Тамбур

– Кури, – Оля подняла глаза – очень серьезные. – Хочешь спросить, отчего я собиралась тебе звонить?

– Сама скажешь, если действительно хотела позвонить. Представь, что звонишь.

Она улыбнулась, но дочь не ответила на улыбку. Она отвернулась к застекленной стене и уставилась на людской поток, плотно огибавший здание ресторанчика.

– У отца есть другая женщина, – произнесла Оля.

– Ты уже говорила. Я поняла.

– И ты ответила, что так надо!

– Нет, не надо, – с нажимом уточнила Юлия. – Но пойми – у каждого мужчины бывает период, когда ему нужно убедиться, что он еще может кого-то привлечь. Это инстинкт.

– Это гадость! – резко возразила дочь.

– Инстинкт, – повторила мать. – Это больно не только для тебя и меня. Ему и самому несладко. Он предпочел бы убедиться в этом через меня… Стало быть, не смог.

– Не понимаю!

– Я сама виновата. – Юлия говорила уже совсем доверительно, будто со сверстницей. Вино все-таки подействовало расслабляюще. – Забросила дом. Да и себя тоже… Он решил, что никому тут не нужен, попытался найти отдушину… Спасибо, что сказала. Я подтянусь.

«В самом деле, он давно просит выстирать ему эту рыжую майку! А я – ни с места! А когда сама-то за собой ухаживала? Когда была в парикмахерской? Так нельзя!»

– Как ты узнала? – спросила женщина, допивая остатки вина.

– Подслушала телефонный разговор.

– Давно?

– Несколько месяцев назад.

Юлия сжала губы со съеденной помадой. Несколько месяцев назад? И она до сих пор ничего не замечала? Безумие… Так заботиться о чужих проблемах и настолько не видеть своих!

– Как это было? – жестко, отбросив дипломатию, спросила она.

– Случайно, – почти испуганно исповедовалась дочь. – Ночью, когда ты была на телефоне доверия, я услышала, что кто-то говорит на кухне. Я думала, что папа спит. А кто тогда там? Мне стало страшно. Я встала, босиком туда пошла… А на кухне света нет, только голос раздается. Я-то боялась, что воры залезли, а это был он.

– И что же он говорил?

– Назначал свидание, – с мукой в голосе произнесла девочка, и Юлия вдруг опомнилась. Что она делает? Мучает, допрашивает ребенка, которому и без того несладко…

– Забудь, – приказала она, поднимая палец и подзывая официанта, чтобы расплатиться по счету. – Я сама во всем разберусь.

– Только ты не говори, что я…

– Не скажу. – Перед нею положили книжку со счетом и деликатно отошли. Юлия расплатилась, едва видя цифры, оставила чаевые. – А что было сегодня ночью? Кто ему звонил?

– Она, – с ненавистью ответила Оля.

– Как ее зовут? Что ты о ней знаешь?

– Ничего, мам. – Взгляд девочки беспомощно метался.

– Больше не подслушивай. – Юлия встала и знаком пригласила дочь последовать за нею. И уже на улице, ловя такси, твердо напомнила: забыть обо всем. И дала слово – она все уладит.

* * *

Исаева привели в чувство довольно быстро, но следователя к нему допустили только после полудня. Даня лежал в общей палате, безо всякого интереса разглядывая обстановку и своих соседей. Перед тем как идти к нему, следователь наскоро переговорил с врачом и остался доволен – молодого человека можно было выписывать через несколько дней. Но поговорить было необходимо сейчас. Все утро группа занималась выяснением того, кем был Боровин, и узнала немало интересного.

Одна часть группы тщательно обыскала его квартиру – тоже, разумеется, незапертую. Впрочем, слово «тоже» больше не годилось – все остальные обитатели тамбура заперлись после того, как узнали о случившемся. Квартира Дани также была заперта его ключами и опечатана до выяснения обстоятельств.

У квартиры Боровина был типично холостяцкий вид. Даже ничего не зная о ее владельце, можно было сказать, что это человек уже в годах, одинокий, не слишком здоровый, живущий, скорее, в мире книг, чем в реальности. Книги загромождали две небольшие комнатки до такой степени, что за ними с трудом различалась старинная мебель. Множество книг на иностранных языках, – большинство на итальянском. Холодильник почти пуст и в основном, занят лекарствами. В раковине – две тарелки со следами яичницы и кетчупа. Ничего спиртного, ни единой пепельницы с окурками. Цветов на окнах, птичек, рыбок и прочих безобидных домашних питомцев нет. В комнате поменьше – разобранная широкая постель – две смятые подушки, откинутое одеяло, съехавшая на пол простыня. В комнате побольше – письменный стол. Вот здесь был порядок, доведенный до педантизма: ручки и карандаши в стаканчике, протертый от пыли серебристый ноутбук, закрытый и отключенный от сети, сложенные стопочкой папки. В папках были рукописи. И – счастливая находка – ежедневник. Очень дорогой, из натуральной тисненой кожи, явно чей-то подарок. Его осторожно осмотрели – страницы наполовину были заполнены записями. И рукописи, и ежедневник, и ноутбук оформили как следственный материал и увезли.

Но самое главное, что обнаружили – или, скорее, чего не обнаружили – это следы крови. Их не было нигде – ни в комнатах, ни в ванной, ни на кухне. Перерыли все – чисто и сухо. Слазили под раковину, ощупали половые тряпки в ведре – ссохлись, как мумии. Ими никто не пользовался.

– И какие выводы? – Следователь лично принял участие в осмотре, правда, явившись под конец. Ему пришлось побывать еще кое-где, и он замыкался в себе все больше. Дело оказывалось скверным…

– Какие там выводы, Голубкин? – проговорил фотограф, делая последний снимок и поднимаясь с колен. Он любил пофилософствовать и часто впадал в фамильярный тон. Голубкин ему это прощал – во-первых, друзья, а во-вторых, работник тот был отличный. – Старичка убили не здесь. Бабенка соврала.

– Татьяна-то? – Следователь оглядывал книги и слегка морщился. Нет ничего тяжелее, чем обыскать такую квартиру. Улика, пятно крови – все что угодно может скрываться под одной из этих громоздких стопок. А разбирать их – адский труд.

– А что? – Фотограф любовно упаковывал камеру. – Прикончила соседа, а списывает на любовника. Да тут еще парень так удобно подвернулся. Сразу начал: «Что с Боровиным?»

– Не зря начал, – хмурился Голубкин, подходя к письменному столу. – Может, что-то слышал или видел, но от потрясения забыл.

– Как он? – подошел эксперт, тоже в основном закончивший работу. – Пыли-то здесь, пыли! Зато отпечатков – полно.

– К нему же ученики ходили.

– Так что парень?

– Я звонил. Он в сознании, поеду к нему через час. Ну что, ребята… Был я в институте, где преподавал Боровин…

Он поехал туда сразу после того, как убедился со слов врачей, первыми осмотревших Даню, что жизнь парня вне опасности. Куда ехать, узнали при первом же осмотре трупа – в кармане брюк обнаружился пропуск. Вход во двор был свободным, пройти через вахту очного отделения также труда не составило – вахтер в камуфляжной форме изумленно оглядел удостоверение и даже не нашелся, что сказать. Только указал, где кафедра иностранных языков.

Было всего девять, явились первые сотрудники. Студенты приходили на лекции к десяти.

– Боровин Алексей Михайлович здесь преподавал? – осведомился Голубкин, заглядывая в дверь.

– А что с ним? – немедленно спросила его сухонькая, симпатичная женщина в старомодных очках. Она сидела за длинным столом и разбирала какие-то карточки. – Опять в больнице?

Голубкин замялся и дал себе несколько секунд, чтобы оглядеть помещение. Высокие потолки – дом был старинный, девятнадцатого века, что он прочел на табличке у крыльца. Два окна с такими трухлявыми рамами, что открывать их явно было опасно – дерево рассыпалось бы на щепки. Несколько столов, шкаф, разномастные стулья. И двое мужчин лет пятидесяти, которые негромко что-то обсуждали, устроившись в продавленных креслах с сигаретами. Единственным молодым существом тут была девушка, удивленно высунувшая стриженую головку из-за компьютера, стоявшего в углу.

– Нет, не в больнице, – медленно сказал Голубкин и обреченно достал удостоверение. – Я по другому поводу… Он умер.

– Ой, – тихо произнесла девушка и тут же перестала стучать по клавиатуре.

– Боровин? – Сухонькая женщина встала из-за стола и подошла к следователю. – А вы… Постойте…