Заведение матушки Ним

Паучок

Старая грымза, которая, не известно за какие заслуги, еще не сослана доживать свой век в одно из удаленных поселений, где рабы выращивают пшеницу, репу и капусту, убирается в наших комнатах не слишком тщательно. Я еще молода и меня любят прибыльные клиенты, так что у меня есть свои покои в шесть шагов в ширину и восемь шагов в длину. Не разгуляешься, конечно.

Но зато у меня приятный сосед. Высоко под потолком, там, куда не добирается со своей метелкой и тряпкой старая грымза, свил свою паутину маленький паучок. Откуда я знаю, что это не паучиха? Во-первых, я бы не потерпела соседку-женщину. Во-вторых, вот уже третий год, как я наблюдаю за этим малышом, и он ни разу не принес паучат. В-третьих, время от времени он куда-то исчезает – видимо бегает спариваться к какой-нибудь противной (для меня) и весьма привлекательной (для него) самочке.

Это очень трудолюбивый паук. Он тщательно следит за своей сетью, не позволяет ей зарастать пылью и постоянно очищает от старых засохших трупиков фруктовых мушек. Это паук, знающий толк в прекрасном. Его паутина соткана по строгим канонам симметрии. И это паук-философ. Иногда, часа в четыре дня, когда до шумного вечера еще далеко, на меня накатывает тоска, и я с ним разговариваю. Он в ответ слегка шевелит жвалами, перебирает лапками и вдумчиво смотрит на меня своими мудрыми глазами.

А вы знаете, что именно паук является спутником великой богини Акидис, покровительницы любви земной и грешной? Говорят, когда-то давно была она влюблена в прекрасного рыбака. А тот любил лишь море. Как ни билась владычица, она не смогла зажечь в его сердце ответную страсть. Тогда, разгневавшись, она превратила юношу в паука, обреченного вечно жить вдали от соленой стихии, но в последний момент ее сердце сжалилось (так говорят одни) или, напротив, преисполнилось коварства и злобы (так говорят другие) и она оставила ему его сети то ли в утешение, то ли на вечную горькую память.

И вот теперь вокруг Акидис всегда раскинута паутина, в которой запутываются и праздные гуляки, и грозные вельможи. И сотни девок из квартала Цветов, и тысячи невинных дев Города, и даже бессчетные множества честных женщин прекрасной страны Офир ежедневно возжигают светильники перед маленькой статуей, и подносят ей цветы и фрукты, и смазывают медом и нардом ее уста и ступни ее ног, с единственной целью – привлечь сердце того, кто им мил.

Паучок, маленький паучок, так ловко ловящий фруктовых мух в свои тенета! Может быть, ты замолвишь слово за свою беспутную соседку, и великая богиня Акидис продлит дни ее молодости и красоты?

Скороход

В народе ходит поверье, что скороходы нашего Правителя так быстры от того, что натирают пятки камфорным маслом, точь–в-точь как музыканты натирают смычки, чтобы они скорее бегали по струнам. В народе ходит много глупых баек, примерно так же связанных с реальностью, как эта. На самом деле скороходы действительно смазывают ступни маслом солнечного дерева, настоянным на особых травах. Но делают они это не до того, как бегут, а после. Когда приходят усталые домой, и жены омывают им ноги, и неугомонные дети требуют игрушек и сластей, а ноги гудят так, что кажется, будто кожа вот-вот лопнет, скороходы достают медные сосуды, наполненные целебной мазью, и начинают разминать мышцы и растирать пальцы. И постепенно боль проходит.

Да, от боли в ногах есть средство, – говорят скороходы. – Вот от чего средства нет, так это от колокола, который начинает бить в голове примерно на пятой миле бега и не успокаивается еще долго после того, как доставил послание Правителя. Бывает, что и на следующее утро встаешь, ничуть не освеженный сном, а в висках все так же пульсирует кровь, и уши наполняет неумолчный звон. И тогда ходишь весь день злой, ругаешь ни за что жену и детей, а, бывает, и прибьешь кого из них. В такой день лучше всего отсидеться в приморском трактире, объедаясь маринованной в уксусе и перце рыбой и заливая чашами в глотку вино.

Вот примерно, как эти несчастные скороходы, чувствовала я себя однажды, проведя ночь с рыжебородым купцом. К девкам приходят разные люди за разным. Одним нужны ласки, другим строгость, третьи любят поднять на тебя руку. Кто-то любуется весь вечер танцами или забавляется игривыми песнями. Кто-то всю измучает разговорами о своей или твоей жизни. Но этот рыжебородый был из самой худшей породы – он был из тех, кто отягощен заботами и не может уснуть до зари. Уже он пресытился моей любовью, и потешился моими плясками, и слушал мою игру на арфе, и выспросил меня, как я стала шлюхой. Я рассказала ему множество историй о заведении матушки Ним и спела множество песен страны Офир, а также египетских, ассирийских и греческих. Уже голова моя разбухла, глаза горели огнем, тело было, точно избитое, рот пересох, а пальцы потеряли чувствительность. Но он все не спал. Под конец, видя мои мучения, он велел мне ложится и отдыхать, а сам присел под лампой и принялся рассматривать какие-то свитки.

Однако не было мне покоя. Я лежала, закрыв глаза, и рев, подобный реву моря в шторм, наполнял голову. Странные обрывочные мысли мучили меня, и я готова была спуститься вниз и шарить по столам в поисках уцелевших после вчерашнего разгула вина и сикеры. И вот представилось мне, что мой сон – это скороход, которого властелин Дрема послал ко мне, и который спешит изо всех сил. Вот он бежит через огромную долину, заросшую алыми маками, бежит ровно, умело сохраняя дыхание, понимая важность порученного ему дела. Но долина так длинна, а за ней еще дорога вдоль соленого озера, и потом уже, по узким улочкам Города, где ему, еще, быть может, придется плутать в поисках заведения матушки Ним, потому что, хотя и славно оно далеко в округе, всегда найдется шутник, который укажет неверную дорогу… Но в конце концов скороход найдет меня и подарит мне избавление от мук.

И уже засыпая, почти не понимая, где я нахожусь и кто я, я подумала, что смерть – это тоже скороход, который когда-нибудь найдет каждого из нас.

Певцы

А что вы думаете о певцах? О людях, кому боги даровали сильный голос и верное чувство ритма, и которые поэтому благословенны от рождения, ибо всегда имеют верный кусок хлеба? Даже нищие попрошайки, которым посчастливилось уметь петь, набирают за день гораздо больше медных монет и просяных лепешек, чем их менее талантливые соседи.

Правитель Города не очень высокого мнения о певцах. По правде сказать, он их недолюбливает. «Нельзя питать уважения к тем, – говорит он, – кто взимает плату за преимущества, доставшиеся им от рождения, не преумножая их. Мудрецы неустанно совершенствуют свой острый ум, решая сложные задачи, постигая законы вселенной, творя суд над деяниями людей. Поэты постоянно в поиске новых сюжетов и характеров, создают удивительные поэмы и проникают в сущность чувств. Музыканты проводят долгие часы, тренируя быстроту пальцев и силу легких. Все эти люди, хотя и пользуются даром, данным им богами, но не бездумно растрачивают его, а совершенствуют и улучшают. Певцы же просто полагаются на свой голос и извлекают прибыли, не прилагая больших усилий».

Так говорит правитель. И я готова была бы с ним согласится, если бы не чувствовала, что ту же логику можно применить и к девкам. Мы ведь тоже полагаемся на свою красоту и можно сказать, что извлекаем прибыли, не прилагая больших усилий. А между тем, нельзя сказать, что мы равны. У мужчин разные пристрастия. Кто-то предпочитает полногрудых покорных моавитянок, кто-то узкобедрых, длинноногих египтянок, кто-то гибких и капризных уроженок страны Офир. Но почему-то все наши гости без исключения, проведя ночь с нубийкой Шебой, никак не могут ее забыть, и все возвращаются к ней. А ведь она уже не так молода, тело ее пополнело, а в углах рта наметились морщинки. Все мы, обитательницы заведения матушки Ним, знаем, что к Шебе благоволит великая Акидис, покровительница любви земной и грешной. Но знаем мы так же, что нубийка никогда не бывает ленива со своими гостями и не пренебрегает теми секретами мастерства, которые знает, но не всегда пускает в ход каждая из нас.

Вот так же и певцы. Всем им от рождения дан прекрасный голос. Но лишь некоторые из них умеют пользоваться им во всю силу, раскрыть всю его полноту и звучность и пленить любого из слушателей.

Так что, пожалуй, я не соглашусь с Правителем.

Впрочем, мнение мое ничего не значит. Ведь я всего лишь невежественная девка из квартала Цветов.

Проклятие

Нет в городе мужчины, который бы не верил в проклятия. Для защиты от этого грозного оружия они надевают амулеты из солнечного камня, оплетают запястья лентами, выкрашенными пурпуром, а в особо страшных ситуациях носят во рту серебряную монету с изображением орла. И нет в городе женщин, кроме одной, которые бы не верили в проклятие. Впрочем, женщины не так беспокоятся о защите, так как всем известно, что одной капли месячной крови на подоле хватит, чтобы отвратить любого, даже самого злого колдуна.

А я не забочусь даже о том, чтобы юбка моя была замарана. Я не верю в проклятия.

Случилось это уже давно, когда я была юницей и только-только поселилась в заведении мадам Ним. Однажды, в день грозного Давана, когда богами запрещено работать, и все девки маются от скуки, в дверь заведения постучал управитель одного из самых знатных наших вельмож. Он просил помощи.

Дело было в том, что этот самый вельможа был проклят одной стигийской ведьмой, и проклятие это было ужасным. Он ценил женскую красоту, и даже влюблялся, но едва оказывался с женщиной наедине, на него нападала странная слабость – он немедленно и очень крепко засыпал. Из-за этого он не только не знал радостей плотской любви, но и – самое страшное – не мог зачать наследника, чтобы передать ему дедовские земли и титул.

Долгие годы многие волхователи и ведуньи бились над тем, чтобы снять проклятие, но не преуспели. И вот в отчаянии вельможа решил обратился к матушке Ним, самой сведущей в любовных делах хозяйке из квартала Цветов.

– Тут надобна молодая, бойкая и безрассудная девка, – сказала матушка Ним и вызвала нас всех к себе. Но большинство из нас, убоявшись, как бы проклятье не пало и на их головы, отказалось иметь дело с вельможей. Только я согласилась, оговорив, однако, достойную плату.

И вот, когда день грозного Давана миновал, и заведение снова могло работать, к нам прибыл сам вельможа. Пришел он тайно, закутав голову плащом и с одним только слугой. Матушка Ним ввела его в отдаленные покои, предназначенные у нас для скрытных людей, и оставила нас наедине. И вот едва лишь этот знатный мужчина коснулся моей руки, как тотчас упал, как подкошенный, на ложе и погрузился в беспробудный сон. Я же сняла с него одежды, скинула свое платье, легла рядом и прижалась к нему, как научила меня хозяйка. Спал он крепко, однако ноздри его раздувались во сне. Тогда я положила свою ногу ему на бедро и вскоре почувствовала, что его детородный орган восстал. Ну, тут пришлось мне потрудиться, но вскоре все дело было кончено – я чуть было не сказала «к обоюдному удовольствию», но, боюсь, я никакого удовольствия не испытала, а он, если и почувствовал что-то, то, пробудившись, все равно бы не вспомнил.

И так я сходилась с вельможей еще трижды за эту ночь.

– Теперь будем ждать, – сказала наутро матушка Ним, – и мы принялись ждать. На третью неделю после того мне приснилось, что я проглотила живую лягушку, и она бьется своими сильными лапами у меня в животе. Я пересказала свой сон хозяйке, и та обрадовалась, но не спешила слать гонцов к вельможе. И только еще через два месяца, когда признаки стали неоспоримы, мы известили будущего отца. Я была тогда еще очень молода и заботилась только о том, как бы материнство не испортило моей груди. Но кормить мне не пришлось. Ребенка в тот же день забрали во дворец вельможи, где его выпоила достойная женщина, тщательно отобранная среди окрестных крестьянок. А я быстро оправилась от родов, не оставивших ни следа на моем теле, отдала деньги, подаренные мне счастливым отцом, в рост финикийским ростовщикам и осталась в заведении матушки Ним.

Почему я не начала честную жизнь или жизнь свободной гетеры? Кто его знает. Видимо все дело в том, что я действительно была молодой, бойкой и безрассудной.

Коллекционер

Ну, раз уж я вам рассказала, как разбогатела сама, настало время поведать странную историю о том, как матушка Ним заполучила свое заведение, да плюс к тому виноградники на склонах гор, да еще два пшеничных поля и масличную рощу за Городом. А дело было так.

К девятнадцати годам матушка Ним (которую, конечно, никто тогда не называл матушкой) уже добилась некоторых успехов в веселом деле, и слыла едва ли не самой горячей девкой в квартале Цветов. Особенно посетителям нравилась ее высокая, пышная и крепкая грудь – грудь ни разу не рожавшей женщины в расцвете лет.

Женская грудь… Это источник молока для ребенка, и, одновременно, источник терзаний и наслаждений для мужчины. Боги создали ее прекрасной и желанной, словно плод инжира, но, увы, такой же нестойкой в своей красоте. Так думал и один богатый купец, который повидал немало прекрасных женщин и собрал удивительную коллекцию чаш, изваянных по форме персей прелестнейших из дев страны Офир, Абиссинии, Месопотамии… Поговаривали, что в его коллекции есть даже слепок с груди дикой гиперборейской женщины, по которому видно, что тело этих дикарок покрыто длинными волнистыми волосами. Естественно, что купец-коллекционер, наслушавшись разговоров об удивительной груди матушки Ним (которую, конечно, никто тогда не называл матушкой) захотел заполучить новую чашу себе в собрание.

И вот он призвал знаменитую девку к себе и велел ей обнажиться. Затем он отослал слуг, сам проделал все необходимые манипуляции и держал красавицу у себя еще целый месяц. Что там происходило, никто не ведает, но, выйдя из дом коллекционера, матушка Ним тотчас уединилась со своим хозяином – персом, который красил бороду в огненный цвет и завивал колечками, и выкупила заведение со всеми девками, посудой, одеждами, мебелью и репутацией. Также матушка Ним сходила к евреям, что берут в заклад земельные участки, и выкупила у них по выгодной цене виноградники на склонах гор, два пшеничных поля и масличную рощу за Городом.

С тех пор он стала сама себе хозяйка. Но – странное дело – с тех же самых пор, насколько известно в квартале Цветов (а в квартале Цветов ничего не утаишь) у матушки Ним никогда не было сердечного увлечения. И хотя было много желающих – охотников за красотой ее или за богатством – что, впрочем, не играет большой роли, ибо и то и другое делает мужчин настойчивыми и необузданными в своих желаниях, так вот, хотя было много желающих, и не только мужчин, но и женщин, ни разу матушка Ним не позволила себе быть слабой.

Наверное, оттого по кварталу Цветов, а затем и по всему Городу пошли слухи о необыкновенной ее мудрости.

Тут, собственно, и кончается рассказ моей героини. Но я добавлю еще несколько слов. Слов, которые могла бы сказать матушка Ним, да только она их никогда и никому не говорила.

Все они пересказывают друг другу истории о моем неожиданном легком богатстве, и все они ничего не знают о той цене, которую мне пришлось заплатить за него. Но сегодня, так и быть, я расскажу об этом.

Едва я обнажила грудь перед коллекционером, как он восхищенно ахнул и воскликнул:

– Сколь прекрасна твоя грудь, чаровница! Сколь совершенна ее форма! Но есть у тебя прелести много желаннее. Посмотри на свои сосцы, как гордо вздымаются они, как прелестно они упруги и полны, как дивен цвет, их красящий оттенками, которые бывают только на губах четырнадцатилетней ханаанской девственницы, ни разу не знавшей поцелуя! О, как желаю я завладеть этим чудом!

И он уговаривал и улещал меня, и грозил мне, и падал на колени, и осыпал меня золотом, и увешивал мои запястья ожерельями из безупречного жемчуга, и под конец уговорил. Острой сталью он отсек оба моих сосца и уложил их в шкатулку, наполненную морской солью. От боли я ничего не понимала, а то бы сказала ему, что, хотя в соли сосцы мои и будут сохранны, вряд ли останется в них та полнота и тот цвет, которые так пленили его. Месяц лучшие лекари Города врачевали мои раны, и, пока я лежала и страдала от боли в доме коллекционера, я передумала множество дум. Впрочем, ничего нового нет в мыслях оскорбленной женщины – а я была жестоко оскорблена. По истечении же месяца я взяла причитавшееся мне золото, и жемчуга, и с умом распорядилась своим богатством.

Напоследок надо сказать, что коллекционер не долго еще наслаждался своим собранием. Осенью того же года попал он вместе со своим судном в жесточайший шторм у берегов Аравии. А так как коллекцию свою он всегда возил с собой, соленые волны навсегда поглотили и чаши, изваянные по форме совершеннейших грудей в мире, и шкатулку, в которой бережно хранились два моих несчастных, ни на что уже непригодных сосца.

Свеча

Не помню, говорила ли я уже вам, что среди знатных семей Города принято скрывать и стеречь жен и дочерей. И в особенности это касается дочерей, чья неодолимая девичья прелесть так и манит к себе размечтавшихся мужчин, далеко не каждый из которых представляет собой подходящего жениха. Впрочем, отцам города хорошо известно, что даже так называемые немногочисленные подходящие женихи далеко не всегда стремятся к тому, чтобы стать подходящими мужьями. Поэтому знатные девицы Города изнывают от скуки в своих комнатах, спрятанных глубоко в покоях дома, окруженного высокой оградой, охраняемого злобными сторожами. Так что многие из них буквально не видят белого света и узнают о жизни снаружи только из рассказов своих верных кормилиц. Впрочем, как бы не злобны были сторожа, как бы не верны были кормилицы, неподкупными их все-таки не назовешь. Иначе бы не происходили в Городе истории, подобные той, о которой я хочу вам сегодня рассказать.

Итак, в одном из знатнейших семейств росла в строгой тайне прелестная девочка, которая только-только превратилась в прелестную девушку, как молва о ее красоте, добронравии и мастерстве в тканье ковров широко распространилась по Городу. Местные повесы и так и сяк обхаживали слуг дома, но те держались твердо и не поддавались ни увещаниям, ни посулам. Но вдруг на базаре стали поговаривать о том, что эта самая благонравная красавица-искусница разродилась в четверг прехорошеньким младенцем, чьи ярко-синие глаза и белокурый пушок на темени без сомнения указывали, что отцом мог быть только один из мужчин другого, не менее знатного, рода.

Отец девицы, коею уже никак, конечно, нельзя было почитать таковою, предпринял расследование, допросив с пристрастием каждого слугу в доме, вплоть до самого мелкого поваренка. Вначале слуги дружно запирались, но при виде раскаленных клещей быстро дали слабину и указали на старую нянюшку, которая смиренно доживала свой век в людской, довольствовалась лепешкой и кувшином молока в день и никому не причиняла хлопот. Нянюшка же, уже полуслепая и полуглухая, уразумев с трудом, чего от нее хотят, довольно спокойно поведала, что, действительно, как-то раз, когда она гуляла по базару просто для удовольствия (потому что у ней уже давно нет денег, на которые можно что-нибудь купить, да и, по правде сказать, нет и желания что-нибудь покупать), к ней подошел красивый златокудрый юноша и, слезно умоляя, уговорил передать в подарок злополучной девице большую витую свечу прелестного багряного цвета. Что старуха и сделала, не задумавшись. А напрасно. Если бы старая грымза чуть-чуть подумала, она бы поняла, что передает хозяйской дочери одну из знаменитых свечей Акидис.

Свечи эти, да будет вам известно, всегда бывают только парными. И если мужчина и женщина зажгут каждый по такой парной свече в одно и то же время, то, как бы далеко они не были друг от друга, их думы и тела тотчас соединятся в любовном порыве. Ибо такова воля Акидис, покровительницы любви грешной и земной.

Конечно же, так и произошло. Едва невинная девушка зажгла окаянную свечу, как тело ее охватила неведомая дрожь, разум помутился, а сердцем овладела неведомая истома. Без сил повалилась она на ложе и едва уже осознавала, как призрачный любовник овладел ее телом. И, видимо, его объятья не были противны девушке, ибо с тех пор повадилась она жечь багряную свечу каждый вечер, пока не спалила ее без остатка.