Шуба вдовы полковника. 98 градусов по Фаренгейту. Пьесы-комедии

Тарасюк-Дятленко. Вот и я также. А один раз соблазнился. Дай, думаю, посмотрю, о чем пишут. Стал читать и втянулся незаметно. Читаю и читаю, читаю и читаю. Интересно мне все. (Пауза.) Да и оказался там, внутри, представляете?

Галина Ивановна (пишет и говорит вслух). Алкогольное галлюцинаторное помешательство. (Больному.) Так, так, продолжайте, я вас слушаю. (В сторону.) Втянулся и оказался там внутри. Интересно. Надо это для себя иметь в виду, чтобы не оказаться там внутри, когда читаешь.

Тарасюк-Дятленко. Ну так вот, оказался я там внутри, огляделся кругом. Народу! Кругом снуют. Договариваются о чем-то.

Галина Ивановна (пишет и говорит). Больной начинает слышать голоса. Сейчас узнаем и дополнительные подробности.

Тарасюк-Дятленко. Сначала-то я стоял сам по себе, наблюдение только вел. А потом они меня вдруг заметили, подлетели аж трое, за руки схватили. «Разреши нам, – говорят, – будем тебя за умеренную плату из запоя выводить, у нас и лицензия есть». И лицензией этой мне прямо в лицо тычут. Стал я от них отбиваться, а они не отпускают, держат крепко. «Круглосуточно, – говорят, – работаем. Скидку тебе дадим двадцать пять процентов. Доволен останешься». «Не нужна мне, – говорю, – ваша скидка. Отцепитесь». Еле вырвался от них. Передохнул только слегка, а ко мне уж и стоматолог со своими услугами подкатил, адрес и телефон стал в самое ухо нашептывать, соблазнял протезированием зубов. Тут я как оскалился на него, он и увидел, что зубов-то у меня еще много, не на того, мол, нарвался, так и отскочил ни с чем.

Галина Ивановна (пишет и говорит). Тут все ясно. Галлюцинации, а воспринимаются больным как реальная действительность. Галлюцинации угрожающего порядка – это, конечно, некий стоматолог со своими инструментами. (Больному.) Так, так. Продолжайте. Я записываю.

Тарасюк-Дятленко. «Да, – думаю, – здесь держи ухо востро». И решил я эту толпу слева обойти, чтобы не приставали. Думал, не заметят меня, тихо проскользну. Нет, засекли. Подослали ко мне опять своих. И стали они меня подбивать, чтобы я им квартиру мою продал. «Тебе, – говорят, – и волноваться ни о чем не придется. Сами все сделаем, сами обо всем позаботимся. Всех расселим, а тебя поместим в нежилое помещение 895 квадратных метров, Юго-Западный округ Москвы».

Больные. Ничего себе! Куда ж тебе столько одному-то? Это только под склад! 895 квадратных метров! Ты что же сам не соображаешь?

Тарасюк-Дятленко. А я так чуть было не согласился, так сладко они меня уговаривали, так все красочно расписывали. Слава Богу, другие вовремя прицепились, стали контраргументы выставлять, противоположное доказывать. «Зачем, – говорят, – тебе квартиру-то продавать, а самому жить в нежилом помещении, даже и большей площади? Ты вон лучше решетки на окна поставь, стальными дверями свое жилище оборудуй, да и живи как король». «Дело, – думаю, – парни говорят». Захотелось мне страшно пожить в полной безопасности, даже и за счет потери связи с окружающим миром.

Галина Ивановна (в сторону). Больной стремиться огородиться от окружающего мира. Это типично. Двери, решетки – это как раз все подходит под диагноз. Удивительно! (Больному.) Хорошо. Рассказывайте дальше.

Тарасюк-Дятленко. Уже начал я было с ними о дверях договариваться, только оттер некто этих шустрых агитаторов от меня. Подкрался незаметно, как из-под земли возник. Говорит: «Сбор сведений по уголовным и гражданским делам не требуется?» Задумался я, стал вспоминать врагов своих и обиды. Времени было мало, а и то успел человек десять насчитать, о ком не возражал бы сведения собрать. Если бы недорого взял, то, наверное, и согласился. Только он такую цену заломил, что у меня сразу челюсть-то и отвалилась. Тут ко мне опять давешний стоматолог подлетел, подкатился. «Видите, – говорит, – и наши услуги понадобились». «Нет, – говорю. – Не согласен, не дамся». Обозвал он меня дураком, стукнул мне от злости в челюсть, она на место и встала.

Больные. Вот это мастер. Все бы так работали.

Тарасюк-Дятленко. Не успел я ему даже спасибо сказать, потому что он уже и скрылся, побежал других клиентов ловить.

Больные. А как же. Не подстрелишь, так и не отеребишь.

Тарасюк-Дятленко. Потом заблудился я. Попал в раздел продуктов и напитков. И там уже ни от чего не отказывался, на все соглашался, потому что и проголодался, и выпить захотелось.

Больные. Понятно. Закуска. Все такое.

Тарасюк-Дятленко. Правильно. Короче, когда вышел я оттуда, было уже совсем темно. В отличном был настроении. (Машет рукой, плюет.) Тут опять те, давешние засекли, видно специально караулили. Но тут стали действовать не так агрессивно, с подходом, уже руками не хватали. «Хочешь, – говорят, – в один момент тебя вытрезвим, не успеешь глазом моргнуть?» «Не надо мне этого, – говорю, – отстаньте. Мне и так хорошо». «Нет, – говорят, – ты уж нам позволь снять с тебя похмелье, продемонстрировать, так сказать, наши профессиональные наработки». Завидно им, что ли стало, что мне хорошо. «Не подходи», – закричал я, они и отскочили ни с чем.

Галина Ивановна. Так, так. Хорошо. Неплохая история получилась. Длинновато, правда. Но все по делу. Случай типичный. (Больным.) Ну, кто у нас следующий? Прошу. Скоренько, скоренько. (Красит губы, смотрится в зеркало.) Умоляю, без лишних подробностей. Только главное, только существенное.

Выходит Равнобедренко.

Равнобедренко. Буду максимально краток.

Галина Ивановна. Да уж, пожалуйста.

Равнобедренко. Сведу все к простейшей схеме.

Больные. Мы не возражаем. Давай.

Появляется доска, на которой Равнобедренко рисует треугольник, затем берет указку, начинает пояснять.

Равнобедренко. История моя такая.

Больные. Это он рисунок поясняющий начертил, чтобы врачу было легче разобраться, и история получилась понятная.

Равнобедренко (начинает водить указкой по треугольнику). Треугольник внутри был довольно просторный. А углы в нем были такие.

Галина Ивановна. Подождите, подождите. Какие углы? Какой треугольник? Ничего не понимаю. При чем здесь геометрия?

Больные. Это, Галина Ивановна, не про геометрию, а про любовь.

Галина Ивановна. Ну, тогда давайте.

Равнобедренко (указывает на углы). У Надежды моей угол был в сорок пять градусов. У меня вот этот, чуть-чуть побольше: пятьдесят пять.

Больные (переговариваются между собой). Тоже неплохо. Ну, все-таки мужик, ему чуть-чуть побольше. Это справедливо.

Равнобедренко. А в самом просторном углу жил, как, раз этот, близкий Надеждин друг, в школе они вместе учились.

Больные. Треугольник, Галина Ивановна, что? Замкнутое пространство: муж, жена, любовник.

Равнобедренко. Правильно. По-английски – «lover».

Больные (переговариваются между собой). По-английски то это – lover или boyfriend, а по-русски – любовник или сударик.

Равнобедренко. Да, да. Дело повернулось так, что моя Надежда, повадилась ходить к нему, в его угол.

Больные. Вот какая гадина! Ты смотри, повадилась ходить в его угол, а он, выходит, переживал.

Равнобедренко (взволновано). Тогда, понимаешь, у них на двоих – ее сорок пять градусов да его восемьдесят. Сколько получается?

Больные. Подожди, не торопись. Мы сейчас прикинем. (Считают.) Значит, у нее сорок пять, у тебя – пятьдесят пять, а в просторном углу – этот, сударик. Значит, у них на двоих, с этим типом, будет – сто двадцать пять.

Равнобедренко. Правильно, сто двадцать пять. А? Неплохо получается, да? Устроились, да? А я вроде как обиженный, один в своем углу. А они-то вдвоем. (Плачет.)

Галина Ивановна. Да причём тут углы?

Больные. Да это, Галина Ивановна, не про геометрию.

Галина Ивановна. А про что тогда?

Больные. Да про любовь это, про любовь.

Галина Ивановна. Про любовь. Понимаю. (Смотрится в зеркало, красит губы.) Про любовь – это я понимаю.

Больные. Да не реви ты! Что ты как баба разревелся. Действовать надо было. Завел бы себе тоже кого-нибудь.

Равнобедренко (вытирает слезы.) Я тоже не стал терпеть.

Больные. Ну и что же ты сделал?

Равнобедренко (гордо). Поднатужился и повернул одну из сторон своего угла.