Отвага, слава и любовь

Наконец, она очнулась, и присела на кровати. Сон помнила в деталях. Ей казалось, что она до сих пор чувствовала прикосновение крыла ворона.

Маричка встала, пошла в сени, зачерпнула ковшиком прохладной воды из ведра и залпом выпила. Встала мама, спросила:

– Что ты, дочка?

– Сон приснился, – шепнула Маричка.

– Куда ночь, туда и сон, – сказала Лукерья, перекрестившись, – ложись, дочечка, спи.

Маричка пошла в комнату, легла. Еще долго она не могла заснуть, вспоминая красавца в льняной рубахе, только никак не могла разглядеть его лица, ослепленная лучами яркого солнца. Так она лежала, пока сон не сморил ее.

4. Встреча за хутором

Утром Маричка проснулась от шума. Она встала, оделась, заплела косу и спросила:

– Куда это батько и Пашка собираются?

– Под Корсунь, идем по пятам за польским войском, – сказал брат, собирая амуницию.

Жена Павла, Оляна, кинулась ему на шею и зарыдала.

– Чего ты его оплакиваешь прежде времени, перестань, вернется он, – успокоила невестку Лукерья.

Оляна вытерла глаза платком и стала собирать узел с провизией, положила кусок сала, буханку хлеба, соль, редис, лука и мешочек крупы.

– Ну, бывайте, – сказал глава семьи Тихон Лобода, – разобьем Потоцкого и вернемся.

– Храни вас Господь, – сказала Лукерья, перекрестилась, обняла мужа, а затем и сына.

– Оляна, смотри за детьми, – наказал Павло, – прощай сестра, свидимся, даст Бог.

– А мы с Маричкой приедем вслед за вами, – сказала Лукерья.

– Чего еще вам туда тащиться, – невольно вырвалось у Тихона.

– А как же! Как козаки без знахарок? А кто вам раны залечивать будет? – спросила Лукерья. – Козацкое дело воевать, а наше дело – на ноги подымать. Так что, мы с Маричкой обоз соберем с трех-четырех подвод и приедем.

– Вот неугомонная баба, – выругался Тихон, – а, делай что хочешь, – он махнул рукой, зная характер своей жены.

Когда речь шла о лечении раненых, она была непреклонна, и Маричку такой воспитала.

– Дочь, ты иди в балку, собирай побольше трав, суши, готовь снадобья, настойки, – распорядилась Лукерья, – а я схожу к Василине, бабе Одарке и Явдохе договориться, когда тронемся.

– Хорошо, мама, – сказала Маричка, беря корзину.

За хутором Маричка встретила деда Якима.

– Здравствуйте, дед Яким, – поприветствовала Маричка.

– Здорова была, Маричка, – ответил он.

– А что, помогает вам растирочка, дедушка?

– Растирка хорошая, но мне бы такой, чтоб годков двадцать сбросить, – сказал дед, скручивая табак, – я бы на коня и айда с хлопцами воевать. А то сижу тут на пеньке, комах кормлю.

– Или вы, дедушка, еще не навоевались?

– Эх, и на мой век выпало, и Хотинскую прошел, и под Переяславом. Да, было время. Как польское войско под Цецорой проиграло у османов, так поляки обратились к козакам за помощью, обещая нам права и привилегии. Мы ж с поляками плечо к плечу стояли, не дали Осману завоевать Украину и Польшу. Да, мы тогда в третий раз Петра Сагайдачного гетманом выбрали, но он был раненый в руку отравленной османской стрелой и вскорости скончался, оставивши нас в великой печали. Так вот, – дед закурил люльку. – А ты куда?

– В балку иду, за травами.

– Небось, Лукерья обоз собирает? Неугомонная твоя мать. Молодчина. Много козаков на ноги поставила. Я когда под Переяславом раненый был, меня тоже одна козачка лечила, зеленоглазая, кровь с молоком, коса по пояс. А я так и не мог твою бабушку забыть, Ульяну. Вот так-то. Ну иди, козачка, собирай травы, пока ведрышко Господь дает. Слава тебе, Господи, – перекрестился дед Яким.

5. Обоз

Третий день ехали подводы на Корсунь. Вечерело. Решили остановиться на ночлег.

– Вон место хорошее, – сказала Василина, козацкая вдова.

Василина была крепкого телосложения, сама грузила раненых козаков на подводы, собирая их после кровавых боев. Муж ее, козак Назар Писарчук погиб, когда ей было неполных двадцать пять. Детей завести не успели. Уже восемнадцать лет вдовствовала она. Сватались к ней козаки, да не могла она своего Назара забыть.

– Зараз, бабы, кулеш сварим, – сказала баба Одарка.

Бабушке было уже шестьдесят три. Много горя она хлебнула на своем веку, похоронила сначала мужа, а потом старшего сына. Вот и младший поехал с козаками под Корсунь. Дома Одарка оставила на хозяйстве двух невесток и четверых детишек. Ничего не могло удержать бабушку на месте, когда ее единственный сын где-то в походе.

А Явдоха была девка молодая, высокая, шумная и веселая. Кости вправляла, лечила растяжения. Никак не могла Явдоха жениха выбрать, а уже двадцать шесть стукнуло. Любила она одного гармониста, да он женат был, а другие ей не глянулись.

Сопровождали обоз двое козаков. Один из них, Никола, заглядывался на Явдоху, а она все его намеренья сводила на шутку.

Сели бабы у костра. Василина, нарезая хлеб, спросила:

– А что, Лукерья, твоей Марички не видно?

– Спит на подводе, степной воздух сморил, – ответила Лукерья.

– Может, разбудишь, пусть поест?

– Пусть спит, утром поест.

– Хлопцы, идите кулеш есть, – позвала баба Одарка.

– Ой, пахнет как, – сказал Иван, присаживаясь, – спасибо, бабоньки за угощенье.

– Спасибо, дядька Иван, будете говорить, когда поедите, – сказала Явдоха. – Николай, а ты чего, присаживайся, не стесняйся, не укушу, – засмеялась она.

– Ты бы, Явдоха, не насмешничала, а подала хлопцу хлеба, вот сало, ешь, Николаша, – угощала Лукерья.

– И я говорю, все шутишь, Явдоха, так и в девках засидишься, – сказал Иван.