Ленинградский трамвай

«Станьте обладателем главного приза – поездки в Париж», – всплывает навязчивый баннер. Привычным жестом смахиваю его пальцем с главного экрана. А ведь утром даже интернета не было…

Выхожу у «Василеостровской», перехожу Средний. Открываю «Транспорт СПб». Тут же замечаю значок отъезжающей от остановки «шестерки» и символ автобуса, который как раз поворачивает на Средний с Восьмой. Утром не было интернета, вот приложение и глючило. Вот вам и объяснение.

Но ларьки-то? Ларьки-то у метро – были…

Глава 2

Мартовское раннее темное утро. Осторожно скольжу по ледяной глазури пешеходной Седьмой линии. Впереди так же аккуратно переступает сапожками девушка. Невольно засматриваюсь. Изящная стройная фигура в светлой шубке и на каблучках. По моему наблюдению, женщины сейчас одеваются либо подчеркнуто удобно – брюки, низкий каблуки, какие-то кофты на бесформенных бодипозитивных фигурах – либо напротив слишком вызывающе. Тщательный яркий макияж вкупе с излишней женственностью на высоких шпильках в любой обстановке в стиле «я- королева». Брр. И то, и другое меня отталкивает. Судя по моим глубоко женатым друзьям, вторая категория девушек спустя время после свадьбы превращается в первую. Может быть, в этом причина моей робости. Хотя, как говорит мой приятель Руслан: ты, Сашка, просто не влюблялся! Хм…

Девушка в шубке производит иное впечатление. Конечно, не видя ее лица, судить в полной мере не берусь, но что-то меня притягивает. Возможно, необычная деталь – шляпа. Широкополая шляпа, из-под которой на плечи и спину спускается волна темных волос. Да. Все дело в шляпе. Это первое, на что я обратил в ней внимание.

В ожидании трамвая рассматриваю здание физико-математического лицея напротив «Василеостровской». Школьники туда сегодня не придут. В темноте светится мой смартфон. В слабом свете экрана я вижу лицо женщины на остановке. Стрельнула глазами. Забавно, но в преддверии Восьмого марта женщины как-то расправляют крылья, что ли. Походки становятся легче, стрелки на веках длиннее, взгляды кокетливее. Наверное, предчувствие весны и ожидание цветов в праздник придает им сил, уверенности в собственной неотразимости и заставляет забыть о комплексах, разочарованиях. Не знаю точно. Но канун праздника перестает быть полноценно рабочим днем, это верно. Дамы снуют по коридорам, перешептываются, переходят друг к другу с какими-то секретами, тайнами… М-да.

Вздрагиваю от «дзыннь». Моя «шестерка». «Транспорт СПб», ты забыл показать подъезжающий трамвай. Экран приложения девственно чист, одни лишь прямоугольнички линий и проспектов В. О. Или не забыл… Ощущение колет иголочками предчувствия.

Однако стоит мне оказаться в любимом уголке задней площадки, как я отмахиваюсь от любых ощущений. Я хочу спать. Теперь я постоянно хочу спать. Эпидемия в самом разгаре. Пик заболеваемости пришелся на начало марта. Мы дежурим по двое суток, затем сдаем тест и отправляемся на передышку домой – поспать. Я прислоняюсь к поручню и тут же шепотом браню себя – ты не имеешь права ничего касаться. Ты же врач. Учусь спать стоя, прислонившись спиной. Засыпаю сразу, сказывается непомерная усталость и суровый график. Ничего, приеду в больницу, появятся бодрость и энергичность. Так всегда с нами бывает. А пока даже смартфон доставать не хочется. Новости узнаю на работе.

Меня будит резкий толчок, я ударяюсь виском о поручень. Добролюбова, остановка. Но отчего так резко? Авария? Спросонья оглядываюсь и замечаю людей в трамвае. Лица какие-то – вот, честное слово – врубелевские. Воспаленный недосыпом мозг отмечает большие глаза, бледность щек и какие-то тени вокруг глаз. Господи… Что стряслось, пока я дремал?

Чей это голос? Он разносится над замершим проспектом Добролюбова. Он летит над Невой на Васильевский остров. Он огибает Ростральные колонны, отталкивается от Биржи и несется дальше – на Дворцовую, на Невский… Он вливается в наш трамвай в открытое кем-то окно. Говорит репродуктор:

«… перестало биться сердце…»

Сжимаю голову руками. Что происходит? Почему чернота проступает на людских лицах, почему сжаты губы и нахмурены лбы? Неужели…

– Сталин… Сталин… Сталин умер… – цепочкой потекло от передней площадки до моей задней.

– Уммееер! – взвизгивает в истеричном вопле деревенского вида баба в платке и тулупе и заходится в немом рыдании. Ее некрасиво распяленный рот неприятно царапает меня.

– Так, спокойно, спокойно, товарищи! – поправляет пенсне хилый брюнет с портфелем. – Надо звонить! Надо составить коллективную телеграмму!

– Так хотелось, чтобы он сказал – состояние улучшилось, – спокойно-размеренно как бы про себя бормочет женщина в черном. Бледное лицо, впалые щеки и отрешенный взгляд. Крестится, шепчет что-то. Женщину никто не останавливает. Монашка?

К лицу подносит руки совсем молодая девушка. Смотрит в пол:

– Вся жизнь при нем… Товарищи, меня ж назвали в честь его дочери – Светланой! Засыпаешь – товарищ Сталин есть. Просыпаешься – он есть. Как же это? – обводит растерянным взглядом нас. Огромные от слез глаза обведены чернотой, темные волосы уложены в узел на затылке, лицо белее бумаги. Комсомолка…

Всхлипывает баба в тулупе, закрывает рот:

– Ойёй… что же это будет-то…

– Спокойнее, товарищи! – обладатель портфеля снимает пенсне и щурится беззащитными глазами. – Партия не допустит беспорядка! Мы должны сплотиться перед нашим общим горем!

– Ойёй… горе-то какое…

С рук матери слезает и подходит к бабе маленькая девочка в длинном до валенок тулупчике. Протягивает беленький платок:

– Не плачь, пожалуйста. Не плачь.

Замечаю, что на ребенка пристально смотрит остроносый паренек. По виду школьник. Пухлый рот, упрямая челюсть, мрачность Гамлета в глазах. Наверное, стихи пишет. Паренек беззвучно шевелит губами. Шапку держит в руке, надо лбом – густая темная шевелюра. К нему подходит девочка с платком:

– И ты не плачь!

– Я… – замолкает и опускает глаза. Все же смотрит на ребенка. – Меня зовут Иосиф.

– Как товарища Сталина! – ахает плачущая женщина.

– Запомните этот день, Иосиф, – медленно говорит доселе молчавший человек в углу средней площадки. – Вам жить в новую эпоху. А наша эпоха закончилась…

– Что же будет, что же будет… – раскачивается взад-вперед «комсомолка».

Вклинивается звонкий детский голосок. У девочки с платком, оказывается, есть брат:

– Мама! Мама, будет война?

Вихрастого парнишку в валенках и синем пальтишке прижимает к себе мать – полноватая женщина в пуховом светлом платке, сползшем на затылок – будто сошедшая с плакатов. Красивые славянские черты лица, уложенные вокруг головы косы, прямой аккуратный нос, большие серьезные глаза. Наверное, за таких шли из окопов на врага. О таких вспоминали короткими вечерами-передышками, целуя их карточки и пряча затем в карман гимнастерки. Да, за них шли умирать и за таких вот детей – бесхитростных, добросердечных утешителей в валенках и с платочком в руке.