У Этана сделалось странное выражение лица. Кажется, ему в равной степени хотелось и сдаться, и идти до конца (пути или нашего).
– Еще полчаса, – решил он и пробормотал себе под нос: – Не может же этот дом быть бесконечным!
У меня имелось свое мнение на этот счет, но даже скромный опыт семейной жизни подсказывал, что сейчас не время его высказывать. Так что я, как и подобает жене, смиренно последовала за мужем…
Обещанные полчаса были уже на исходе, когда за очередной дверью обнаружилась крытая галерея, а дальше за стеклянными окнами весело зеленели цветы в горшках.
– Оранжерея! – возликовала я. – И люди.
Внутри кто-то – должно быть, садовник – возился с подрезкой длинных виноградных плетей, напевая себе под нос.
– Ты могла бы радоваться этому не так откровенно, – с легкой досадой заметил Этан, придерживая передо мной дверь.
Мужчины – даже лучшие из них – остро нуждаются в похвале.
Пришлось врачевать раненое самолюбие мужа поцелуем.
– Дорогой, – нежно сказала я, когда нам пришлось прерваться, чтобы глотнуть воздуха, – ты лучший муж и отличный полицейский. Для поисков вора или убийцы я бы непременно обратилась к тебе.
– Но поиски дороги – не по моей части? – с усмешкой уточнил Этан, помогая мне заколоть волосы.
Все относительно. В конце концов, Этан не завел нас в болото и даже не водил кругами сорок лет, так что на звание худшего проводника в истории претендовать не мог.
– В Лонг-хаусе может заблудиться кто угодно, – ответила я дипломатично, и муж рассмеялся.
– Гляди-ка! На ловца и зверь бежит – кажется, так говорят?
Он кивнул на оранжерею, где девчонка лет восьми, покраснев от усилий, тащила коробку, а мальчишка мрачно орудовал метлой – должно быть, в наказание.
– Доброго вам денечка, – прогудел садовник, приветливо распахнув перед нами дверь. – Заблудились, никак?
Девчонка ойкнула и нырнула под стеллаж, а мальчишка попытался спрятаться за собственной метлой. Получилось не очень.
Этан лишь руками развел, старательно делая вид, будто ничего – и никого – не замечает.
– Не подскажете, как пройти в картинную галерею?
– Так это же рядом, за поворотом и по лестнице подняться, – удивился садовник.
Этан приободрился – все-таки он выбрал правильный путь! – и смиренно попросил:
– Вы нас не проводите?
– У меня полно дел, сэр, – ожидаемо открестился садовник.
– Тогда ваши милые детишки? – коварно предложил Этан.
«Милые детишки», кажется, даже дышать перестали.
Садовник оглянулся на них через плечо, вытер о передник мозолистые руки и блеснул проницательностью:
– Они в чем-то виноваты? Вы только скажите, я сам им на орехи всыплю!
Этан смерил перепуганных детишек взглядом и сказал обтекаемо:
– Пока мне ничего об этом не известно.
Я спрятала улыбку, отметив ударение на этом «пока», и вмешалась:
– Произошел неприятный инцидент, дети могли что-то заметить…
– Это вы про Энни, что ль? – нахмурился строгий отец. – Так она, уж простите, сама та еще вертихвостка. Чего ее через хозяйский вход понесло?
Этан быстро спросил:
– Разве лужа была не возле черного хода?
– Да не, – садовник шмыгнул носом, – эти шалопаи додумались воду прямо у хозяев под окнами таскать.
– Пап, но так же ближе! – не смолчала девчонка.
– Цыц! – прикрикнул на нее отец. – Молчала бы, раз вы таких дел натворили.
Я кашлянула и громко восхитилась:
– Какой чудесный зигокактус! Как вы добились такого обильного цветения?
Растение и впрямь было роскошным, все усыпано ярко-розовыми бутонами.
Хвалила я от души, так что садовник расцвел не хуже упомянутого зигокактуса.
– Я подкормку одну знаю. И, того, двигать его…
– …нельзя! – подхватила я, торопясь обнаружить познания в цветоводстве.
Садовник кивнул куда благосклоннее и посмотрел на меня с проклюнувшимся интересом. «Мы с тобой одной крови…»
– Угу, не любят они этого. Бутоны сбросить могут.
– А рецептом подкормки поделитесь? – спросила я заискивающе…
Расстались мы лучшими друзьями. Напоследок меня снабдили семенами ампельной лобелии и несколькими луковицами гиацинтов, а взамен я клятвенно обещала прислать новому приятелю семена белого цикла-мена.
– Я почти взревновал, – шепнул мне муж, посмеиваясь.
Если Этан ждал, что в ответ я рассыплюсь в заверениях о неизменной своей преданности, то просчитался. Нет ничего вреднее для любви, чем полная в ней уверенность.
Так что ответила я лишь улыбкой и негромким: