Душа врага

– Не знаю. Время другое было. Мы другие.

– Ой не свисти, подруга. Под стать своему времени мы были. В девятнадцать тоже тусить хотелось, а не пелёнки стирать.

– Возможно, ты права. А вдруг больше не получится?

– Это другой разговор. Смотреть надо, потом выводы делать. Ладно, я услышала. Приводи завтра, я с восьми до пятнадцати на месте. Смской имя, фамилию и дату рождения скинь, пропуск закажу. Тебя с Максом не пустят, стационар, все дела.

– Хорошо, Марьян. Спасибо. На связи.

– Пока, дорогая. Целую!

Оля отложила смартфон. Вино больше не манило, бокал так и продолжал поблёскивать недопитым красным. Оказывается, заказывала салат. Даже не притронулась.

«Напиши фамилию и дату рождения Ули. Завтра едем на консультацию к врачу». Отправить. «Только бы прочитал». Минута, две, три.

«Орлова, 19.10.1999. Сразу всё сделают?»

«Давай дома обсудим».

Оля перенаправила данные подруге. Равнодушно окинула взглядом столик, положила пару купюр под тарелку и вышла. До встречи с Ульяной и врачом время есть. Важно распорядиться им правильно. Нет смысла возвращаться в офис, голова забита личными проблемами. Ни дела, ни авто никуда не убегут.

Нехитрые манёвры пальчиком на экране смартфона, и такси уже мчалось к клиенту.

Двадцать три года назад об этом даже не мечтали. В первый приезд сюда Оля освоила маршрут скоростного трамвая. Благо он проходил почти через весь город. В остальное время передвигалась пешком. О попутке в середине девяностых не могло быть и речи. Загнанная против своей воли в чужую действительность, она сторонилась людей, опасалась внимания и вопросов.

Двадцать три года назад она, как и сейчас, стояла на этой набережной, не зная, какой болью обернётся встреча с дорогим сердцу человеком.

Двадцать три года назад она не предполагала, что город, где погибла её Душа в прошлом воплощении, станет местом силы в новой жизни.

Белый Хёндэ резко притормозил, щедро одарив тротуар брызгами.

«Разве был дождь?» – не обратив внимания на грязевую паутинку на светлых брюках, шагнула к машине. В салоне царили покой и аромат лаванды. В колонках тихо мурлыкала Буланова. Ещё один изящный узор, вышитый на вуали памяти.

«А завтра я

одна останусь без тебя,

но ты не плачь».

Но Оля всегда плакала: и когда впервые услышала эти страдания, и когда двадцать три года назад судьба решила подбросить дровишек в её тлеющие будни.

Автомобиль мчал задумчивую пассажирку по опустевшим после рабочего дня улицам и автострадам воспоминаний. Все дороги, поезда и мысли вели её сюда, в город, где Душа погибла и возродилась.

«Орлы меня преследуют», – явное сходство фамилий Мишки и Улитки уже не удивляло. Случайности не случайны. Ей страсть как хотелось поделиться этим наблюдением и ещё десятком историй с сыном. Но что-то пошло не так.

Она видела, как водитель подглядывал за ней в зеркало. Очевидно, сквозь маску обычной уставшей женщины просвечивала боль. Фильтры для сториз сейчас пригодились бы.

«До конца маршрута осталось двести метров», – вечно бодрая Алиса известила о приближении к пункту назначения.

Дом. Новый, стильный. Квартира. Просторная и светлая. Только воспоминания и боль старые. Они переезжали за Олей из дома в дом, из города в город. Обживались, заполняли собой пространство и время. Как полноправные члены семьи, имели свой уголок. Прятались от лишних глаз в старенькой обувной коробке родом с чехословацкой фабрики «Небо». Серый картон хранил вырезки из газет, переписанные от руки факты из учебников истории, фотографии. Десятилетняя Лёля начала заполнять коробочку в надежде найти ответ на единственный вопрос: кем она была во сне?

Сегодня, спустя тридцать четыре года, она вновь достала пыльный архивчик. Макс ещё не вернулся домой, наверное, злится. Влад, истинный трудоголик, за редким исключением не возвращался с работы раньше десяти. Есть время побыть наедине с прошлым.

Оля сидела на полу в спальне. Коробка, которую она выловила в недрах гардеробной, стояла рядом.

«Доказательство одержимости. Кто увидит, скажет, что я чокнутая».

Глава 9

Ни одна живая душа не знала о том, как методично сходила с ума тихая Лёля Лихачёва. В десять лет записалась в библиотеку около дома. Наведывалась туда не часто. Суровая хранительница тишины в читальном зале не разделяла интереса малолетки к книгам о войне. Фрагменты о Сталинградской битве и Паулюсе попадались редко. Она читала, но ничего не понимала. Не знала, что ищет, но продолжала копаться в потрёпанных страницах учебников и газет.

В одиннадцать со скандалом начала изучать немецкий.

– Олимпиада Васильевна, ну пожалуйста, – Лёля заливала слезами фартук в учительской.

– Лихачёва, какая муха тебя укусила? – недоумевала новая классная. – Тебя, как примерную ученицу, записали в группу английского.

– А я в немецкую хочу-у-у, – продолжала выть, смахивая солёные водопады с лица.

– Так, всё. Хватит тут сопли распускать. Родителей завтра в школу! – безапелляционно рявкнула учительница. – Живо в класс!

Мама от новости в восторг не пришла.

– Неймётся тебе, сиди да учись там, куда распределили.

– Мамочка, я не хочу. Пожалуйста, поговори с Олимпиадой Васильевной. Ну что тебе стоит. Пожалуйста, пожалуйста, ну пожа-а-алуйста, мама, – Лёля зажмурилась изо всех сил, чтобы не разрыдаться. Маму слёзы бесили. Она начинала злиться, громко ругаться, а иногда и вовсе просто игнорировала дочь. – Давай я тебе с ужином помогу. Или уборку вон сделаю, а?

– Иди уже. Уроки лучше сделай. После смены завтра зайду в школу. Послушаю, что твоя учительница расскажет.

Мама, несмотря на сдержанность в эмоциях и строгость в воспитании, за дитя могла сражаться, как тигрица. Сказалась потеря первенца через несколько часов после родов. Она спровоцировала первобытный инстинкт – при малейшей угрозе второму ребёнку защищать любой ценой. Для Лёли мама совершила чудо. Через пару дней счастливая пятиклассница получила свой первый учебник по немецкому языку.

Благородный орёл Мишка отреагировал сдержанно: «Странная ты». А неугомонная Настя регулярно запускала острые, как стрелы, шуточки о том, что немцы не говорят, а лают.

В двенадцать лет в очередном изводящем душу сне Оля поняла, кого видела в отражении год за годом. Она вновь торопилась преодолеть зелёный коридор. Но пол был вязким, будто деревянные доски сдерживали шаги, замедляли.

«Скорее, пока есть время, пока не прогремел выстрел». Шаг, ещё, быстрее. Трюмо.

«Кто же ты?» Рука потянулась к пряжке. «Покажи!» Мужчина резким движением снял ремень и поднёс ближе к глазам. Орёл. Свастика. Gott mit uns.

В ту ночь девочка снова проснулась от боли. Но не физической, которая мучила её годами. Оля даже не заметила, прогремел ли выстрел, упал ли военный. Она очнулась от щемящей боли в сердце, потому что поняла. Уже пять лет в обветшалом трюмо отражался не просто солдат, а фашист. Даже для двенадцатилетнего ребёнка свастика достаточно красноречиво символизировала нацизм.

Оле едва хватило сил дождаться окончания уроков, чтобы рвануть в школьную библиотеку. Дома немецко-русский словарь ещё не прописался.

«Дорого. И вообще не товар первой необходимости», – отмахивалась мама.

Маленькие ручки торопливо перелистывали страницы книги: der Gott – Господь, Бог; mit – с; uns – наш, нас, нам.