Одержизнь

Он смотрит на неё во все глаза, как на чудо. Спохватывается, отводит взгляд. Краснеет.

– Ты же не Кейко? – с трудом выдавливает он.

– Нет, – улыбается девушка.

– Кто тогда?

– Я Мицуко Адати. С Кейко мы родня по матери. Похожа, да?

Жиль сглатывает, кивает. Снова поднимает на японку глаза. Тонкие руки, запястья, украшенные простенькими браслетами с металлическими бубенчиками. А вот серьги у девушки дорогие. Точно не поделка Третьего круга. И блузка не из простеньких: ткань очень тонкая, заметно, что под блузкой ничего нет.

– Не надо так меня разглядывать, – неожиданно твёрдо просит Мицуко.

Жилю становится стыдно, и он окончательно теряется. Молчит, смотрит под ноги. Слова внезапно куда-то улетучиваются.

– Вы спросили, что хотели, месье Бойер? – мягко интересуется девушка.

«Жиль, соберись. Ты её тут караулил два часа – и ради чего?»

Мальчишка сжимает кулаки так, что ногти впиваются в ладони. В голове слегка проясняется.

– Что ты делаешь в доме Каро? – спрашивает Жиль.

– Работаю, – просто отвечает она.

– Ты понимаешь, кто твой хозяин? – Внезапная вспышка злости делает мальчишку смелее. – Ты же не можешь не знать, на кого работаешь, да? И не можешь не знать, кто убил Кейко. И ты согласна работать на мразь и убийцу?

Она расправляет плечи, исчезает с лица выражение учтивой покорности. Губы трогает усмешка, взгляд становится острее. И Жиль понимает, что стоящая перед ним девушка куда старше, чем выглядит. Старше Акеми года на три, если не больше. И за наивным почти детским личиком кроется нечто… От чего Жилю на душе легчает.

– Меня никто не обижает, – певуче отвечает Мицуко. – Никто не удерживает силой. Вы зря волнуетесь за меня, юный Бойер. Хотите меня спасти? Напрасно.

Жиль по-детски недоуменно моргает.

– Но… как можно оставаться с… с тем, в ком столько зла?

Поскрипывая подвеской, от дома Каро отъезжает электромобиль. Мицуко делает шаг к краю тротуара. Поворачивается к Жилю, снова улыбается. Мальчишка чувствует себя так, будто понял, что путает сладкое и горькое.

– А что такое «зло», месье Бойер?

– То, что нельзя простить.

– Такого не существует. Простить можно всё, изменив либо человека, либо своё к нему отношение.

Машина останавливается, поравнявшись с японкой. Мицуко открывает дверцу рядом с водителем, медлит несколько секунд, поглядывая на Жиля.

– Вы же смогли простить отцу Ланглу смерть Ники Каро. И город тоже смог. Я же хочу простить Бастиану смерть Кейко. С умением прощать жить светлее. Когда-нибудь и вам придётся об этом задуматься.

Девушка садится в машину и уезжает. Жиль смотрит ей вслед, пока электромобиль не скрывается в арке ворот КПП.

«Как такое может быть? Она что – сумасшедшая? Как можно вообще хотеть простить убийцу? – негодует он по дороге домой. – И как можно сравнивать отца Ксавье с этим Каро? Одно дело – Учитель, который выполнял приказ, отданный Советом. Другое – мерзавец, подстроивший гибель моих родителей, развязавший войну с Третьим кругом, сгубивший Кейко. И Веро. Я никогда не захочу простить ему Веро. Я никогда его не оправдаю. Такая мразь измениться не может, чокнутая эта Мицуко! Она не слышала, что говорила о нём моя сестра. И не знает, почему Амелия родного отца боится! Он и её сожрёт, дурищу самоуверенную…»

Дома он застаёт Софи Робер с маленьким сыном. Они с Вероникой сидят на диване в гостиной и что-то обсуждают. Амелия лежит на ковре и старательно рисует Мишеля мелками сразу на трёх листах бумаги. Жиль бросает короткое «здрасте», ловит суровый взгляд сестры, проходит на кухню попить воды. Невольно прислушивается к разговору в гостиной.

– Я и сама удивляюсь, – оживлённо тараторит Софи. – Вся семья считала его таким… скупым на эмоции, преданным работе, не способным увлечься.

– Не тем человеком он увлёкся, – сдержанно отвечает Вероника. – Зачем она ему? Откуда она вообще взялась?

– Говорит, в зале суда увидел. В декабре, кажется. Да, точно. В день, когда отцу приговор зачитывали. А через месяц я увидела её в родном доме. Обратила внимание, как брат смотрит на неё. А пару дней спустя к нам в гости пожаловала мама и закатила истерику.

– В кои-то веки я разделяю мнение мадам Ивонн, – вздыхает Вероника. – Нет у меня к трущобным девкам доверия. Особенно к таким.

«Каким?» – хочется спросить Жилю, но он молча слушает дальше, стиснув зубы.

– О, что про неё слуги говорят! Вроде как братец отправил в трущобы своих же охранников, чтобы они нашли ему эту девку. И её чуть ли не в мешке посреди ночи ему в спальню доставили.

– Избавь меня от подробностей, пожалуйста.

– Фи, ты ревнуешь после всего того, что он с тобой сделал? Ми-и-илая! Ну, мой тоже иногда ездил к шлюхам, все наши мужчины такое делают. А так как брат под домашним арестом, он устроил маленький бордель в собственном доме. Maman в бешенстве, в разговорах то и дело «я её лицом в кипяток окуну», «отравлю», «задушу»… А эта повода не даёт, представляешь? Исполнительная, покладистая, чистюля, тихоня. Вот прям как ты.

– Только меня он доломал.

– А эту почему-то не торопится, – удивлённо замечает Софи. – Я, когда с ним говорила, спрашивала, зачем он себе такую экзотку завёл. Он сказал, что эта девица как две капли воды похожа на ту, за которую его гложет чувство вины. И что она ему по нраву. Ну что ж… Долг сестры – одобрить и поддержать брата.

– Чувство вины… Это он точно не обо мне. Знаешь, я считаю, что все эти экзоты опасны. Особенно азиаты. Все они себе на уме. Хитрые и расчётливые. Это даже в книжках написано.

Тихонько вякает малыш Мишель, голос Вероники сбивается на нежное воркование. А потом она заканчивает:

– Иногда с ужасом думаю, что будет, если девицу, в которую так страшно влюблён мой брат, выпустят из тюрьмы до того, как он к ней остынет. Если он приведёт её в дом, я не смогу тут жить.

– Ну-ну, Веро! Не надо таких мыслей. Попроси Канселье, он умеет дурь из голов юных элитариев выбивать. Пусть поговорит с Жилем как куратор, напомнит о судьбе моего младшего брата.

– Жиль умнее, чем Ники, извини. Он скорее нас бросит и к ней уйдёт.

Полупустой стакан возвращается на кухонный стол так резко, что вода выплёскивается из него, растекается, впитываясь в тканую салфетку. Жилю хочется от отчаяния завыть и швырнуть в стену чем-нибудь тяжёлым.

В кухню заглядывает привлечённая звуком Вероника. Одного взгляда в лицо брату достаточно, чтобы понять, что он слышал и каково ему после этого.

– Жиль, мой хороший, прости… – покаянно начинает Вероника.

Он отворачивается от сестры, одним ударом ладони распахивает оконную раму и перемахивает через подоконник. Когда Вероника подбегает к окну, Жиль со всех ног несётся прочь. Бьётся плечом о тяжёлую створку ворот, проскальзывает в щель и бежит прочь от дома с одним желанием: не возвращаться.

К закату Жиль почти падает от усталости. Ко Второму кругу он подходит уже тогда, когда закрываются общественные столовые и лавки, в которых можно получить продукты по купонам. Год назад лавок работало куда больше, но после прошлогодних беспорядков, которые окрестили Войной льда, их почти все позакрывали. Третий урожай прошлого года пропал, снабжение продовольствием ухудшилось. Чтобы хоть как-то заглушить подзабытое за год чувство голода, подросток спускается к Орбу и пьёт воду. Сбрасывает ботинки, подворачивает штаны до колен и бредёт по мелководью в сторону Собора. Ноги вязнут в песке с тонким наносом ила, голову даже поднимать не хочется. Жиль идёт, рассматривая мелкие буроватые водоросли и завихрения воды вокруг худых голеней.

У моста возле КПП он взбирается на обрывистый берег и, не обуваясь, направляется через лужайку к ступеням Собора. На лестнице останавливается, разглядывая витраж отца Ксавье. Нерешительно толкает тяжёлую входную дверь и, прежде чем войти в притвор, глубоко вдыхает – как перед прыжком в воду.

В наосе тихо и безлюдно, лишь сидит на скамье грустная немолодая женщина. Она мельком бросает на Жиля взгляд и тут же снова погружается в свои мысли. Остро, словно укол иглой, пролетает воспоминание: сколько раз Жиль приходил в храм и видел сидящую так Веронику. И точно так же получал взгляд вскользь – незнакомому человеку от такого же незнакомца.

Мальчишка присаживается на край скамьи, стаскивает ботинки и неловко прячет их под сиденье. «Я просто побуду здесь. Отдышусь. Вдруг именно тут станет легче», – думает он, глядя на живые цветы в вазе у амвона. Вероника разводила здесь страстоцвет, но почему-то он не пришёлся по душе новому святому отцу, и теперь в вазах белели мохнатые шапки длинноногих хризантем.