Элеонора, с которой она поделилась своими догадками, на миг оторвалась от очередной коробки шоколада и спросила:
– Это какой Кребс? Немец, у которого была аптека на Четвертой линии? Так ведь он давно помер…
– Да точно ли? – опешила Зинаида.
– Помереть мне самой без покаяния! – поклялась девушка. – Тому уж лет пять будет.
…Поздним осенним вечером Зинаида сама отправилась к своему бывшему дому, надеясь узнать и увидеть больше, чем тупая раскормленная кухарка Элеоноры. Женщина решила проникнуть в сад через ту самую калитку, которая ее спасла во время облавы. Но стоило ей начать возиться с замком, подбирая в потемках ключ, как в глубине сада раздался собачий лай. Спустя миг показался огромный ньюфаундленд, скачками несущийся к калитке. Сырая мягкая земля содрогалась под его тяжестью, эта дрожь передавалась оцепеневшей от ужаса женщине. Пес уже изготовился перемахнуть через ограду, что ему не составило бы никакого труда, но тут со стороны дома раздался зов: «Каспер, ко мне!» Каспер недовольно потряс огромной головой, утробно рыкнул на Зинаиду и трусцой отправился к хозяину.
Она набралась смелости и повторила попытку уже зимой. Теперь Зинаида вознамерилась проникнуть в дом с парадного крыльца, сочинив какую-нибудь басню на случай, если ей кто-то встретится. Но ворота и прорезанная в них калитка были надежно заперты на новые замки, а на стук никто не отозвался, кроме двух псов, очень жалевших о том, что они не могут растерзать незваную гостью.
Потерпев поражение, Зинаида решила наконец разобраться, что из себя представляет барон фон Лаузаннер. Она переоделась нищенкой и часами приплясывала на холоде напротив своего бывшего дома. Но и здесь ее ждало разочарование. Окна кареты, изредка выезжавшей из ворот, всегда были плотно занавешены. Она отметила лишь, что на дверцах отсутствует герб, а на запятках ни разу не появились выездные лакеи в ливреях. Барон (если только он сам ездил в карете) явно предпочитал простоту в обиходе или соблюдал инкогнито – такой вывод сделала неудачливая сыщица.
…Возвращаясь на извозчике с Каменного острова от князя Головина, Зинаида размышляла о своей дальнейшей судьбе с горечью. Она не видела никакого просвета. «Без денег лучше не жить, а к этому грубияну князю больше не сунешься! Элеонорка, дура, надоела до чертиков, да и я ей, боюсь, тоже скоро надоем… Тогда куда денешься?!» Доехав до Шестнадцатой линии, женщина расплатилась с извозчиком и вошла в дом. Едва она скрылась в подъезде, от угла дома отделился прилично одетый мужчина в цилиндре и в шубе на заячьем меху. Ни слова не говоря, он уселся в коляску, извозчик ткнул кнутом лошадку, и та вновь засеменила заиндевевшими мохнатыми ногами.
– Ну? – спросил мужчина в цилиндре, когда сани отъехали от дома.
– Была на Каменном, – обернувшись, сообщил извозчик. – В богатом доме.
– Чей дом, выяснил?
– А то как же, – кивнул тот. – Хозяин – сенатор, князь Головин.
– Она провела там всю ночь?
– Угу, – снова кивнул извозчик, – да только господин сенатор прибыли под утро.
– Она столько времени его ждала? – В голосе мужчины послышалось презрительное удивление. – Видать, денег хотела, – заключил он.
– А вот этого не знаю, – пожал плечами возница и почтительно спросил: – Теперь куда вас везти, господин Лаузаннер?
– В Гавань, домой! – приказал тот и, спрятав голову в поднятый воротник шубы, задремал.
Супруга и дочь Головина вернулись из Твери в самом начале весны, перед распутицей. Князь Павел устроил бал в честь радостного события, пригласив огромное количество гостей, заказав оркестр и праздничный фейерверк. Впрочем, новоиспеченный сенатор искал популярности, и если бы никакого повода для бала не было, он бы его изобрел.
– Ах, Поль, – щебетала княгиня Ольга, польщенная вниманием супруга, – ты становишься расточительным, как в молодости!
– В молодости? – возмутился пятидесятилетний сенатор. – По-твоему, я уже старик?
– Нет, мой дорогой, ты мужчина в самом расцвете сил, – с восхищением произнесла она.
Время отнеслось к Головину милосердно, сделав его еще более привлекательным для дамских сердец. Слегка тронутые сединой виски, брови и усы придавали денди особую утонченность. Восторженная и пылкая манера речи сделалась спокойной и уравновешенной. Морщины добавили чертам лица мужественности, которой так недоставало ему в молодые годы… Но княгиню время не пощадило. Эта бывшая петербургская Афродита, «божественная мраморная статуя», изумлявшая своей классической красотой и молодых повес и искушенных старцев, была теперь неузнаваема. Княгиня сильно раздалась вширь, приобрела два лишних подбородка и даже как будто стала ниже ростом. В Англии она пристрастилась к чаепитиям и слишком злоупотребляла ими, а так как почки у нее были нездоровы, по утрам княгиня часто просыпалась с разбухшим, как у утопленника, лицом и заплывшими глазами.
Одеваясь на бал, княгиня никак не могла остановиться на каком-нибудь платье. Одно казалось ей тесным, другое – старомодным, третье – вызывающим. Глядя в зеркало, она вздыхала:
– Когда-то я надевала первое попавшееся платье, и мне все было к лицу! Нет, тут не портнихи виноваты и не новая мода… Просто прошло мое время рядиться…
Наконец княгиня Ольга Григорьевна остановилась на бархатном темно-вишневом платье, хотя прекрасно знала, что бархат нынче не в моде и фасон безнадежно устарел. Но что прикажете делать, если эти новые романтические платья с низко опущенными плечами и широкими рукавами окончательно уродуют ее расплывшуюся фигуру?
Доверенная горничная принесла и поставила на туалетный столик большую сандаловую шкатулку с украшениями. Княгиня обожала эту старинную вещицу, купленную у лондонского антиквария. Тот клятвенно утверждал, что прежней хозяйкой шкатулки была жена индийского магараджи. Стенки, источающие сладкий аромат сандала, были сплошь покрыты тончайшей резьбой, изображающей сцены охоты на тигров. На крышке красовался павлин, усыпанный рубинами, изумрудами и сапфирами. Княгиня вынула свое любимое жемчужное ожерелье, но едва горничная принялась его застегивать, в комнату вошла Татьяна.
– Ах, маменька, вы, вероятно, запамятовали, – девушка капризно выпятила пухлую нижнюю губку. – Вы же обещали одолжить мне это ожерелье для моего первого бала!
– Да отчего же, помню, – вздохнула княгиня, снимая с шеи жемчуг. – Бери, ты ведь всегда получаешь то, чего хочешь!
– Вы как будто меня упрекаете, маменька! – Подхватив ожерелье, Татьяна повернулась к зеркалу. – Что за манера, сперва обещать, а потом сердиться!
Девушка с удовольствием рассматривала свое отражение, вполголоса напевая модный английский романс. Она была в белом, как и подобает дебютантке, и жемчуг очень шел к ее нежной шее, открытым плечам, легкому, почти воздушному платью. Невысокая, стройная, светлая блондинка с искрящимися голубыми глазами, Татьяна была чрезвычайно хороша собой, и знала это. В свои шестнадцать лет она успела выслушать немало комплиментов. Будучи домашним божком, чьей ласковой улыбки добивались, чьи капризы выполнялись в тот же час, когда она их высказывала, Татьяна привычно помыкала окружающими, никогда не встречая отказа или сопротивления. Отец ею не занимался, мать была слишком мягка, а все слуги в доме наперебой ей потакали. Избалованная с самой колыбели, юная девушка искренне считала себя центром мира. Правила и условности, которые пытались навязывать ей домашние учителя, смешили и раздражали ее. Училась она прескверно, читать не любила и была, по словам отца, «цивилизованной дикаркой». Татьяна говорила по-английски, как англичанка, по-французски, как парижанка, держалась в дамском седле элегантнее всех юных наездниц-аристократок на Ринге в Гайд-парке, обожала охоту на лис, по утрам распевала модные романсы, доводя мать до мигрени… И больше не знала и не умела ничего, полагая, что и этого вполне достаточно.
Княгиня с удовольствием разглядывала дочь и говорила про себя, без тени зависти: «Я никогда не была такой красавицей, даже в юности!» Она перебирала драгоценности, раздумывая, какое ожерелье надеть, когда вошедшая горничная доложила, что некая дама просит ее принять.
– Я сейчас никого не принимаю, – отрезала княгиня.
– Так я ей и сказала, ваша светлость… Но эта особа уверяет, что пришла по очень важному делу, касающемуся вас лично…
– Вот как? – недовольно поморщилась Ольга Григорьевна и, подумав секунду, кивнула: – Хорошо, пусть войдет на минуту.
– Спасибо за жемчуг, маменька! – Татьяна поцеловала ее в щеку и выпорхнула в дверь, едва не столкнувшись с незнакомкой, входившей в комнату. Та смерила девушку неприлично пристальным взглядом и так мерзко усмехнулась, что Татьяна невольно вздрогнула и, перестав улыбаться, с недоумением на нее оглянулась.
– Я вас не припоминаю, – сухо заметила Ольга Григорьевна, когда непрошеная гостья остановилась перед ее креслом.
– Августа Гейндрих, к вашим услугам, – сладко улыбаясь, отрекомендовалась незнакомка.
Княгиня впервые слышала это имя, и так как оно было немецкое, решила, что женщина явилась с поручением или счетом из какого-нибудь модного магазина. Впрочем, для приказчицы она была слишком хороша собой и модно одета. Прическа, платье, перчатки – все было вполне прилично, и все же гостья производила неприятное впечатление. Ольга вдруг поняла, что не может смотреть незнакомке в глаза – блестящие, наглые, как будто насмешливые.
– Вы из магазина? – не выдержав, спросила она, так как та упорно молчала и никаких счетов из ридикюля не извлекала.
– О, нет, я по личному делу. По весьма важному и весьма личному, – бойко ответила та и многозначительно посмотрела на двух служанок, убиравших платья княгини в шкаф.
– Оставьте нас на минуту! – приказала княгиня, все более тревожась. Как только служанки удалились, она, пытаясь скрыть нарастающее волнение, обратилась к Августе Гейндрих: – Я вас слушаю, но будьте кратки.
– Попытаюсь, хотя краткость не всегда уместна… Это касается вашей семьи… – начала женщина, но тут ее слегка пошатнуло. Она прикрыла веки и слабым голосом произнесла: – Разрешите мне присесть, ваша светлость. Я больна и к тому же два дня ничего не ела. Боюсь упасть в обморок.
– Садитесь. – Шокированная Ольга Григорьевна указала ей на стул.
– Вы так добры… – Удобно усевшись, Августа Гейндрих прерывисто вздохнула: – Я вынуждена открыть вам тайну, которую вот уже много лет бережет князь, ваш супруг.
– Вы знакомы с ним? – нахмурилась княгиня.
– Была когда-то знакома, очень давно и очень недолго… Шестнадцать лет назад, как раз в ту пору, когда вы, ваша светлость, родили дочку. Ваш супруг места себе не находил от тревоги, ведь ребенок был так слаб, чуть жив, да и вы пролежали в опасной горячке несколько дней… К счастью, вы поправились, да и новорожденной девочке внезапно стало лучше… – Она сделала паузу, чтобы проверить реакцию княгини.
– Это все не тайна. – Ольга Григорьевна отчего-то почувствовала сильное сердцебиение, хотя незнакомка говорила о вещах, ей известных.
– На первый взгляд, нет… – покладисто согласилась Августа Гейндрих, и в ее зеленых глазах вспыхнул дьявольский огонек. – Но все же тут есть кое-что, чего вы не знаете, ваша светлость… Ваша дочь тогда умерла…
– Вы сумасшедшая?! – воскликнула княгиня. Кровь отхлынула от ее лица, она сделалась мертвенно бледной. Если бы женщина не сидела в этот миг в кресле, ноги не удержали бы ее обмякшего тела.
– Да, это страшная правда, и в нее нелегко поверить, – сочувственно вздохнула женщина. – Но я могу поклясться на Библии, что сама увезла вашу дочь мертвой из вашего особняка, похоронила ее и своими руками поставила над ее могилкой крест.