Отверженная невеста

– Да ты что, очумел? – рассмеялась она. – Мне бежать?! Куда? Зачем?

– Бумага на тебя поступила в управу…

– Что за бумага? – насторожилась Зинаида, почувствовав, что пристав не шутит.

– Кто-то из твоих гостей донес, все подробно описал, гад… Не угодила, видно, чем-то! – Калошин обвел взглядом залу и, уставившись на девочек в муслиновых платьях, прохрипел: – Гони всех в шею немедленно! Слышишь? С минуты на минуту придут к тебе с облавой!

– Да не приснилось ли тебе это? Не померещилось спьяну? – все еще не верила ему Зинаида, хотя у нее уже дрожали и руки и ноги.

– Эх, дура ты, дура! – Калошин растер ладонями покрасневшее лицо. – Не так я пьян, как со страху развезло… Через тебя и мои дела пошли прахом, Зинаида Петровна. Старший полицмейстер сегодня грозился не только мундир с меня сорвать, но и отдать под суд за сокрытие преступления. Ведь в бумаге той прямо фамилии указаны, кто тебя покрывал, – я и квартальный Селиванов. И откуда взялся этот немец-доносчик на наши головы? – Пристав судорожно вздохнул и, понизив голос, добавил: – А вот чего никак не пойму… В той же бумаге описано мое разбойничье прошлое. Все до ниточки – как, что и когда… Об этом-то он откуда узнал, дьявол?! Так что мне теперь один путь – бежать из города обратно в лес и начинать старую волчью жизнь сызнова.

Он еще не успел договорить, а Зинаида окончательно уверилась в его правдивости. Ее бросило в жар и тут же будто морозом охватило.

– Что расселась? – крикнула она остолбеневшей Хавронье. – Беги, собирай вещи! Да тряпки-то ношеные не укладывай, только лучшее бери, да серебро, да меха… Чего ждешь, корова, наказание мое, чурбан безглазый?!

Ругательства подействовали на Хавронью безотказно – уронив вязанье, она бросилась выполнять приказ. Музыкантше Зинаида велела подняться «в комнаты» и предупредить господ о готовящейся облаве. Старая дева покраснела до кончика носа и с уязвленным видом стала медленно взбираться по лестнице, явно обдумывая, как бы улизнуть.

– А девицам там скажи, пусть катятся на все четыре стороны, да живей! – крикнула ей в спину хозяйка публичного дома.

Земля уходила у нее из-под ног. Пятнадцать лет благополучия нежданно-негаданно закончились. Впереди – неизвестность, в лучшем случае – нищета, в худшем – суд и тюрьма.

Частный пристав между тем откашлялся:

– Мне бы денежек немного на дорожку, Зинаида Петровна. Рубликов пятьдесят…

Бывший разбойник привык к сытой размеренной жизни, утратил задор и даже сделался отчасти трусоват. Эту черту в нем развили взятки, которые он брал направо и налево, при этом вечно опасаясь скандала и разоблачения. Сейчас он уже не напоминал прежнего бравого парня Иллариона, которому море казалось по колено.

– Ты в своем ли уме? – возмутилась Зинаида, едва сдерживая рыдания. – Я сейчас в одночасье лишусь и дома, и дела, останусь ни с чем, а ты просишь у меня денег!

Деньги у нее хранились в потайном сейфе, вмурованном в стену спальни. И она бы первым делом бросилась за ними, если бы не частный пристав. Этот разбойник неотступно следовал за ней, выклянчивая последнюю подачку. Она готова была изругать его на все корки и даже огреть чем-нибудь по голове… Неожиданно во дворе раздался истошный крик.

– Хавронья! – метнулась к окну Зинаида. Она сразу увидела шестерых жандармов. Двое крепко держали Хавронью под локти, а та изо всех сил вырывалась, что есть мочи крича. Двое жандармов встали у ворот, еще двое направились к флигелю.

Илларион в тот же миг кинулся к двери и задвинул засов.

– Есть другой выход? – шепотом спросил он Зинаиду.

Она схватила со стола железную коробку с сегодняшней выручкой, открыла ключом дверь в дальнем конце комнаты и вышла в сад. Калошин следовал за ней. На их счастье, жандармы еще не успели окружить дом и перекрыть все выходы. Беглецы пересекли сад и беспрепятственно вышли в калитку. Перед ними тянулась узенькая, грязная улочка, уходившая в трущобы, где можно легко затеряться. Зинаида перевела было дух, но тут ее заметили жандармы, тоже выбежавшие из дома в сад. Светлое платье сослужило женщине дурную службу. Кто-то разглядел беглянку издали и закричал:

– Вон, вон хозяйка! Держи ее!

Началась погоня.

Добежав до ближайшего перекрестка, Илларион схватил Зинаиду за рукав и выдохнул ей прямо в лицо:

– Дальше нам не по пути, Зинаида Петровна! Погубите и себя, и меня! Ныряйте в подворотню и затаитесь до поры, а я их отвлеку! Только вот что… – Пристав поднес к горлу женщины нож, молниеносно оказавшийся у него в руке. – Коробочку подарите мне, добровольным образом. Ведь я заслужил вознаграждение, разве нет?

Частный пристав Калошин, вновь превратившийся в разбойника по кличке Кистень, вырвал из рук опешившей Зинаиды коробку с ее последними деньгами и пустился наутек.

Она пряталась до рассвета во дворе какого-то заброшенного, полуразвалившегося дома. Продрогнув и окоченев чуть не до смерти, женщина впервые за много лет дала волю слезам и проплакала всю ночь напролет, проклиная судьбу-злодейку. План Калошина между тем оказался спасительным для нее. Зинаида слышала, как жандармы пробежали мимо заваленной мусором подворотни, в которую она нырнула как затравленная крыса. Потом, спустя недолгое время, полицейские возвратились назад.

Первой ее мыслью было навсегда уехать из города. Но как далеко можно убежать без денег и документов? «Нет, без денег даже и думать нечего об отъезде!» Еще теплилась надежда, что при обыске жандармы не нашли потайного сейфа. Тогда она проникнет в дом и заберет то, что принадлежит ей по праву. Пока надо было подумать об убежище. «Да и думать нечего!» – ответила она собственным мыслям. На Шестнадцатой линии Васильевского острова жила одна из бывших ее рабынь, которой она сама когда-то дала звучное красивое имя Элеонора. Девочка, подобранная на улице, где она, осиротев, просила милостыню, служила Зинаиде семь лет, пока ей не исполнилось двадцать. Обычно хозяйка публичного дома сбывала на сторону девиц, как только те начинали приобретать зрелые женские очертания. За это она получала законную комиссию от хозяев других публичных домов, которые предпочитали взять вышколенную, чистенькую девицу «из рук в руки», чем подбирать заморенную бродяжку с панели. Но Элеонора была миниатюрна, кукольно хороша и продолжала пользоваться успехом у любителей юных весталок. Девушка ушла от Зинаиды сама, став любовницей богатого купца, торгующего мануфактурой. Он-то и снял для нее квартиру.

– Мамочка, милая, как я рада тебя видеть! – воскликнула Элеонора, бросившись на шею своей бывшей благодетельнице.

Девицы, ходившие у хозяйки в любимицах, поголовно называли ее «мамочкой», и, надо сказать, Зинаида заботилась о них куда больше, чем их родные матери – спившиеся, вышедшие замуж второй или третий раз, а то и вовсе сбежавшие или умершие. Бывшие рабыни, за небольшим исключением, вовсе не проклинали Зинаиду за свое опоганенное детство, отлично понимая, что, останься они на улице, без семьи, крова и еды, с ними случилось бы все то же самое, но в несравненно более скотском варианте.

Зинаида рассказала Элеоноре о своем несчастье, и та с воодушевлением согласилась предоставить ей убежище. Жизнь на содержании у богатого купца оказалась невыносимо скучной, и девушка была рада любой компании. Она тут же выделила гостье комнату, щедрой рукой открыла все шкафы и сундуки, предложив к ее услугам весь свой гардероб. Взыскательная Зинаида морщилась, разглядывая висевшие на плечиках кричащие наряды.

– Учила я тебя, учила, как в приличном обществе одеваются, да все, видно, не впрок! – ворчала она, прикидывая на себя перед зеркалом одно платье за другим. – Ну вот что это?! Красное с желтым лифом… А хвост зеленый с кружевами! Просто как публичная девка или попугай!

– Да я сперва все заказывала шить как поблагородней, – хныкала Элеонора, не переставая поглощать шоколадные конфеты из огромной раззолоченной коробки. – А моему идолу не нравится. Купчина, что с него взять! Борода до пупа… «Мне, говорит, твоих серых да черных тряпок не надоть, ты не учительша и не приказчица. Надевай, что подороже да почудней, чтоб в глаз бросалось, чтобы все видели, какая у Демьян Денисыча кралечка!»

– Темнота, – снисходительно протянула Зинаида. – Невежество… А и разъелась же ты, дорогая моя, как я посмотрю! Совсем круглая стала, как мяч, а была былинка былиночкой!

– Опять он виноват, – жаловалась Элеонора, облизывая испачканные шоколадом пухлые пальцы, на каждом из которых сверкало по кольцу. – Как только поселил здесь, сразу начал кормить как на убой. Ночью даже разбудит, в бок толкнет: «Вставай, чу, поешь! Ты, мол, тощая, мне это не нравится, я тебя брал с тем, чтобы ты отъелась, а то виду никакого!» Ну и приучил объедаться… Даже стыдно иной раз становится – ем, ем, даже задохнусь, а все ем… А что тут делать-то? Он придет – скука, а уйдет – еще скучнее…

Эта скучная сытая жизнь мало-помалу затянула и Зинаиду. Целыми днями она слонялась по комнатам вместе с Элеонорой, садилась с ней за стол пять-шесть раз, а чайная посуда вообще никогда не убиралась. Женщины лениво болтали, перебирали старые сплетни и случаи из жизни публичного дома, рылись в тряпках, читали вслух газету, глазели в окно – и больше не делали ровным счетом ничего. Купец был ревнив и запрещал любовнице куда-либо выходить без него, а Зинаида попросту боялась высовываться на улицу, понимая, что ее наверняка разыскивает полиция. Она жила всего в двух шагах от Гавани и от местной управы благочиния.

Лишь в те редкие дни, когда купец посещал Элеонору, Зинаида просиживала несколько часов в кондитерской на углу, предварительно замазав белилами родинку под глазом, которая могла ее выдать, и набросив поверх шляпки широкий кружевной шарф, скрывавший ее лицо почти полностью. Кондитерская была немецкой, и это представляло определенную опасность. Слишком многим василеостровским немцам она продавала в свое время табак. Зинаида всегда выбирала самый темный угол и норовила сесть спиной к завсегдатаям.

Однажды, едва выйдя из кондитерской, она столкнулась лицом к лицу с отцом Иоилом. Встреча была настолько неожиданной, что Зинаида, не удержавшись, вскрикнула. Некогда моложавый, отец Иоил теперь сошел бы за старика. Длинная седая борода, болезненная зеленоватая бледность, глубокие морщины – все это меняло его до неузнаваемости. Живые, умные глаза утратили былую лукавость и теперь смотрели строго, зорко. Старообрядческий священник поклонился бывшей лавочнице, женщина, растерявшись, ответила едва заметным кивком и быстро пошла прочь. За спиной у нее раздалось:

– Постой, Зинаида!

Отец Иоил догнал ее и доверительно проговорил:

– Вижу, не сладко тебе живется…

– Вам-то что до меня? – повела она плечом, стараясь обрести былую дерзость. – Я для вас потерянная душа.

– Это моя вина, я выдал тебя замуж за изверга. Не будь этого, жила бы ты с хорошим человеком, растила бы детей… Грех на мне, гложет он меня.

– Э, чего там… Какие у вас грехи! – усмехнулась Зинаида.

Священник тяжело вздохнул:

– Ты заходи ко мне, если нужда приключится. Помогу, долгом своим почту. И деньгами ссужу, по надобности…

Жить на содержании у своей бывшей рабыни, глупой, скучной и прожорливой, было для Зинаиды тяжело и унизительно. Но одалживаться у раскольничьего попа, после того как она отвергла его веру с таким шумом и треском, было уж совсем невозможно…

Лишь спустя три месяца она осмелела и решилась наконец взглянуть на свой дом. Для начала туда отправили кухарку Элеоноры разузнать обстановку у дворника. Новость ошеломила Зинаиду. Дом был куплен с молотка неким бароном фон Лаузаннером.

– Что за напасть! – кричала она. – Этот наглый немец написал донос, чтобы разорить меня и завладеть моим имуществом?!

Зинаида не знала, что и подумать. Неужели это происки аптекаря Кребса, который пятнадцать лет назад разорил ее табачную лавку, устроив неслыханный бойкот, только потому, что она, приняв лютеранство, посмела скрывать в своем доме беглого каторжника?! Может быть, он узнал про публичный дом и решил окончательно сжить ее со свету? Да какая же она, к чертям собачьим, лютеранка?! После крещения даже близко к кирхе не подходила!

Ее так и подмывало пойти к Кребсу и закатить ему грандиозную сцену с битьем его поганых вонючих склянок… Но тогда точно не избежать тюрьмы.