Маски благородия

– Пёс похотливый! – засмеялся граф.

Роберт тоже засмеялся и, замахнувшись как следует, всем телом навалился на Адальберта. Граф наигранно вскрикнул, но потом снова расхохотался, ероша волосы кузена. В голове ожили воспоминания из детства, когда они с Робертом так же играли друг с другом, и ничто на свете не могло помешать их счастью. Казалось, сам мир тогда был ярким, цветным, а печали не существовало вовсе.

Живот приятно болел после долгого смеха. Роберт утёр проступившие слёзы. Кузен лежал рядом с Адальбертом, а та самая подушка валялась где-то на полу. Адальберт устало прикрыл глаза. Он слышал, как шуршали покрывала, когда Роберт вставал с кровати, слышал его шаги, и как кузен остановился в дверях. Но после долгой дороги усталость наконец взяла своё, и Адальберт не мог даже поднять отяжелевшие веки. Последнее, что он слышал, прежде чем провалиться в долгожданный сон, был скрип двери.

На следующее утро за завтраком граф фон Танштайн горячо обсуждал суд над настоятелем церкви в Окфене. Эту новость ему принёс гонец из дома.

– Проклятье! – гремел Фридрих. – Я недооценил Иоанна. Похоже, он собирается продолжить дело Ричарда и хочет показать, что будет с теми, кто попытается встать у него на пути.

– Думаете, Иеремия был невиновен? – спросил Адальберт, поглядывая на капеллана Филиппа и вспоминая их вчерашний разговор.

– Что? Не знаю. Да и это не важно. У нас с отцом Иеремией была одна… договорённость. На торговлю в Окфене. Теперь об этом можно забыть, – Фридрих тихо выругался. – Иеремия был нам – мелким землевладельцам – хорошим союзником, в отличие от ханжи, которого поставили на его место. Думаю, поэтому Иоанн и решил избавиться от прошлого настоятеля.

– Вы это серьёзно? Из-за денег?

– Так устроен мир, Адальберт, – с горькой усмешкой произнёс граф фон Танштайн. – Деньги открывают все дороги, в том числе к власти. А за власть всегда нужно бороться. Запомни это. Мы на пороге больших перемен. Кто знает, как всё повернётся…

Но Адальберт, похоже, уже не слушал графа. Глаза его бегали по полу, будто мимо нёсся табун лошадей.

– Получается, всё это… Обвинение, суд, казнь – всё это было ненастоящим? Притворством?

Хуже того, Адальберт сам принял участие в этой лжи.

– Господи, как это низко!

Молодой граф взметнулся со своего места. На него тут же устремились недоумевающие взгляды слуг. Адальберт оглядел их растерянные лица и нервно сглотнул. Что, если бы кого-то из них обвинили в ереси, просто потому что это было выгодно какому-нибудь лорду или епископу, и ни Адальберт, ни кто-либо другой уже ничем не смогли бы помочь бедняге? Что, если завтра, или через месяц, или через год к нему придёт женщина с голодными детьми и скажет, что ей больше нечем платить графу, потому что её мужа отправила на костёр инквизиция? Инквизиция, которая должна была спасать людские души, а не губить их!

– Мы обязаны что-то предпринять.

– Поубавь свой пыл, Адальберт, – граф фон Танштайн взял Адальберта за запястье. – Сядь. Ты прав, мы не можем бездействовать, иначе останемся ни с чем. Но нужно быть осторожными. Я не хочу сказать, что архиепископу удалось запугать меня, но, знаешь, победителем всегда выходит тот, кто просчитывает каждый свой шаг.

Адальберт так и не сел на своё место и смерил Фридриха холодным взглядом. Лицо молодого графа, всегда озарённое лёгкой улыбкой, помрачнело и сразу потеряло всякую привлекательность. Смотря на Фридриха, Адальберт чувствовал, как внутри закипает злоба. Граф фон Танштайн сам стал частью мира, в котором никому нет дела до справедливости, а ценность имеют только деньги и власть. Он ничем не лучше Иоанна. Однако именно такие, как Фридрих, каждый раз добиваются своих низких целей и утягивают за собой остальных.

Адальберт в бессилии опустился на стул и устремил взгляд сквозь себя.

– А я согласен с Адальбертом, – вдруг подал голос Роберт. – Фридрих, сколько уже люди ведут эту осторожную игру? Да столетиями! И что, хоть что-то изменилось? Нет… Извините, вам дали шанс – вы его упустили, – он с наигранной досадой развёл руками. – Мы не допустим того же. Мы доведём до конца то, чего не сделали наши отцы. Тогда и посмотрим, кто выйдет победителем.

– Твоему кузену, Адальберт, пора научиться понимать, когда стоит открывать свой рот, а когда – нет, – граф фон Танштайн опёрся локтями на стол, отчего его и без того широкие плечи стали совсем громадными. Он обратился к Роберту. – Прежде, чем разбрасываться громкими словами, попробуй сам хоть чего-то добиться, мальчик. Ни титула, ни войска, а спеси столько, будто передо мной сам император.

Роберт гневно поджал губы, со скрипом отодвинул стул и уже приподнялся с места, когда Адальберт встал позади него и положил руки ему на плечи, усаживая обратно.

– Роберт, прошу тебя. Давайте не позволим этому глупому спору рассорить нас. Мы ведь почти семья, да, Фридрих?

Роберт стряхнул руки кузена с плеч, встал и размашистым шагом вылетел из зала, оттолкнув в стороны слуг и обратив на себя внимание всех за столом. Фридрих и Адальберт проводили его взглядом: один – раздражённым и надменным, другой – печальным. Когда всё утихло, молодой граф со вздохом вернулся на своё место.

– Прошу Вас, не сердитесь на Роберта. Ему и так приходится нелегко, а о рыцарстве лучше даже не упоминать…

– Как бы это не помешало вашему союзу с Луизой, Адальберт. Своими выходками он ставит под угрозу честь семьи, а значит, теперь и мою честь тоже.

– Нет-нет, всё будет в порядке, уверяю Вас. Он справится со своим гневом. Тем более, если с Вашей помощью наконец получит титул. А дома я всегда приглядываю за ним, так что беспокоиться не о чем.

Граф Фридрих долго прожигал Адальберта испытывающим взглядом. Адальберт лишь тепло улыбался ему в ответ, смотря прямо в глаза, хотя в животе всё неприятно скрутило от напряжения.

– Разве ты сам не разделяешь взглядов кузена? – наконец сказал граф фон Танштайн, с подозрением наклонив голову. – Ведь ты тоже начал возражать мне, просто сумел вовремя замолчать. Может, ты уже состоишь в сговоре с мятежниками?

– Что Вы, ни в коем случае!

– … Я не могу рисковать семьёй и своим честным именем, Адальберт. Слишком много я положил, чтобы заработать его.

– Я Вас прекрасно понимаю. Будь я на Вашем месте, я бы тоже переживал о чести семьи. Но я буду осторожен, могу Вам поклясться.

Граф фон Танштайн сощурил глаза и некоторое время молча смотрел на Адальберта, после чего лицо его смягчилось.

– Ладно. Твой отец был хорошим человеком, и, я верю, он воспитал тебя правильно. Но учти: я буду следить за тобой и твоим кузеном, Адальберт.

Адальберт закрыл за собой дверь в библиотеку и прислонился к ней затылком. Полдень ещё не наступил, а на душе уже было тяжело.

Значит, суд над Иеремией был не просто ошибкой, а заранее спланированным манёвром. От злости на архиепископа и его свиту, на их жажду власти, а также от осознания собственной причастности к этому грязному делу кровь кипела в жилах. Проснулось и незнакомое до сих пор чувство отвращения к графу фон Танштайн с его притворством и глупой манерой говорить намёками. За это чувство теперь стало стыдно. Граф ни в чём не был виноват – не сам по себе он стал таким человеком. Жизнь вынудила его… Да, ему наверняка пришлось тяжело – тяжелее, чем Адальберту, чем Роберту, оттого он и начал притворствовать. А может, и архиепископ поступает так, а не иначе, потому что по-другому поступить не может? И потом, оставшись одни, и владыка, и граф фон Танштайн, и инквизитор Фома – все они утопают в муках совести, презирают себя, но не могут ничего сделать? Адальберт опустился за письменный стол и спрятал лицо в ладонях. Внезапная жалость к этим людям только сильнее запутала мысли.

– Ты никогда не встаёшь на мою сторону, – послушалось из глубины библиотеки.

Адальберт отнял руки от лица и повернул голову в сторону голоса. Прислонившись к книжным полкам, в тени стоял Роберт.

– Что ты такое говоришь, Роберт? – Адальберт протянул к нему руку, подзывая к себе.

Кузен отстранился от полки и неспешным шагом направился к Адальберту. Во взгляде сверкала глухая обида – частая спутница Роберта.

– Я всегда на твоей стороне, – говорил молодой граф, беря кузена за руку. – Просто я не хочу, чтобы вы с графом Фридрихом ссорились. Знаешь, я пока не хотел говорить тебе, но граф обещал взять тебя в оруженосцы и поручиться перед архиепископом, чтобы ты получил титул.

– Правда? Ну, теперь он наверняка возьмёт свои слова назад.

– Неправда. Он уже почти остыл. А если попросишь у него прощения, так и вовсе забудет – будто ничего и не было!

– Эх, Берт… Счастливчик Берт, снова всё уладил. Всегда-то у тебя всё получается, а я рядом с тобой выгляжу полным ничтожеством.

– Перестань! Ты не ничтожество. Тебе куда сложнее, чем мне. Сколько в твоей жизни было испытаний, и со всеми тебе приходилось справляться одному. Ну, а я… ты прав, мне всегда везло.

Адальберт посмотрел сквозь себя. «До сих пор везло». Роберт наклонил голову.

– Ты собираешься обличать архиепископа во лжи? – он словно угадал мысли кузена.

– Скажем так, у меня уже есть мысли на этот счёт, – косо улыбнулся Адальберт, покручивая в свободной руке перо.

Гонец с письмом от графа фон Веллен покинул замок незадолго до отъезда Фридриха. Адальберт вышел во двор проводить будущего тестя. Солнце нежно грело кожу, редкие облака плыли по небу, словно тающий снег по бурной реке. Молодой граф закрыл глаза и глубоко вдохнул одновременно прохладный и тёплый воздух, какой бывает только весной. Рядом раздавался невнятный, притихший голос Роберта, который просил прощения у графа фон Танштайн. Затем Адальберт с Фридрихом договорились о помолвке: Адальберт должен был приехать в замок фон Танштайн с визитом через две недели. Вскоре после этого граф фон Танштайн уехал.

***

Ответ из Фрайбурга не успел прийти, и Адальберт отправился в Танштайн с чувством неприятной недосказанности, как когда бросаешь книгу посреди захватывающей главы.