Одержизнь

Врачи обмениваются взглядами, оба снисходительно улыбаются. Ламонтань присаживается перед воинствующей малышкой на корточки:

– Мадемуазель, если вы нам поможете разобраться – с меня кулёк конфет, – предлагает он.

Амелия молчит, буровя его недобрым взглядом.

– Вот вы, месье Франсуа, точно ничего не знаете. Вам это не вылечить. И будет только хуже! – выдаёт она отчаянно и гордым шагом покидает комнату.

Доктора сдержанно смеются, и Ламонтань сообщает Веронике:

– Суровая у вас дочь, мадам Бойер! Вся в отца.

– Моего в ней ничего нет, – сдавленно отвечает молодая женщина. – Я её только вырастила.

– А биологическая мать?

Вероника одаривает его таким тяжёлым взглядом, что Ламонтань предпочитает не развивать тему дальше. Он извиняется за некорректный вопрос и спрашивает о здоровье хозяйки дома.

– Удовлетворительное, – прохладно отвечает она. – Месье, я хотела бы услышать, что вы намерены дальше предпринимать.

– А уже предпринимаем, мадам Бойер.

Доктор Шабо присаживается на край стула, по-стариковски опираясь ладонями о колени.

– Все заболевшие дети изолированы и находятся под круглосуточным наблюдением. Никто из медиков пока не видел приступов у больных, потому следят за ними особенно тщательно. Я рекомендовал забрать под наблюдение и Амелию, но…

– Нет, – твёрдо отрезает Вероника.

Люсьен Шабо кивает седой головой:

– Я знал. И я не могу вам приказать, увы. Но именно мадемуазель могла бы многое прояснить в ситуации. Я вижу, ей о себе и своём недуге известно больше, чем нам.

– Как она это назвала? – задумчиво спрашивает Ламонтань. – Одер… жизнь?

В кабинете душно, но Вероника мёрзнет. Нервно потягивает рукав, стараясь спрятать пальцы. Ей всё кажется, что за разговором с докторами кроется что-то нехорошее. Но что – она не может уловить. Сидя в кресле с высокой спинкой здесь, в кабинете отца, наедине с двумя малознакомыми мужчинами, Вероника чувствует себя беззащитной. Будто она мышь, вокруг которой ходят два сытых кота.

«Только я у себя дома».

Эта мысль неожиданно придаёт ей уверенности. Вероника расправляет плечи, поднимает подбородок.

– Месье Ламонтань, месье Шабо, – вежливо обращается она к врачам. – Я так и не услышала, что именно вы планируете делать для излечения моей дочери.

Теперь уже мужчины чувствуют себя неловко. Молчание затягивается, Вероника испытующе смотрит то на одного доктора, то на другого.

– Мадам Бойер, – мягко начинает Шабо. – Вы сами понимаете, что болезнь, с которой мы столкнулись, – это нечто новое. Диагностические возможности у нас невелики, потому… Мы толком не можем понять, с чем имеем дело. Значит, лечение можем рекомендовать только симптоматическое.

– Какое? Выражайтесь, пожалуйста, понятным языком. – В голосе Вероники звенит металл. – Вы сейчас говорите не с медиком.

– Фиксировать ребёнка во время приступа, поить успокоительными травами. Возможно, давать ложку крепкого алкоголя или обливать холодной водой, если приступ затянется, – скучно перечисляет Ламонтань.

Вероника резко поднимается из кресла:

– Благодарю вас, месье. Вы очень внимательны ко мне и моей дочери. Я высоко это ценю. Спасибо вам за визит, не смею более задерживать.

Туфли на низком каблуке мерно отстукивают по паркету. Вероника покидает отцовский кабинет первая. Придерживает дверь, ожидая, пока выйдут визитёры.

– Ганна вас проводит. Ещё раз благодарю. До свидания, месье Ламонтань. До свидания, месье Шабо, – сухим, официальным тоном прощается молодая женщина.

Когда за докторами закрывается входная дверь, Вероника бегом бросается в комнату дочери. Амелия и Жиль стоят у окна, молча провожая визитёров оттопыренными средними пальцами на руках.

– Жиль! – возмущённо восклицает Вероника. – Ты чему её учишь?!

– Это лучше, чем то, что она им собиралась в окно выставить, – усмехается младший брат.

Они с Амелией перемигиваются, и Жиль добавляет:

– Вот так вот.

– Мам, я не люблю глупых людей! – выкрикивает Амелия и тут же получает от Вероники лёгкий шлепок по губам.

– Эти глупые люди тебя спасали не раз!

– Веро, они её предлагали холодной водой обливать. Это нормально? – спрашивает Жиль, сложив руки на груди.

– Ты подслушивал?

– Не он, а я! – вопит девчонка.

Вероника оттаскивает её от окна, шлёпает по попе. Амелия хнычет, вырывается, но мама держит крепко.

– Ну хватит! – не выдерживает Жиль. – Ты чего творишь-то? Веро!

Рука разжимается, обиженный ребёнок ныряет под кровать, откуда оглашает комнату басовитым рёвом. Вероника упирает кулаки в бока, и теперь уже достаётся Жилю:

– Вот не лезь, пожалуйста! Раньше надо было вмешиваться! Где ты был, когда я выслушивала от врачей ужасные бредни? Вот теперь помолчи, сделай милость!

– Где я был? А ты меня позвала? – возмущается брат, с трудом сохраняя видимость спокойствия.

– А ты не догадался прийти? Или дела семьи и тебя не касаются уже?

Вероника не замечает, что почти кричит. Всё, что владеет ею сейчас, – всепоглощающее чувство одиночества, обиды и собственной беспомощности перед бедой. И всё это она изливает на голову младшего брата, не в силах остановиться:

– Жиль, мы уже почти год семья! Это хоть что-то для тебя значит, скажи? Мне кажется – ни-че-го! Ты не носишь одежду, которую я тебе подбираю, ты избегаешь ходить в гости со мной! Ты пропадаешь непонятно где, возвращаясь только поесть! Иногда и ночи где-то проводишь! Тебе вообще есть до нас дело? До меня, до Амелии? Мне помощь нужна, мне нужно плечо, на которое можно опереться! Мы с Ганной вдвоём тащим на себе стирку, уборку, готовку, походы за продуктами, занятия с ребёнком! Даже ремонт дома мы делаем с ней вдвоём! Я работаю, чтобы хоть как-то накопить и нанять слуг! А ты? Что ты для нас делаешь, Жиль? Постоянно сбегаешь из дома? Таскаешься к тюрьме ради девицы, которая…

– Хватит.

Единственного тихого слова оказывается достаточно, чтобы оборвать истерику Вероники. Она переводит дыхание, заглядывает под кровать, где с подвываниями всхлипывает дочь, а когда выпрямляется, Жиля уже нет в комнате.

– Ну и уходи! – в сердцах выпаливает Вероника и прячет лицо в ладонях. – Я справлюсь одна. Я всё смогу…