Маски благородия

Он чувствовал, как на них с Луизой смотрят – кто украдкой, а кто и не скрывая. Липкое чувство неловкости сковало тело. Нет сомнения, в этих вроде бы добрых улыбках и взглядах прячется насмешка над тем, как несуразно смотрятся рядом друг с другом жених и невеста. В глазах собравшихся, словно под увеличительным стеклом, Луиза превращалась в неприступную старую деву, а Адальберт рядом с ней – в мальчишку, похожего больше на её пажа, чем на мужа. На мгновение стало неловко за то, с каким, действительно, почти детским воодушевлением Адальберт пригласил Луизу на танец. Он не хотел, чтобы люди, смотря на них, видели в Луизе прежде всего женщину немолодую. Потому что, в сущности, их разница в возрасте не должна была ни на что повлиять. Будет ли Адальберт заботиться о Луизе так же, как заботился бы о своей ровеснице? Разумеется, да. Его любовь была полна добродетели: он прежде всего хотел спасти эту женщину от одиночества. Но, увы, никому вокруг не было дела до искренности намерений молодого графа. Адальберт удручённо вздохнул.

Они с Луизой медленно поклонились друг другу, когда музыка стихла, и вернулись за стол. Желание танцевать пропало само собой, причём у обоих. Остаток вечера они провели в разговорах с гостями и изредка друг с другом. Усталость медленно подкрадывалась к каждому из них, вынуждая время от времени зевать.

***

Сердце стучало так, что было трудно дышать. Расстёгивая завязки на кафтане, Адальберт через плечо бросил взгляд на Луизу, будто боялся, что и она могла слышать это безумное сердцебиение. Луиза, изогнув шею, вынимала из ушей жемчужные серьги. Что-то завораживающее было в её простых движениях, в устремлённом вдаль взгляде и чуть поджатых губах, говорящих о сосредоточенности на своём занятии. Адальберт сбросил кафтан в руки слуге, не сводя глаз с Луизы. Она передала серьги своей служанке. Адальберт жестом попросил слуг оставить их, хотя понимал, что за дверью уже наверняка собрались любопытные во главе с графиней Марией. Но сейчас до них не было никакого дела.

Дыхание спёрло. Луиза стояла перед ним в одной только ночной рубашке. Она скромно сложила руки перед собой, и только по тому, как она изредка сжимала одну руку в другой, можно было догадаться, что и она в этот час была терзаема волнением. Адальберт подошёл к ней. Что дальше? Он прислонился ладонью к её щеке, мягко притягивая, и поцеловал. Губы у Луизы были сухие. Казалось, она задержала дыхание. Адальберт закрыл глаза. Поцелуй пробудил воспоминания об Италии, о Руфии. Адальберт чуть заметно зажмурился. Нет, всё это в прошлом, этого уже не вернуть. Адальберт отпрянул от губ Луизы и, взяв её за руки, повёл к кровати…

Солнце уже было высоко в небе. Его свет падал прямо на глаза, но веки так отяжелели, что никак не открывались. Адальберт медленно втянул воздух и отвернулся от света, подтянув ноги к груди. Тело казалось мягким, будто его набили перьями, и немного гудело. За ночь усталость так и не прошла. Граф лениво приоткрыл глаза и осмотрел комнату. На секунду взгляд его округлился: он не узнавал места, в котором проснулся. Но тут же воспоминания о вчерашнем дне и том, как он закончился, вернули его на кровать в замке фон Танштайн.

Позади послышался вздох. Адальберт приподнялся на локтях и посмотрел на свою жену. Луиза лежала на спине. Её рука, даже во сне принимая изящные изгибы, прикрывала глаза от всепроникающего полуденного солнца. По тому, как мерно вздымалось одеяло на её груди, можно было понять, что графиня ещё спала. Её бледная кожа как будто светилась на солнце… Адальберт придвинулся к ней поближе и вгляделся в её лицо. Непослушная прядь тёмных волос упала на глаза и щёку. Адальберт предельно аккуратно убрал эту прядку за ухо. Луиза ощутила щекочущее прикосновение, и уголки её губ подёрнулись. Адальберт снова лёг на свою подушку, щуря глаза от солнца.

Он дал себе зарок не возвращаться мыслями к Руфии, но… Это было совсем не похоже на ночи в итальянской деревне. Внутри было… Пусто. Абсолютная пустота, будто все чувства выжали, как сок из винограда. Адальберт вздохнул. Неужели так теперь будет всегда, каждую ночь?

VIII. «Графиня Луиза»

1533 и 1534 год. Адальберту 18 и 19 лет.

Наутро после свадьбы Адальберт с Луизой покинули замок фон Танштайн. Прощание Луизы с семьёй показалось Адальберту чересчур сухим: она наскоро поклонилась братьям и отстранённо обняла отца, а мачехе сказала лишь: «Спасибо за всё». В этой колкой фразе не было ни капли искренности – все это понимали, однако делали вид, будто не замечают.

Роберт оставался в замке. Адальберт надолго задержал его в своих объятьях, покачиваясь из стороны в сторону. Дома без кузена будет тоскливо, даже если теперь рядом будет Луиза. Напоследок Адальберт прошептал Роберту, чтобы тот во всём слушался графа фон Танштайн и что уже скоро он получит титул. Роберт в ответ улыбнулся кузену своей привычной беззаботной улыбкой, которую графу предстояло запомнить на год.

***

Держа Луизу под руку, Адальберт вёл её по замку. Он показал ей портретную галерею: «Надо будет в скором времени заказать ещё один портрет», – усмехнулся граф, искоса глядя на супругу. Луиза, чуть хмурясь, рассматривала портрет матери Адальберта.

Затем молодой граф провёл жену по саду, в котором уже набухали бутоны маков. Адальберт присел около зелёных стеблей и указал на них жене, вспомнив их первую встречу. Луиза слегка улыбнулась. Наконец, Адальберт привёл жену в её покои и с особым оживлением протянул бархатную коробочку, всё это время дожидавшуюся свою хозяйку на тумбочке. Пока Луиза медленно открывала коробочку, в груди у Адальберта всё трепетало, хотелось взлететь куда-то ввысь; на лице застыла улыбка. Граф следил за малейшим движением Луизы, и, когда та увидела содержимое коробочки, в её глазах промелькнули столь желанные для Адальберта искорки радости. Он аккуратно достал золотой кулон, встал позади Луизы и, поджав губы, стал цеплять крохотный крючок за петельку. Адальберт напряжённо вздохнул: это оказалось сложнее, чем он представлял, но в конце концов крючок поддался, и граф застегнул кулон на тонкой шее жены. Он чуть наклонил голову, всматриваясь в изящные линии женского тела и то, как блестит на бледной коже золотая цепочка. Луиза слегка поджала плечи от холода металла или, наоборот, от тёплого дыхания Адальберта. Она повернулась и посмотрела на мужа в ожидании его слов. Граф довольно улыбнулся.

– Прекрасно. Тебе нравится?

– Да. Спасибо тебе.

Луиза неотрывно смотрела на мужа, и во взгляде её было столько тепла, столько искренней благодарности. Адальберт взял её за плечи и поцеловал в лоб.

– Я рад. Надеюсь, в Веллене ты всегда будешь счастлива. Если что-то понадобится – только скажи, я всё сделаю. Хорошо?

– Хорошо, – улыбнулась Луиза.

– Хорошо… – он потупил взгляд. – Ну, тогда я пока пойду?

Луиза кивнула. Адальберт погладил её по плечу и оставил наедине с собой.

Луиза очень скоро стала чувствовать себя в замке, как дома, а точнее, как если бы дома её не сжимала в своих тисках мачеха. Видимо, от того, что у молодой графини была особая связь с отцом, она проявляла большой интерес к денежным делам Веллена. Она быстро поладила с сенешалом Людвигом, и казна замка стала постепенно пополняться золотом. Людвиг считал это своей маленькой победой и ходил по замку с высоко поднятой головой. Адальберт радовался вместе с ним: наконец можно было выдохнуть с облегчением. Как это ни было постыдно, цифры и расчёты с трудом давались графу Адальберту. Одно дело – считать звёзды на ночном небе, и совсем другое – с холодной головой просчитывать на годы вперёд, как не заморить своих людей голодом. Хорошо, что теперь появился кто-то, кто понимал в этом деле больше Адальберта, и, кажется, даже получал от этого удовольствие.

Теперь можно было сосредоточить своё внимание на предстоящем суде. Даже из письма было понятно, что дело обещало быть сложным: в Трирском университете две женщины тайно посещали занятия по арифметике. Хуже того, по доносам некоторых студентов, местный профессор находился с ними в сговоре, всячески помогая в учении. Архиепископ Иоанн был вне себя: он вложил в университет огромные средства, а теперь его репутация была под большой угрозой. На суд в Трир созывалась вся знать княжества, которая одним своим видом должна была показать, к чему на самом деле стремится университетское образование: к созданию людей талантливых, мыслящих, способных принести пользу своей земле. Инквизитор Фома тоже обещал появиться на суде: по его подозрениям, обвиняемые могли оказаться ещё и ведьмами. «А иначе зачем женщинам знать арифметику?», – задавался вопросом Фома.

Адальберт отправлялся на суд в подавленном состоянии. Он чувствовал, что дело окажется не таким простым, как его видят архиепископ и инквизитор. Однако для молодого графа это был шанс вмешаться в ход событий и не позволить сановникам задушить простых людей своей властью. Иоанн сделает всё, чтобы и несчастных женщин, и профессора постигла худшая судьба из возможных… а инквизитор Фома будет рад помочь ему в этом.

Адальберт вскочил на своего коня. С самого утра взгляд графа был отрешённым, а брови сдвинуты в глубокой задумчивости. Он повторял про себя строчки из трудов Грациана и Фомы Аквинского, которые изучал последние несколько недель: «Да будет закон добродетельным, справедливым…», «Установления же государей не могут главенствовать над церковными установлениями, но должны им следовать…», «Несправедливо, чтобы кто-либо хотел судить, не желая при этом быть судимым…».

Адальберт оторвал взгляд от земли и окинул им тех, кто вышел проводить графа. Отец Филипп едва заметно перекрестил своего хозяина и ученика и вздохнул. Луиза отдавала слугам последние указания в дорогу, когда пересеклась взглядом с графом. Адальберт мягко улыбнулся жене, приложил ладонь к губам и помахал Луизе.

***

Из подземелья собора святого Петра веяло холодом, пробивающим до дрожи, отчего Адальберт сидел за столом, обхватив себя за плечи.

Первой ввели старшую из двух женщин. В грубых чёрных прядях блестела седина, тонкие губы обветрились. Она исподлобья смотрела на собравшихся с нескрываемой ненавистью. Архиепископ поднялся со своего места – на его лице тоже застыло холодное презрение.

– Назови своё имя.

– Линда.

– Ты посещала уроки арифметики в городском университете? Отвечай честно, если не хочешь навлечь на себя гнев Божий.

– А толку? – Линда вскинула голову, смахнув с лица непослушную прядь. – Разве Вы уже не решили, Ваше Святейшество, как поступите с нами? Разве не бросите на костёр, как только мы выйдем из этого зала?

Архиепископ сглотнул, впившись немигающим взглядом в обвиняемую. Ему стоило больших усилий, чтобы не ответить ей криком.

– Церковь милосердна. Прежде всего мы наставляем людей на путь истинный. Если ты сама не отринешь Господа, твоя душа всё ещё сможет заслужить спасение.

– Я расскажу, – выпалила женщина, облизнув губы. – Да, я и Ирма решили ходить на занятия к профессору Яну. Знали ли мы, что идём на верную смерть? Да. Был ли у нас выбор? Нет. Мой муж умер прошлой зимой, Ирма схоронила своего месяц назад. Оба были торговцами. После их смерти мы пытались вести дела, но эти… жестокие люди не давали нам этого делать. Покупать у них что-то – значит платить вдвое, втрое больше; пытаться продать свой товар – впустую тратить время. Весь город отвернулся от нас. Что ещё нам оставалось делать? Мы просто пытались выжить в мире, где никому нет до нас никакого дела. Хотите казнить нас за это? Пожалуйста, мы умрём в любом случае. На костре ли, с голоду – какая разница, – она сглотнула и быстрым движением смахнула с глаз внезапно выступившие слёзы. – А Ян… не заслужил смерти. Он ничего не делал, просто закрывал глаза на то, что мы тайком слушали его лекции. Не помогал нам пробраться внутрь, не давал учебники… Не трогайте его, он невиновен.

– Не тебе это решать, – отрезал Иоанн.

Его голос даже не дрогнул. Архиепископ всё с тем же презрением смотрел на женщину, которую теперь била мелкая дрожь. Адальберт придвинулся на край скамьи. Он чувствовал, как и по его телу ползёт холод, и вовсе не от сырости подземелий.

– У меня нет к ней вопросов, – сухо произнёс архиепископ, повернувшись к Фоме.

Инквизитор кивнул и встал со своего места.

– Кто из вас двоих предложил эту… затею?

– Я. Ирма была слишком подавлена после смерти мужа. Вы уж будьте с ней помягче, святой отец, – она обращалась к Иоанну.

– Ясно, – Фома причмокнул. – Как вы проникали в университет?

– Вообще-то, это было не так уж и сложно: надевали плащ с капюшоном, дожидались, пока у ворот столпятся другие студенты, быстро проходили мимо… А дальше прятались в тени и молились, чтобы всё получилось.

Её последняя фраза вызвала у Фомы нервное подёргивание.

– Но ведь попасть внутрь – это одно. Как вам удавалось слушать лекции и не попадаться?

– Мы подслушивали под дверью, – Линда опустила взгляд.

– И никто не замечал вас?

– Как видишь, святой отец, до сих пор никто.