Ненастоящий поэт

Жидкий плыл по течению твоих капризов,

Как газ, оказывал минимальное сопротивление,

Как кристалл, принимал любой безумный вызов.

Я безрассудствовал: поверил в слова, перестал – в Бога,

Опорожнял голову от мыслей в публичных местах,

Молил тебя о любви, отчаянно и много,

Но ты молчаливо уводила меня с ума.

Я пытался тебя забыть: отвлекался, считал до ста,

До двух сотен, до трёх, продолжал числовой ряд.

Запирался снаружи, чтоб не уйти в себя,

Исполнял ритуал, в раздумьях шагая вперёд-назад.

Я понял: ты – не земное, не небесное, а глубоководное.

Камнем подводным легла на душу

И тянешь меня на дно, скалистое и холодное,

А я задыхаюсь, но уже не хочу на сушу.

«Город, в котором нет только меня одной…»

Город, в котором нет только меня одной -

Тесный город, очерченный линией кольцевой.

Фонари здесь не спят: им глаза ночью слепит свет

Из зажжённых окон в том городе, где меня нет.

Здесь есть все поголовно, поимённо от "А" до "Я":

И рождённые здесь и прибывшие в эти края.

Потревожьте архивы, отыщите на "А" и меня!

В немом городе меня нет – моё имя ношу не я.

Серый город живёт – меня в нём по-прежнему нет:

а я здесь, среди них, только рядом приглушен свет…

И вдруг хочется бросить себя и сбежать

из узкого города, где мне никогда не бывать…

«В декабрьскую стужу вторглась…»

В декабрьскую стужу вторглась

апрельским сном.

То рассеянным, то изрезанным силуэтом

возникала и исчезала

в неоновых вспышках июльских гроз.

Эхом майского грома неслась

сломя голову

босиком по февральским лужам

с букетом июньских роз в рюкзаке.

Бросилась, сбила с ног, как ангина в августе.

Как вирус воздушно-капельный –

подхватил и банально простужен.

Внесезонно простужен.

Март кусается декабрём.

Лихорадка давно отступила.

Минус двадцать морозит на улице,

минус двадцать восемь в квартире.

У больничной моей кровати

осыпаются лепестки тех самых июньских роз.

Все февральские лужи давно расползлись слякотью,

чтобы запечатлеть следы твоего исчезания