злится, когда он подкарауливает её где-нибудь, поэтому лучшим местом засады считает кабинет. Она всё равно рано или поздно туда заглянет. Ведь сейчас каждое занятие проходит на сцене – другие студии разошлись отдыхать до осени и здесь всегда свободно.

– Аким Аркадьевич, – окликает кто-то торопившегося и он раздражённо ищет по сторонам крикуна.

Совсем не хочется именно сейчас получить какое-нибудь новое поручение.

Кричит директор и голос её звучит так неузнаваемо, потому что она простужена. Здесь вообще простывают все очень часто – зимой дом культуры отапливается едва-едва, а лето в этих краях никогда не балует южным теплом.

– Пора писать заявление на отпуск, – говорит директор.

– Я до дня металлургов, – отвечает Аким Аркадьевич.

– Вместе с Ларисой?

– Кто же ей будет помогать…

Директор улыбается и кивает – не вдаваясь в подробности, она поощряет любую дружбу в коллективе.

Аким Аркадьевич теперь остается у себя в кабинете один.

Своё имя, так солидно приправленное ещё и отчеством, вот именно сейчас, на старости лет, особенно ласкает ему слух. Свою рабочую карьеру он начинал вот так же в доме культуры, только совсем другом, стареньком и деревянном, который давным-давно снесли. После тянулась череда долгих лет в заводских цехах… Теперь он умилялся и радовался такому вот неожиданному повороту судьбы, которая на старости лет, в завершение его трудовой деятельности, снова привела в мир культуры. Или не совсем культуры, а если так можно выразиться – культурных грёз, потому что все здесь рвались к каким-то особенным, понятным только одним им высотам, но высоты эти всегда ограничивались рамками городской среды.

Со своего рабочего места с ликующим цинизмом Аким Аркадьевич посматривал на тех удручённых жизнью работяг, которые хаотично, полупьяные заполняли площадь перед домом культуры в день металлургов – ждали обещанный бесплатный концерт. А может и не ждали, просто других развлечений им никто здесь не предлагал…

Он оставил дверь кабинета приоткрытой – это был знак для Ларисы.

До сих пор с особенным трепетом Аким Аркадьевич вспоминал момент их первой встречи. Ощущение это запомнилось вовсе не потому, что Лариса была какой-то там яркой красавицей, наоборот – внешностью обладала вполне заурядной, такую сто раз увидишь, а после не узнаешь в толпе. И он вовсе не влюбился в неё с первого взгляда, такое бы даже вовсе не пришло ему в голову, потому что она вполне могла быть его дочерью, и он бы даже очень хотел иметь такую дочь. Однако в тот далёкий день, случившийся пять лет назад, искра в его сознании вспыхнула совсем по другой причине.

Тогда совсем недавно он устроился сюда работать, уже на склоне лет, будучи пенсионером. И хоть пенсию на металлургическом заводе заработал вполне приличную, какую на жизнь хватало, сидеть в своей коммунальной квартире совсем не хотелось… В тот заветный день его позвала директор, чтобы познакомить с новой преподавательницей театральной студии – настоящей актрисой. Однако ему было наплевать на всяких здешних актрис, да и кстати сказать – на нездешних тоже.

– Это Кима, – представила его директор, и он безразлично кивнул, глядя куда-то в сторону.

Незнакомая женщина в кабинете директора засмеялась.

– Какой же это Кима?! – воскликнула она. – Это Аким, и отчество у него наверняка тоже есть.

– Аркадьевич, – отозвался он и разволновался.

Будто бы он и правда влюбился. Хотя не в кого-то, а в самого себя – просто за всю жизнь никто никогда не называл его по отчеству…

С того дня все в доме культуры стали называть его Аким Аркадьевич – даже директор. И он решил остаться тут работать на всю жизнь – хоть даже до того времени пока сил будет хватать сюда приходить, до той поры, пока будет он разуметь, как нажимать кнопку, чтобы поднимался занавес…

В его кабинете всегда тихо, никто никогда не приходит сюда без особой надобности. Здесь даже можно втихаря дремать, иногда он и вовсе засыпает на несколько часов, когда очень устаёт и когда точно знает, что никто его не станет искать. А устаёт он сильно, чувствует уже возраст, но не хочет об этом думать. Отец его умер в сорок лет и этот призрак ранней смерти всю жизнь тревожит воображение. Тревожит настолько, что едва ему самому исполнилось сорок, как он буквально начал считать дни, и каждый день проживать, как последний. Сейчас ему уже семьдесят, и как ни странно, на прожитые годы он не хочет оглядываться, зато частенько думает о будущем. И будущее видится ему очень даже радужным – настолько вот его воодушевила Лариса.

Сейчас он не намеревался дремать, он просто лёг на диван, включив перед этим чайник. Кофе он пил только на работе. Дома на кухне, которую он считал общей, никогда не демонстрировал это своё пристрастие, потому что говорил всю жизнь жене и дочери о своей плохой наследственности и о том, что в родне его нет долгожителей. Порой он усмехался, думая, что долгожителем быть очень даже просто, и старость вовсе не тягостное бремя, если проводишь её, как и всю жизнь, в своё удовольствие.

Чайник закипел быстро, и он взял с полки кулёк с пряниками – несколько дней назад их принесла Лариса и тогда они пили кофе вместе. Ещё у него лежат тут вафли, он купил их сам и теперь ждал, когда придёт Лариса, чтобы угостить её. Взгляд его привычно скользит по стене, по развешанным афишам разных лет с дерзкими лицами знаменитостей и просто амбициозных мечтателей. Среди всех афиш на видном месте висит портрет Ларисы – давным-давно он красовался в фойе какого-то театра, где она когда-то числилась актрисой, хотя так никогда и не сыграла ни одной роли. На портрете – её автограф. Это он, Аким Аркадьевич попросил расписаться – должен же быть у неё хоть единственный поклонник во всём этом большом, холодном, равнодушном мире.

Он знает, что сейчас грибы в лесу ещё не пошли – ходил проверял, и морошка тоже не поспела. За всю свою жизнь он точно уже выяснил, когда она созревает, и это время как ни странно совпадало с днём рождения Ларисы.

Но вот она пришла… Он прислушивается к голосам. Его дочь тоже здесь, но он не считает неудобным выказывать своё пристрастие при ней. Надевает свой нарядный пиджак. Когда он не выполняет никакую грязную работу, всегда ходит в пиджаке. А пиджаков у него два. Один просто нарядный, другой – очень нарядный. И тот, и другой подарили ему заезжие знаменитости, и он дорожит ими как особенной ни с чем не сравнимой ценностью.

Ещё в юности он как-то сразу догадался, что артисты – это своего рода каста, и дружат они только друг с другом, женятся друг на друге и любят друг друга. Чтобы добиться внимания кого-нибудь из них, надо самому стать им ровней. А вот эти два пиджака, так сказать – с барских плеч, как ему казалось, именно приближали его к этим чарующим небожителям. Приближали в первую очередь к Ларисе – и это главное.

В спектакле, который она сейчас репетировала со взрослой группой, он согласился включать музыку. Конечно, это не входило в его обязанности, но звукооператор у них работал по совместительству и на лето ушёл отдыхать. Помощь Акима Аркадьевича нужна была Ларисе не на каждой репетиции, и он прислушался, пытаясь понять, с какого эпизода они начали и надо ли ему выходить. Его почему-то не звали. А сам в таких ситуациях он всегда робел. Как впрочем робел всегда и во всём в жизни, не понимая, в какой момент и как правильно сделать шаг.

Похоже, ещё не репетировали. Он прислушался, о чём там говорят…