Мой ледяной принц

– Да? Значит, и ты знаешь? – Глаза Миши округлились, словно я открыл ей огромную тайну.

– Конечно. По-моему, о Барни знают все. Включая тебя.

Миша открыла рот, как будто хотела сказать еще что-то, но затем нахмурилась и прикусила губу.

– Барни? – тихо переспросила она. В ее глазах было недоверие, и я пожалел о том, что ляпнул про него, – может, Миша всего лишь блефовала, а я так быстро попался на ее удочку. Может, она ничего и не знала. Но теперь знает. Черт.

– Ты говорила о нем? – настойчиво спросил я, пытаясь выяснить, верна ли была моя догадка.

– Ну, да, я просто не знала, что его зовут Барни, – ответила Миша, опустив взгляд на свои колени. – А как ты думаешь, его история может повториться?

– Вряд ли.

– Почему ты так считаешь?

– Потому что он родился ненормальным. Он – единственный из нас, который докатился до такой жизни.

– Докатился? – Миша метнула в меня злой взгляд. – Ты насмехаешься над ним?

– Что с тобой? – Перемена в моей возлюбленной удивила меня: почему она разозлилась?

– Ты так пренебрежительно это сказал! А бедный… Бедный Барни так страдает! Какой же ты бессердечный! – Миша раздраженно вздохнула.

Я улыбнулся: да, Миша – вулкан. Никогда не знаешь, когда она взорвется.

– Вижу, что моя неприязнь к Барни задевает тебя, – утвердительно сказал я. – Прости, но таково мое мнение.

Миша виновато улыбнулась, и ее взгляд потеплел.

– Это ты прости. Просто мне не нравится, что ты считаешь, будто любовь вампира и смертной – это плохо, – сказала она.

– Это не плохо. Это невозможно.

– Но вдруг это повторилось?

– Не думаю, что это когда-нибудь повторится.

Миша кивнула и опустила голову, словно пряча от меня свои глаза. Когда я позвал ее, она провела ладонью по лицу, словно смахивая с него слезу. Это встревожило меня.

– Солнышко, ты расстроилась из-за нашего разговора? – спросил я, пересаживаясь к ней.

Она не ответила. По ее лицу пробежала еще одна слеза.

– Прости, это так… Так печально… Мне так жаль его. Так жаль! – Миша прильнула ко мне. – Бедный Се… Барни!

– Он сам выбрал такую судьбу и не жалеет о своем выборе.

– Да, но… Фредрик, ты точно не знаешь никого по имени Вайпер? Точно-точно?

– Точно. Не стоит плакать. Просто история Барни потрясла тебя, и ты придумала себе ее продолжение, – мягко сказал я. – Никакой Вайпер не существует, поверь мне.

– Да, наверно, ты прав. У меня богатое воображение и пустые размышления – тихо сказала на это Миша. – Ладно, кажется, сейчас мой ход?

Она мягко отстранилась от меня и принялась обдумывать новый ход в шахматах.

«Ох и выдумщица» – усмехнулся я про себя.

Мы уже неделю жили вместе, а Миша еще не смогла принять того, что я тоже менял одежду. Однажды, когда я переодевался в своей комнате, Миша влетела ко мне с криком, что не может найти свой телефон (новый, который мы ей купили, потому что она призналась, что разбила свой смартфон. Карточку тоже пришлось поменять), и увидела меня в джинсах и с обнаженным торсом (потому что футболку я держал в руках и думал, надеть ее или взять другую), ее лицо наполнилось испугом и смущением, и она, с восклицанием: «Ой!», выбежала и больше никогда не входила в мою комнату без стука.

По вечерам мы ложились на кровать и, обнявшись, смотрели очередной мультфильм (некоторые по второму разу), а потом играли в шахматы. Миша всегда расстраивалась из-за постоянного проигрыша, иногда обижалась и сердилась, и в такие моменты разбрасывала шахматы по комнате. Но я был терпелив: я помнил о том, что она была очень эмоциональна и еще не научилась контролировать свои эмоции. Она была искренней и естественной, и я любил в ней все: как она хмурилась, когда усиленно обдумывала очередной ход, высовывала язык, когда сильно старалась что-то сделать, а это не получалось, и что она никогда не отпускала мою ладонь, когда мы гуляли или смотрели мультфильмы. А еще я узнал о том, что она любит петь, и, когда она напевала какую-то польскую песенку, я всегда улыбался: она чудно пела.

Однажды после очередной поездки по работе я вернулся из Лондона и застал Мишу грустной и расстроенной. Оказалось, что она проходила мимо дома, где жила с Мэри, и на нее нахлынули воспоминания. А потом она призналась, что стала нарочно приходить к этому дому и делала это уже много раз. Я спросил ее: «Зачем?», и ее ответ потряс меня: «Я чувствую, что она рядом». Я был недоволен тем, что она сознательно идет на страдания, но в этот раз промолчал, в надежде, что скоро ее походы к дому Мэри прекратятся.

Глава 32

Моя жизнь с Фредриком была такой невероятно счастливой, что мне было странно даже думать о том, что было бы, не признайся я ему в любви. Мне было трудно привыкнуть к тому, что он был рядом, что он находился со мной, в нашем доме, и что он всегда был спокойным и хладнокровным. Иногда я сердилась на него за это: мне нужно было, чтобы он обнимал меня, целовал, прикасался ко мне, как это делала я по отношению к нему. Было так: я постоянно прикасалась к нему, цеплялась за его руку – мне нужен был физический контакт, а он только изредка делал то же самое. Даже целоваться лезла первой всегда только я, а Фредрик словно боялся прикасаться ко мне, и был таким непонятным, что иногда я сомневалась в его чувствах ко мне. А когда я прямо сказала ему о том, что он бесчувственный, он только спокойно улыбнулся и пообещал постараться проявлять свою любовь ко мне ярче.

Но в один дождливый день холодность Фредрика совершенно перестала беспокоить меня: я стала все чаще вспоминать и думать о Мэри, и мир потускнел рядом с этими воспоминаниями. Даже Фредрик. Так же от общих знакомых в колледже, я узнала о том, что Эндрю уехал из Оксфорда в неизвестном направлении.

Все это случилось, когда мне пришлось идти на Коули-роуд. Проходя мимо дома Мэри, я почувствовала что-то непонятное, и это чувство заставило меня остановиться и долго смотреть на дом. Шел сильный дождь, у меня не было зонтика, но я ничего не чувствовала: перед глазами пролетала моя жизнь с Мэри, а потом – воспоминание о том, как я сидела на крыльце с Фредриком… И без нее. Без Мэри. Как мне не хватало ее! И, чтобы чувствовать ее присутствие, я опять и опять возвращалась к этому дому.

У меня появилась потребность постоянно говорить о Мэри: в колледже и дома, Фредрику. Я не могла умолкнуть, а он молча слушал и обеспокоено смотрел на меня. И я рассказывала ему многое: о том, какой была моя подруга, как она любила меня и корила за то, что я избегала его. Это было моим наслаждением – рассказывать о Мэри.

Однажды Фредрик приехал из Лондона после тяжелого суда, уставший и вымотанный морально. Он сел в кресло у камина, а я села к нему на колени.

– Это был не день, а кошмар, – сказал Фредрик, сжимая мои ладони в своих. – Чертов судья так и хотел завалить мое дело.

– Но ты выиграл, правда? – улыбнулась я, безгранично веря в его силы.

– Нет, это дело я проиграл, и это ударило по моему самолюбию, – откликнулся он.

– Знаешь, что Мэри говорила насчет самолюбия? Она… – начала я.

– Мне уже надоело постоянно слушать о Мэри. Ее нет, – холодно перебил меня Фредрик.

Его ледяной, немного раздраженный тон поразил меня, словно он дал мне пощечину. Я отстранилась от него, мои глаза широко раскрылись, и на них навернулись слезы.

– Прости, это просто вырвалось, – извиняющимся тоном сказал Фредрик и попытался обнять меня, но он стал настолько противен мне, что я оттолкнула его, вскочила с его колен и убежала в свою комнату.

Я закрыла дверь на ключ и бросилась на кровать. Фредрик настойчиво стучал в мою дверь и просил простить его. Как жаль, что он так и не поставил звукоизоляцию! В тот момент я совершенно не хотела слышать его голос!

– Уходи! Я знаю, что ты не любишь ее! И никогда не любил! – истерично крикнула я ему.

– Не будь ребенком! Прошу тебя, открой!

– Ты не можешь не любить Мэри и одновременно любить меня! Она была лучше меня! Она была всем для меня!

– Миша, солнышко, ну что ты несешь? Она была всего лишь смертной!