Горький вкус моря

Было раннее утро, солнце поднималось над горизонтом. Стояла красивая утренняя заря. Лучи солнца, поднимаясь над землей, задевали кроны и листья деревьев. Было очень красиво! Хозяйки выгоняли из дворов коров в стадо, звучало мычание, вокруг них ходил с кнутом пастух и периодически хлестал им по земле. Повсюду разносилось пение и куриное кудахтанье.

Расспросив, обо всем, мимо проходящую бабулю, где живет их знаменитая гадалка, они направились прямиком туда, куда им указали.

Подойдя к хате, покрытой железом, что было редкость в селе, они увидели, что хотя и ранний час, но уже – много народу. Оказалось, что они здесь не первые.

–Теперь про торчим здесь… – пробурчала одна из сестер, но тут же спросила: Кто последний?

Заняв, очередь, они встали у забора и тихо переговаривались. Солнце уже было в зените и нещадно палило, а они все еще сидели в очереди. Но, вдруг подул ветер, нагнал тучи, хлынул дождь, да такой, как из ведра. Все вскочили с места и прижались под крышей дома. В это время на пороге дома показалась женщина, совершенно слепая, глаза были закрыты, вместо глаз – ямки. У нее не было правой руки, выше локтя. Чувствовалось, что в молодости она была очень красивой. Даже сейчас это прослеживалось в ее лице, фигуре. Лицо, обезображенное слепотой, продолжало сиять красотой. Красивая грудь вырисовывалась из облегающего ее тела платья. Она была уже не молода, но во всем было видна ее женская красота. Своим мягким голосом она пригласила всех в дом:

«Люды, добри, прошу усих вас до хаты», – она говорила на украинском языке, голос лился, как ручей: завораживающе и успокаивающе.

–Проходьтэ, буть ласка, проходьтэ, – продолжала она, – не трэба мокнуть пид дождем».

После её слов все быстренько вбежали в дом. Людей уже осталось немного, человек десять, но они с сестрой теперь были вторыми.

…Война застала ее девятнадцатилетней девушкой, еще ничего не видевшую в жизни, в своем селе, где она родилась, где жили ее старенькие родители и больной брат. Молодежь в те года уезжала в Сибирь, на поднятие целины, но бросить своих престарелых родителей и больного брата она не могла.

Немцы вошли в село на рассвете, стоял крик, выстрелы и плач. Полицаи шли, совместно с немецкими солдатами по улице и выгоняли из домов всех молодых ребят и девушек, не успевших уйти на фронт. Забирали скот, и вообще всю живность, какая была в хозяйстве у людей. Всех гнали к вокзалу, где стояли товарные вагоны. Туда загоняли и людей, и скот.

В дверь к ним громко постучали, и тут же раздался крик:«Швидчэ, швидчэ видкрывайтэ»,– кричал полицейский, местный житель.

Все испуганно переглянулись, и к двери медленно, шаркая ногами, побрел отец.

«Видкрываю, видкрываю, нэ гуркуйтэ так звинко»,– и, не успев отойти от двери, как тут же в хату ворвались трое полицейских, за ними шёл немецкий офицер.

Глянув на Оксану, забившуюся в угол, полицай ткнул на нее пальцем, проговорив: «Сбирайся швидко на вулыцю,– и тут же начал заглядывать во все щели. – Нэма бильшэ ни кого? – спросил он и посмотрел на родителей. – А дэ ваш парубок?»

Младший брат Оксаны, Гришенька, был болезненный мальчик. В детстве он упал с лежанки и ушиб голову, этот удар, впоследствии, сказался на его здоровье. Шея у него была повернута чуть в сторону, и он заикался.

–Да на вулыци дэсь Гришенька,– вступила в разговор мать, – дэсь вин бигае, а може до бабки Дуньки пишов.

Она еще продолжала перечислять, куда мог пойти ее сын, но полицай перебил ее, ударив по спине прикладом.

–Сама пидэшь вмисто нёго, – и стал выгонять из хаты мать и дочь.

Немец, стоящий у дверей, загородил им дорогу, буркнув: «Найн!» – оттолкнул мать в сторону.

–Що, стара дужэ?– пролепетал полицай, криво улыбнувшись, и, толкнув мать в сторону, вновь ударив её прикладом по спине: «Пишла вон!»

Оксану вывели на улицу. Там уже стояло человек тридцать ребят, таких же молодых, как и она. Все девчата, да и парни были из ее села.

Тут же выгоняли всю живность из сараев. Их, как и скот, гнали на вокзал, загоняя в вагоны товарняка.

Заполнив до отказа вагоны молодежью, их продержали там до темноты.

Тут же, возле вагонов, толпились родители, плача и умоляя, чтобы разрешили передать детям хотя бы еду и одежду теплую. Некоторым удавалось проникнуть к вагонам незаметно, это в основном были мальчишки, которым было по восемь – десять лет.

–Оксана Кромаренко, – вдруг она услышала тихий голос мальчишки, – возьми передачку, маты передала.

Оксана соскочила с места и пробилась к щели двери. Чумазый мальчуган стоял с противоположной стороны двери, там, где не было полицейских и немцев. Он просунул ей узелок, в котором лежала бутылка молока, полбулки хлеба, несколько картошин, и два яблока.

–Дякую, хлопче,– прошептала она и с трудом продвинулась на свое место.

Она присела на корточки, развязала узелок. С утра ничего не ела, и желудок сводило от голода. Рядом оказалась худенькая девушка-подросток из другого села.

–Сколько же тебе лет? – спросила её Оксана. – Что это они и подростков на работу в свою Германию гонят?!– Она отломила кусок хлеба, дала девчушке и тут же подала картошину.– На, ешь, только не торопись, слышу, что твой желудок есть просит.– Девчонка-подросток, схватив хлеб и картошку, с жадностью стала жевать, давясь.

– Да, ты не хватай так, не торопись, а то подавишься. На – глотни, молока, – и протянула бутылку с молоком.

Стемнело. Возле вагонов толпился так же народ: родители, старики, дети. Они уже не плакали, так как устали от криков и выстрелов.

В Германию поезд прибыл к вечеру следующего дня. Всех выгнали из вагонов и выстроили в шеренгу на площади. Здесь уже стояли какие – то гражданские люди, в руках которых были листки.

Когда они поочередно подходили к главному офицеру, показывая свою бумагу, то тот, заглядывая в неё, говорил: «Гут! Гут!» После этих слов, каждый из них подходил к прибывшим и выбирал себе столько человек, сколько было указано в бумаге. Взяв положенное количество людей, рабов, тут же увозили, кого на фабрику, кого на заводы, а кто брал к себе домой, для работы по домашнему хозяйству.

Оксана попала с десятью такими же девчатами, среди них, правда, было ещё два парня, к старым немцам, которые держали скот дома. В обязанность их входило: уборка коровника, конюшни, уход за скотиной, какая находилась в хозяйстве, плюс уборка территории.

Хозяйство у старых немцев было большим, и пленные удивлялись: «Зачем им двоим, старым людям столько живности?»

…Так прошло три года монотонных, ничем не отличающихся друг от друга. Они стали понимать немного немецкую речь, а Оксана еще могла и говорить, так как в школе изучала немецкий язык и не плохо им владела. Чувствовалось, что война подходила к концу, немцы нервничали.

Старый немец уделял повышенное внимание Оксане, что не могла не заметить его старая немка. Она ревновала своего мужа, но ему старалась этого не показывать.

Оксана была хороша собой, коса, которую она заплетала и укладывала вокруг головы, обрамляла ее лицо, красивые голубые глаза под черными бровями были просто загляденье.

Немец, не один раз, проходя мимо нее, говорил: «Гут, Гут, матка!»

Ребята, такие же, как и она, которые были рядом, узнали каким – то образом, что Советские войска уже в Германии, и вот – вот будут здесь, на территории хозяйства.

Каждое утро немец первый выходил и открывал все ворота, только после этого выходили остальные, те, кто обслуживал скот. Но в одно прекрасное утро, когда не предвещало никакой беды, хозяйка – немка сказала Оксане, чтобы та собиралась и шла открывать все двери коровника и конюшни. Оксана удивилась. «Доверять мне стала, что ли?» Она не знала, что парни раздобыли, где-то, взрывчатку, и положили ее под одну из дверей сарая.

Рано утром Оксана направилась к коровнику, все еще спали, кроме немки. Открыв замок, только взявшись за ручку и потянув на себя двери коровника, – дальше она уже ничего не помнила.

Очнулась она, когда Советские войска были уже в поместье, и в доме находились военные. Она услышала громкую русскую речь и не могла понять, где она находится, так как вокруг было темно. Дотронувшись руками до глаз, она ощутила на них повязку. Сидящий кто-то рядом быстро убрал ее руку с глаз.

«Найн! Найн!» – Оксана узнала голос немки. Она вновь потянулась левой рукой к глазам, но почему– то снять повязку не смогла.

«Что же это такое?» Она хотела поднять правую руку, но тут обнаружила, что руки нет, а вместо неё перевязан кусок руки, чуть выше локтя. Она резко дернулась и присела на кровати, потом стала быстро лепетать, на непонятном немке языке.

«Leg dir noch nicht aufstehen»,– вновь заговорила немка. Оксана понимала её речь и услышала вдруг страшный для себя приговор: «du wei?t,– тихо говорила немка, и как-то вкрадчиво, чтобы её, кроме Оксаны никто не слышал, да и, чтобы Оксана смогла её понять. – Я могу восстановить тебе три процента зрения. Я помогу купить протез руки, но только если ты останетесь здесь, в Германии, у нас. Я знаю народную медицину и могу дать тебе еще кое-что. Ну, как, ты согласна?» Немка замолчала, продолжая сидеть рядом возле кровати. Оксана понимала её с трудом, не то, что она не разбирала то, что та говорит, а то, что у нее нет руки, и что она ослепла.

«Нет, нет, я хочу к маме, я хочу домой», – в истерике забилась Оксана.

В комнате послышалась русская речь, это вошёл русский офицер.

«Так, мадам, или как там вас, – начал офицер. – Эй, переводчик, – вдруг закричал он,– ты, где там запропастился? Переведи немке, что мы девушку забираем в госпиталь, и давай сюда санитаров и носилки».

Оксана пролежала в госпитале несколько месяцев. Шёл 1945 год. Праздновали победу. Везде играла музыка, слышен был смех, пение, танцы. Её привезли домой совершенно слепую и без руки. Отца уже не было в живых, старая мать, сама плохо видящая, рыдая, бросилась Оксане на шею: «Донечка, що же воны с тобою зробылы?»