Заветное желание

Тамара забыла, что Настя хоть и не говорит, но все понимает. Она выразительно посмотрела на собеседника.

– Доктор, я подпишу любые бумаги. Продлевать ее растительное существование просто бессмысленно. Я согласна на отключение аппаратуры.

– Она проживет не более суток…

– Для нее так будет лучше, – сама того не замечая, мачеха слово в слово повторила фразу несостоявшегося зятя.

Медик ничуть не удивился – ответ был вполне предсказуем. Подписав все необходимые документы, он учтиво проводил Тамару Александровну до выхода.

Алексей сразу заметил, что Тамара Александровна, вся в черном, быстрым шагом пересекает больничный двор. Невыспавшийся, в испачканных джинсах и измятой футболке, парень выглядел не лучшим образом. Но он даже не подумал об этом – снова бросился в пропахший лекарствами высокий холл элитной клиники. В этот раз его никто не останавливал. Тайна дышала в нем громко как никогда. В ней больше не было никаких запахов и звуков, только горячее дыхание. И как ни странно, она обрела цвет. Цвет увядших на прикроватной тумбочке опадающих, как осенние листья, гербер. В палате никого не было. Больная исступленно билась на кушетке, пытаясь вырваться из паутины капельниц. Задыхающийся от быстрого бега, Леша отчаянно обхватил ее руками и, сжимая в объятиях, скороговоркой стал произносить какие-то странные слова: «Ты – прекрасное творение, величественная Галатея, ты не можешь умереть, потому что искусство не умирает, оно всегда возрождается из пепла человеческой глупости и равнодушия». Услышал бы кто – покачал головой: повредился умом парень, что тут еще скажешь. Но рыдающая Галатея так не думала – она просто затихла, уткнувшись в его плечо.

* * *

Художнику-портретисту едва хватало средств, чтобы снимать квартиру, – родительский домик на побережье он продал, чтобы приобрести нужный аппарат для Насти. И каким только чудом он успевал написать за день столько картин под заказ? Теперь на его полотнах были и беззубые улыбки малышей, и загорелые профили их принаряженных мам, порой встречались и девушки – юные, загадочные и изменчивые. Прохожие нередко, бросая мимолетный взгляд на изображения на холсте, восхищались вслух. Но только не сам художник. Они ведь ни капли не были похожи на его Мечту. Он все поглядывал на свою спутницу, сидевшую в кресле на берегу: худенькую, измученную, неизменно улыбающуюся в ответ тонкими, бескровными губами. Это была ОНА. И его кисть, не поддаваясь движениям рук, стала воссоздавать по-прежнему выразительные черты.

– Теперь я не такая, – прочел Алексей по губам.

Он один умел разбирать ее слова.

– Для меня ты всегда будешь такой. Так выглядит твоя душа, правда?

– Моя душа черна…

– А разве ее не коснулся свет?

Света вокруг было предостаточно. Море горело, как бескрайний костер, перекатывая невысокие волны. А Насте казалось, что это стоящий у мольберта художник излучает свет.

В храме венчалась необычная пара. Невеста хоть и не поднималась с инвалидной коляски, но выглядела очень привлекательно. Если бы кто и знал – то ни за что бы не поверил, что свадебное платье ей сшил мужчина. Воздушные кружева были бережно расшиты крошечными перламутровыми жемчужинками – не отличишь от настоящих, они чудно мерцали в отблесках мягкого сияния свечей. Плавные складки фаты причудливо спадали на плечи вместе со старательно завитыми локонами. На коленях лежали герберы. Только совсем не похожие на огни прошлого, эти цветы были белые, словно морская пена. Посвежевшее личико украшала затаенная улыбка. Взволнованный Леша в светло-сером костюме стоял рядом. Над молодыми простирался высокий свод: милостиво подняв благословляющую десницу, проникновенно смотрел на них величественный Господь Вседержитель.

Да любите друг друга (Ин. 13, 34), – прочитала в Его раскрытом Евангелии невеста; ее речь уже стала достаточно четкой.

– Ты часто бываешь здесь?

– Да. Как ты догадалась?

– Не знаю. Просто почувствовала. Ты пришел ко мне в больницу, потому что верующий?

– Тогда я еще не ходил в церковь. Можно сказать, это ты привела меня сюда.

– Как это?

– Я понял, что источник жизни – это любовь. А совершенная любовь где? У Бога, у Христа Спасителя.

Настя смотрела на него так, как никогда не смотрела ни на любимого ею раньше Константина, ни на кого другого. Странно, но вовсе не благодарность говорила в ней. Она видела перед собой красивого молодого мужчину, и было в его лице что-то такое, что делало его живым, не похожим на остальных. Ей казалось, он должен знать все.

– Я выздоровею? – тихо спросила она.

– Конечно, глупенькая. Ты знаешь, что твое имя в переводе с греческого значит «воскресение»?

Пускай девушка все еще не могла подняться на ноги, но она обрела какое-то умиротворение и легкость – душа ее действительно была воскресшая.

Так Алексей разгадал тайну. И удивился, до чего ошибочными и нелепыми были догадки о ней знакомых. Это вовсе не наивная безответная влюбленность, нет! Имя у тайны, как и у Анастасии, греческое. Агапэ. Любовь-жертва, любовь-страдание, любовь-воскресение.

– Господи, славою и честию венчай их! – возгласил священник.

Сон

Слишком много в мире людей, которым никто не помог пробудиться.

    Антуан де Сент-Экзюпери

Тихий вечер. Кружева занавесок не шелохнутся, заслоняя своей белизной сумрачную синеву, плотно прильнувшую к стеклам. В маленькой кухоньке тепло и уютно, стол накрыт льняной скатертью, а на стенах красуются небольшие резные картины. Приятно смотреть, как из гладкой древесины выступает плетеная корзина, щедро наполненная крупными яблоками, своим изяществом завораживает скромный букетик полевых цветов в простой глиняной вазе, возле которой будто бы случайно оказалась одинокая веточка рябины.

Но больше всего привлекает внимание прекрасный образ Богородицы, вырезанный на ароматной поверхности липовой доски. Удивительная икона. Это – Валаамская. Царица Небесная в строгом облачении стоит на облаке, таинственно опустив очи. Она нежно прижимает к Себе Предвечного Младенца Вседержителя – в левой руке Его держава, увенчанная крестом, а правая поднята для благословения каждого, с верой молящегося перед этим образом. Ставя на стол старинное, еще бабушкино расписное блюдо с румяным вишневым пирогом, Нина посмотрела на лик Богоматери. Ее сын Кирилл с детства увлекается резьбой по дереву: сколько пейзажей, натюрмортов, этюдов, от самых простеньких, полудетских до выразительных, замысловатых, вышло из-под его резца – уже не счесть, но икону он вырезал впервые – в подарок матери. Нина решила повесить ее именно здесь, на кухне, чтобы и во время повседневной работы не забывать о молитве. Вот и сейчас она тихонько молилась и пекла пирог, надеясь, что сегодня сынок все-таки уговорит свою невесту Оленьку зайти к ним на чай. И почему же она такая застенчивая?

Вытерев испачканные мукой руки и присев у стола, Нина задумалась о будущей невестке. «Скромная, отзывчивая… Ее белокурые волосы и немного бледное личико с большими карими глазами как нельзя лучше дополняли такой нынче редкий образ “тургеневской девушки”. Слава Богу, что именно она понравилась моему сыну! С тех пор, как Кирилл познакомился с ней, он, кажется, стал более спокойным, общительным. Наверное, нашел “своего” человека».

Характер у Кирилла был сложный. Искренний и доброжелательный, он был иногда резковатым, искал ответы на жизненные вопросы, доверяя лишь своему собственному представлению о справедливости. Может быть, это говорит в нем пресловутый юношеский максимализм, а может, и наследственность. «Весь в мужа, в Бориса, – часто думала Нина, глядя на сына. – И такой же высокий, зеленоглазый, с четкими, правильными чертами лица, яркой, открытой улыбкой. Вот только волосы мои – цвета переспелого каштана. И так же, как я, любит искусство».

Благодаря этому увлечению они и познакомились с Олей – на художественной выставке во дворце культуры она подошла к нему сказать несколько слов о его работах. И так очаровала Кирилла эта восхищенная девушка, что он до конца вечера не расставался с ней. Ольга окончила художественную школу и теперь часто готовит для него оригинальные чертежи. Даже профессию влюбленные выбрали одинаковую – учатся на художественно-графическом факультете местного университета.

Думая о сыне, Нина коротала минуты ожидания. Давно уже она заботилась только о нем. Она и в церковь зашла впервые, чтобы помолиться не о себе, а о маленьком Кирюше, когда муж погиб на стройке и она осталась одна с малышом на руках. Вошла и почувствовала себя дома. В минуту невосполнимой утраты ни с чем не могла она перепутать этого внезапно нахлынувшего ощущения семейного тепла и умиротворения.

В несмелых лучах чуть поднявшегося над землей утреннего солнышка встретил ее удивительный взгляд: мягкий, сострадающий, отеческий, исполненный такого понимания и доброты, что на глазах выступили слезы. Но это были не свинцовые капли отчаяния, а какие-то светлые, чистые, благотворные слезы, несущие в душу целительную тишину. Легкая завеса перед глазами не помешала Нине увидеть – это Христос. А рядом с Ним – Пресвятая Богородица, с безграничной материнской любовью простирающая над всеми Свой Покров.

Неяркое свечение лампад оттеняло прекрасные лики святых, безмолвно свидетельствующих о милости, утешении, победе над грехом, над смертью, о жизни вечной. Еще не читавшая Святого Писания Нина всей душой ощутила немеркнущую истину евангельских строк: Вы приступили к горе Сиону и ко граду Бога живого, к небесному Иерусалиму и тьмам Ангелов, к торжествующему собору и Церкви первенцев, написанных на небесах, и к Судии всех Богу, и к духам праведников, достигших совершенства (Евр. 12, 22–23). И с этого дня Нина больше никогда не покидала своей новообретенной семьи. Уже много лет она чистит подсвечник в храме Преображения.

Нина была фельдшером, ее телефон не разбирал времени – звонил и в выходные, и поздними вечерами. Часто приходилось волноваться, оставляя спящего Кирюшку на соседку, но, перекрестив сыночка, женщина все же спешила помогать людям. Сыну она старалась не показывать своих переживаний, вообще у нее был своеобразный взгляд на воспитание: с детских лет она не особо ограничивала его свободу, преимущественно помогая лишь советом, чтобы, несмотря на отсутствие отца, он рос рассудительным, самостоятельным и уверенным, чтобы Борис не беспокоился о них там, в другом мире.

«Мой любимый стойкий оловянный солдатик», – шутливо называл ее муж. И это было правдой – невеста без колебаний уехала с ним в чужой, далекий городок, где после института он получил должность инженера, никогда не жаловалась на трудности и даже после трагедии решила остаться с сыном здесь, в городе их короткого, но такого настоящего счастья. Кто же знал, что стремление Бори поскорее уйти со студенческой скамьи на свой хлеб так быстро оборвет нить его жизни… А жена больше никогда не встречала человека, который бы стал ей таким родным, таким близким, как Борис. И память о нем всегда делала ее сильнее.

Нина частенько видела девушку сына на службе, а вот Кирилл заходил в церковь изредка. «Его душа еще спит», – думалось матери. Сейчас она даже не догадывалась, как близки к истине эти слова.

«Но где же они?» Нина с беспокойством поглядывала в окно. Никого. Занавески шелестят. Только темнота подкрадывается к фонарям и их фосфорическому свету.

Кирилл медленно шел по проспекту. Городок утопал в сумерках, и дыхание уходящего лета витало в воздухе. В нем переплелись пряный запах отцветающих клумб, слегка тронутые тлением листья берез и каштанов, жар раскалившихся за день дорог. Вот уже близко знакомая липовая аллея; старые деревья, наверное помнящие еще его счастливых родителей, кажутся такими понимающими. За их потемневшей зеленью одно за другим вспыхивают окна родной двухэтажки. Во дворе все еще играли дети – шум проезжающих автомобилей, приглушенный говор и монотонный стук каблучков по асфальту пронизывали громкие возгласы. Только домой почему-то не хотелось. Он шел, низко опустив голову, и внешний мир отступал перед мыслями, чувствами, желаниями.

«Но я же так любил Олю! – раздраженно звучало внутри. – Любил? Или люблю? Что же, в конце концов, со мной происходит!» Ему так ясно представился пристальный взгляд темных глаз, послышался негромкий голос, что он на миг остановился. «Она всегда без труда догадывалась, какой смысл я хочу вложить в очередную картину, и мне все время казалось, что это не она приготовила чертеж для резьбы, а я сам. Да, в Ольге есть что-то таинственное. Даже когда она беззаботно смеется вместе со мной, ест мороженое в кинотеатре, весело рассуждает о новом фильме, на ее лице иногда проскальзывает такое задумчивое выражение, что хочется смотреть на нее бесконечно. И провожая ее, я лишь слегка обнимаю ее узкие плечи, робея перед ее чистотой. А может, всему причиной ее излишняя застенчивость, старомодность, которую я слишком идеализирую?» – неожиданно возник вопрос.

И снова перед глазами возникла сегодняшняя встреча. Встреча, приведшая к растерянности и болезненным сомнениям. Он говорил с Дианой Зиминой, дочерью Петра Вячеславовича Зимина, известного в округе директора сети продуктовых магазинов. В последнее время она частенько приезжала в родной городок из столицы, где училась на юрфаке. Девушка постоянно появлялась в местном ресторанчике; Кирилл нередко собирался там с друзьями, иногда даже танцевал с ней, правда по ее инициативе, вместе вспоминали о школьных мечтах, планах на будущее, он рассказывал о желании вынести свои работы на суд ведущих специалистов. Несмотря на свой вид, она оказалась не такой уж плохой собеседницей.

Поговаривают, что зовут ее Дашей, а вовсе не Дианой, просто в юности девчонка стала так называть себя сама. Кирилла никогда не интересовали слухи, тем более что это изысканное имя так подходило к ее образу, раскованному поведению. «Она словно из другой жизни – такая интересная, современная», – слышались рядом завистливые голоса.

Вот и сегодня Диана не изменила своей оригинальности: на бешеной скорости промчалась мимо Кирилла и, неожиданно сдав назад, резко остановила машину. Верх легкого спортивного автомобиля был откинут, лицо девушки полыхало от встречного ветра. Пышные и гладкие, будто глянцевые, густые завитки рассыпались по плечам, крохотное коралловое сердечко зацепилось за воротник короткой футболки.

– Ай-ай-ай, разве можно так гонять? Смотри, машина в ракету превратится! – пошутил Кирилл.

– Не бойся, малой! – насмешливо ответила девушка.