Танцующая саламандра

Павел подбежал к столу и лихорадочно закопошился в его ящиках. Так, что же тут подойдет для задуманного? Чтобы надежно было, чтобы Атос донес, не потерял.

Ага. Скотч и степлер. Отлично!

Павел аккуратно отрезал тонкую полоску бумаги, написал на ней несколько слов, приклеил полоску на широкий скотч, завернул ее таким образом, что получился плотный прозрачный ошейник нужной длины, выкинул обрезки и, спрятав ошейник и степлер в карман, торопливо вышел.

На обратном пути тоже повезло – никого из знакомых. Правда, камеры видеонаблюдения фискально таращились на него стеклянными глазами, но мало ли зачем он решил вернуться! Забыл что-нибудь, предположим, в медблоке.

Судя по безмятежной позе кота, за это время никто из рептилий его не побеспокоил. Павел присел перед оживившимся питомцем, приладил на него ошейник, скрепил концы степлером и, подхватив Атоса на руки, поцеловал в покрытый шрамами лоб:

– Все, дружище, теперь иди. И поосторожнее там, письмо не потеряй!

Кот боднул любимого хозяина, гибко спрыгнул с рук и бесшумно скользнул в темноту тоннеля.

Глава 3

– Что-то ты долго восстанавливаешься, – Аскольд Викторович Ламин недовольно поморщился, наблюдая, как его помощник, Макс Шипунов, ковыляет по беговой дорожке.

Хотя сейчас ее следовало бы назвать ходовой дорожкой. Причем даже не для спортивной, бодренькой такой ходьбы с зазывно виляющим задом, а для пенсионерской, неспешной, размеренной.

Но даже такой ритм Макса очень утомлял, это было видно – он тяжело дышал и периодически кривился от боли, припадая на больную ногу все сильнее.

– Павел наш уже бодрым муфлоном скачет, а ты все никак! – Ламин слез с велотренажера и подошел поближе к помощнику, своей правой руке, так сказать.

Очень длинной, тощей и уродливой, с точки зрения человека, руке – безволосый череп Макса имел приплюснутую сверху форму, бровей и ресниц не имелось, глаза прятались довольно глубоко, губ почти не было. Нос был, но какой-то невразумительный, малозаметный.

Да и кожа гладкостью не отличалась, микрочешуйки делали ее больной и неприятной на вид.

Но Макс вовсе не был самым уродливым, среди рептилоидов он скорее считался красавчиком – самочки с удовольствием проводили с ним время.

А сам Макс был зациклен на представительницах человеческого прекрасного пола, и поэтому его маскировка была одной из лучших: несколько видов париков с разными прическами и цветом волос, разнообразные бородки, усики, брови и даже ресницы.

И результат, как правило, в целом получался неплохой. Уже не такой урод, как на самом деле, а вполне презентабельный и ухоженный мужчина. Костюмы, сшитые на заказ, и дорогая брендовая обувь, не говоря уже о таких мелочах, как часы, цепочки, зажимы для галстуков, перстни – в общем, помощник депутата Государственной думы Макс Шипунов пользовался успехом и у человеческих дам. Правда, определенного сорта дам, падких на внешние признаки достатка. И готовых не обращать внимания на неприятную, шероховатую на ощупь кожу любовника.

Сначала Макса вполне устраивали такие подружки, с ними было легко завязать отношения, но и так же легко расстаться – прощальный подарок мгновенно осушал слезы. Но постепенно ему захотелось чего-то большего, настоящих чувств, что ли. Чтобы его любили не за усыпанные бриллиантами часы и дорогую машину, а просто так. Причем без грима, вот такого, какой он есть.

Но об этом и речи быть не могло, Макс даже не пытался.

Пока не появился Павел. У которого была Моника. Не какая-нибудь дурнушка, имеющая, мягко говоря, сложности с выбором кавалеров, нет. Моника обладала внешностью кинозвезды: длинные каштановые волосы, большие карие глаза, точеная фигурка и – в качестве невиданного бонуса – умница, добрая, искренняя, чистая и нежная.

Немудрено, что на нее положил глаз душка Гизмо, он же Сигизмунд Кульчицкий, на тот момент считавшийся единственным сыном и наследником Венцеслава. Красавчик и баловень, завсегдатай светских тусовок. А на самом деле – жестокий садист и убийца.

Которого смог остановить только Павел, когда узнал, что именно Гизмо похитил его Монику…

Макс отчаянно, до темноты в глазах, завидовал этому обезьяньему выродку, над которым так трясся Ламин. Разумом Шипунов понимал, что этот выродок действительно символизирует угасшую было надежду расы на ассимиляцию, на сохранение. На то, что теперь рептилоиды не вымрут. Надо только досконально изучить родителей Павла, превратив их в подопытных животных. Поэкспериментировать с ними, провести ряд опытов с эмбрионами, созданными из их клеток, из яйцеклеток самки рептилоида, оплодотворенных биологическим материалом Венцеслава, и наоборот – яйцеклетки Магдалены и биоматериала рептилоида. Работы предстояло много, интересной и перспективной.

И изучение самого Павла, его невероятной способности к регенерации, намного превосходящей такую же у рептилий. И его ментальные способности, тоже внушающие уважение, если не трепет.

Сейчас, после того как Павлу с помощью специальных препаратов и гипноза вживили другую личность, он стал настоящим рептилоидом по духу, своим парнем. Ламин от счастья чуть ли не из штанов выпрыгивал, остальные рептилоиды тоже радовались и старались подружиться с Павлом, самки изо всех сил пытались соблазнить гибрида – он ведь был таким красивым, реально красивым!

Потому что обладал атлетическим, правильным, пропорциональным телосложением, а еще – четкими, мужественными чертами лица. И глаза его не прятались под надбровными дугами, а прямо и открыто смотрели на мир. И губы имели красивую форму.

Правда, в глазах людишек Павел все равно выглядел жутким уродом, монстром. Из-за кожи, покрытой мягкой, почти незаметной чешуей зеленоватого оттенка, из-за лишенной какой бы то ни было растительности головы – ни волос, ни бровей, ни ресниц. И ушные раковины тоже отсутствовали.

Страшилище, в общем, которого родная мать до сих пор видеть не хочет!

И вот это страшилище смогла полюбить такая девушка, как Моника! Мало того, что умница-красавица, так еще и дочь банкира!

В общем, Макс люто завидовал Павлу. И ненавидел его.

Но тщательно скрывал свои чувства, сумев даже подружиться с этим выродком. Правда, Павел забыл о своей Монике, что очень помогало Максу прятать свою ненависть. Во всяком случае, он надеялся, что прячет, потому что до конца всех возможностей Павла не знал никто.

Кроме самого Павла, конечно.

Но он держался вполне дружелюбно, внешне, во всяком случае. И презирал людишек тоже вполне искренне. В его разум, увы, заглянуть не удавалось, но, раз он помог похитить Венцеслава и сейчас рвался «поговорить по душам» с папенькой, значит, все в порядке.

Но зачем же ставить его постоянно в пример?!!

– Не забывайте, Аскольд Викторович, – сухо процедил Макс, продолжая из последних сил шагать по дорожке, – что Павел восстанавливался ментально, ранения он не получил. В отличие от меня и Стаса. Стас вон вообще еще с кровати не встает!

– Потому что у Стаса ранение было серьезное, задета печень. А у тебя – всего лишь в ногу, причем кость осталась нетронутой. Неделя уже прошла, а ты все ковыляешь!

– Во-первых, не неделя, а шесть дней, а во-вторых, мне доктор вообще категорически запретил перегружать ногу, швы только вчера сняли.

– Чего ж тогда перегружаешь?

– Надоело валяться в постели, да и вы постоянно недовольны, любимчиком своим мне в нос тычете!

– А тебя это напрягает? – усмехнулся Ламин. – Может, ревнуешь?

– Вы не самочка, Аскольд Викторович, чтобы я вас ревновал. А насчет вашего отношения к гибриду – да, меня напрягает ваша излишняя восторженность. Вы абсолютно уверены в Павле, а он, между прочим, едва не начал вспоминать. Когда увидел ту свою девку. Хорошо, что я прихватил с собой сыворотку.

– Да, девица нам чуть всю операцию не провалила, – поморщился Ламин. – И откуда она вообще там взялась? Зачем Венцеслав ее взял с собой?

– Это уже неважно – откуда, зачем.

– А что важно?

– А то, что эта… как ее… Моника – она представляет собой реальную угрозу нашему плану. Что будет, если Павел снова с ней встретится?

– Мы не допустим их встречи.

– Каким образом? Всего, как видите, предусмотреть невозможно. К тому же – может, мне и показалось – но Павел там, в лесу, действовал… как бы это сформулировать…

– Да уж постарайся, – нахмурился Ламин.

– Словно у него произошло раздвоение личности. Одна была на нашей стороне, а вторая – против. Я почти уверен, что именно Павел не позволил мне пристрелить Дворкина.

– Аргументируй.