Серая мать

– И вы тоже наберите воды, – сказал Виктор Иванович Олесе. – Мало ли что, в самом деле. Сколько нам тут…

Не закончив фразу, он отвернулся и зашаркал следом за супругой. Поникшие плечи под обрамленной сединой лысиной смотрелись по-стариковски, но сухое, как удар по дереву, «таканье» все же внушило Олесе немного уверенности. По крайней мере, теперь было ясно, чем стоит заняться в ближайшее время.

Подумав о времени, Олеся автоматически подняла к глазам руку с часами и тут же вспомнила, что они остановились. На половине первого, точно. Присмотревшись еще раз к циферблату, она заметила, что минутная стрелка показывает тридцать две минуты. Видимо, раньше она не придала этому значения, округлив время до половины.

Первым, что Олеся увидела, вернувшись к себе в квартиру, были ботинки Семена на коврике в прихожей. Ему придется оставаться у нее, пока все это не закончится. Не выгонять же его в подъезд.

Наклонившись, чтобы стащить с ног кроссовки, Олеся ощутила подступившую к горлу тошноту. Горький ком, состоящий целиком из липкой тревоги, закупорил пищевод и сдавил сердце. Что же, в конце концов, случилось? Как все могло стать таким всего за одну ночь?

Другой мир. Она сама так сказала.

5

В квартиру Хлопочкин вошел с тяжелым сердцем – буквально: за грудиной неприятно тянуло, как будто кто-то подвесил к нему груз на веревке. И теперь эта веревка врезалась в сердечную мякоть, болезненно давила, тянула вниз. Вдобавок гудела голова. Шум воды в ванной только усилил это неприятное ощущение. И все-таки он пошел на звук – посмотреть, как там справляется Аллочка.

В ванной жены не оказалось. Струя из крана, почему-то сероватая («слишком много хлорки», – решил Хлопочкин), била в наполненный пластиковый таз, и драгоценная вода (драгоценная и в обычной жизни – потому что счетчик!) переливалась через край и утекала в слив.

– Алла!

Шум в голове усилился, но Хлопочкин уже не обращал на него внимания. Ответа не последовало, и он, сильнее, чем нужно, закрутив кран, отправился вглубь квартиры. В ванне остался стоять полный таз с медленно оседающей на дно серой взвесью.

Аллочка обнаружилась в гостиной. Сжимая в левой руке край еще одного тазика, принесенного с лоджии, она склонилась над подоконником с фиалками и пальцами правой перебирала свесившиеся безжизненными лоскутами листочки.

– Алла! – От нового выкрика в висках запульсировало. Наверняка давление опять поднималось, но Хлопочкин был слишком зол, чтобы беспокоиться об этом.

– Ви-ить, – жена медленно обернулась к нему, будто и не слышала гневного окрика, – фиалки погибли… Все… Ты только посмотри…

– Да и черт с ними! Другие потом посадишь! – Почти сразу устыдившись внезапно вырвавшейся грубости, Виктор Иванович порывисто протянул руку к тазику. – Давай сюда, нужно еще воды набрать, – он постарался говорить мягче, но получилось плохо.

Алла Егоровна отстранилась вместе с тазиком и, не сказав больше ни слова, вышла из гостиной. Вскоре в ванной снова зашумела вода.

Обиделась. Из-за него. Вот старый дурак! Знал ведь, что она над этими цветами трясется, и все равно… само как-то вырвалось.

Помиритесь, не впервой.

И правда, не впервой. Немного успокоившись, Хлопочкин потер налившийся свинцом затылок. Точно, давление. Давления он боялся и всегда держал и дома, и на даче, и в машине запас таблеток «скорой помощи». Похоже, самое время принять одну.

Таблетки хранились в спальне, в специально отведенном ящике комода. Медленно волоча отяжелевшие ступни по полу, Виктор Иванович вдруг ощутил слабый укол в области сердца – там, где прежде была натянута веревка с тяжелым грузом.

Один-единственный укол, длившийся всего секунду, но… Он был.

Из-за этой заразы все… Цветы дороже мужа…

Нет, конечно же, он не должен был называть Аллочку заразой, даже мысленно! Никогда раньше он себе такого не позволял. Но сейчас она действительно перегнула палку с этими цветами. Обиделась, видите ли! А он? Ведь знает, что он будет переживать, что у него давление и, не дай бог, сердце! Это не шуточки! Сама же для него таблетки пачками скупает…

И что? В ногах теперь у нее ползать? Даже в мыслях пылинки сдувать? Ну да, была по молодости фарфоровой куколкой, но теперь-то уже старая баба. Должна понимать, как себя с мужем вести.

И все-таки надо будет извиниться. Принять таблетку и извиниться. В самом деле.

Вот так сразу? И еще выслушивать, какой ты сухарь? Поберегся бы… Сердце-то не железное… Ну ее к черту, заразу эту!

Снова грубо. Но сам по себе ход мыслей правильный. Пожалуй, стоит сначала прилечь, отойти немного, а уж потом…

И то верно.

Успокоенный внутренним голосом, Виктор Иванович подошел к комоду и выдвинул «лекарственный» ящик. Внутренний голос (несомненно, голос разума), грубоватый, но зато здравый и непредвзятый, уже звучал сегодня у него в голове. Во время чаепития. О чем-то таком Виктор Иванович думал… О чем-то действительно важном… И голос тоже принимал участие в размышлениях, советовал, направлял, но вот беда – все начисто выветрилось из памяти! Склероз начался, что ли?

– М-да, возраст уже не тот… – тихо пробормотал Хлопочкин, перебирая прямоугольные упаковки лекарств.

На мгновение окно спальни за его спиной перекрыла быстро промелькнувшая тень, но Виктор Иванович, поглощенный поиском нужных таблеток, ее не заметил.

6

На лоджии, расположенной с другой стороны дома, курил Семен. Услышав, как хлопнула входная дверь, он последний раз затянулся и выбросил окурок на улицу. Раздвижная балконная рама с шорохом прокатилась по рельсе. Клацнула защелка. В чертовой тишине все звуки были раздражающе громкими. Семен так и не определился, что его больше нервирует: эти резкие звуки, ставшие какими-то зернистыми, чуть ли не осязаемыми, или абсолютная тишина в их отсутствие.

Пожалуй, плохо было и так и сяк. А хуже всего – то, что он вообще попал в эту передрягу. И все из-за собственной глупости! На хрена надо было ночевать у незнакомой девчонки?

Думал, трахнешь ее?

Семен по-собачьи отфыркнулся и судорожно замотал головой, гоня прочь внезапную мысль. Что за бред лезет в голову? Ни о чем таком он вчера точно не думал! Он просто был вымотан, мысленно уже располагался в гостях у Васька, а тут вдруг… Надо было взять себя в руки и поехать на вокзал!

Из глубины квартиры доносился шум воды. Чем бы ни занималась Олеся, Семен был только рад немного побыть в одиночестве. Вздохнув, он потер ладонью затылок и снова уставился в окно. Незнакомый пейзаж не вызывал ничего, кроме уныния.

И почему он не повернул обратно с самого начала, как только увидел эту сумасшедшую старуху с кошачьим трупом? Старуху с кошачьим трупом, которая к тому же откуда-то знала, что он

(торчок гнилой)

наркоман! Разве это нормально? Каким идиотом надо быть, чтобы после такого сесть в лифт и поехать дальше?

Испуганным идиотом.

Не стоило вообще сюда приходить!

Тревожный зуд вернулся, и Семен снова открыл пачку. Пять сигарет. Негусто. Если они застряли здесь надолго… Нет. Ненадолго. Какая бы чертовщина тут ни творилась, не может же все это…

Барахтаясь в загустевших обрывках мыслей, Семен все-таки убрал сигареты. Вместо них он достал из другого кармана зажигалку. Раньше она принадлежала отцу, но после его смерти хотелось иметь хоть что-то, что будет напоминать. Потому что, как ни крути, именно отец вытянул его из болота. Все остальное, что нельзя было унести в рюкзаке, так и осталось на съемной квартире. Судьба этих вещей Семена не волновала.

Вот бы можно было оставить там и воспоминания. О подвале, о холодных Ленкиных губах, об острых ножницах в руках мамы, метящих прямо в лицо…

Щелк.

Звук, более громкий, чем обычно, вернул его к действительности. Впрочем, краткой отключки Семен не заметил.

Просто задумался, вот и все.

Снова тряхнув головой, Семен посмотрел через окно в комнату. Диван, обитый гладкой экокожей, с которой ночью постоянно соскальзывала простыня, притягивал взгляд как магнитом. Утром, в очередной раз заталкивая край простыни в щель между диванными подушками, Семен нащупал внутри что-то шуршащее. Скудного света едва хватило, чтобы разглядеть маленький прозрачный пакетик с мелкими кристаллами. Васек и до этого сидел на солях. Семен в свое время тоже пару раз пробовал…

Пальцы, держащие пакетик, почти сразу взмокли, и Семен поспешно затолкал его обратно. Неважно, что внутри! Ему это больше не нужно.