Маски благородия

***

Со временем стало понятно, что покоя, как в былые времена, можно было не ждать.

Архиепископ Трирский Иоанн III собирался остановиться в графском замке на ночь. К его приезду Адальберт готовился основательно – владыка первый раз посетит Веллен после смерти графа Рудольфа и всех обновлений в замке. Не без помощи проворного Людвига новый граф распоряжался насчёт блюд, которые подадут на стол, следил, чтобы в замке всегда было чисто, отдавал указания слугам, где им находиться в день приезда владыки. Во всём этом Адальберт чувствовал какое-то притворство, но встречать архиепископа без привычных ему почестей было слишком дерзким вызовом даже для свободолюбивого Адальберта. К тому же, надо было показать Иоанну, что новый граф фон Веллен может стать ему надёжным союзником, а не только посыльным мальчиком.

Адальберт поспешил преклонить колено перед Иоанном и поцеловать его руку. Когда граф выпрямился, почти у самого его носа вырос смуглолицый священник с очень пронзительным взглядом и острым носом, кажущимся каким-то чужим на размякшем теле. Пока Адальберт с замиранием сердца – пусть и не столько от восторга, сколько от волнения – водил архиепископа по преобразившимся коридорам, смуглолицый священник не отходил от Иоанна ни на шаг. Он внимательно рассматривал картины и скульптуры, заботливо привезённые графом из Италии, но ещё более пристально наблюдал за самим Адальбертом, рассказывающем о своём путешествии с нескрываемой гордостью.

– Так и наёмники в своё время разграбили священный Рим, – подал голос патер.

– Отец Фома, инквизитор из доминиканского ордена, – представил своего спутника Иоанн, отвечая на немой вопрос графа фон Веллен.

– Рад знакомству, святой отец, – кивнул Адальберт. – Однако, ты, верно, не знаешь, что мой отец одним из первых направил в Рим свою армию в помощь осаждённым.

Фома покосился на архиепископа.

– Это действительно было так – я помню, – кивнул Иоанн.

– Что ж, буду знать, – сухо ответил инквизитор.

Ужин прошёл в напряжении. Роберт, сидевший по одну сторону от Адальберта, съедал гневным взглядом Иоанна, сидевшего по другую сторону от графа. Неприязнь была взаимной: после восстания фон Зиккенгена любой рыцарь или будущий рыцарь представлял для духовенства угрозу. Роберт же невзлюбил Иоанна просто за то, что тот был священником у власти. Обычно Адальберт отвлекал кузена от попыток нагрубить тогда ещё архиепископу Ричарду, но сейчас граф должен был оказывать своему гостю радушный приём, учтиво улыбаясь и поддерживая беседу ни о чём. Несмотря на общий гул, со стороны кузена Адальберт слышал тихие, но весьма посыльные оскорбления.

После ужина Адальберт застал инквизитора Фому в зале с портретами. Он рассматривал портрет предка фон Велленов, Ульриха Трирского – почему-то именно он чаще всего привлекал внимание сановников. Инквизитор услышал шаги графа и медленно повернулся к нему. Затем удивлённо вскинул брови, ещё раз посмотрел на портрет и снова перевёл взгляд на Адальберта.

– Вот это семейное сходство.

Адальберт взглянул на портрет. Раньше он был мал и, конечно, не замечал этого, но теперь стало очевидно, что молодой граф и впрямь был почти копией своего предка. Только вот взгляд у Ульриха был куда более… твёрдый? Или жестокий?

– Архиепископ Иоанн уже посвятил Вас в подробности нашего дела, милорд? – спросил Фома, не сводя глаз с графа.

– Да. Если я правильно понял, в Окфене кто-то что-то проповедует.

– Почти так. Только не «кто-то» и не «что-то». Там… – инквизитор замотал головой, начиная мысль с начала. – Сейчас такие времена, что нужно всё время быть начеку, милорд. Трирское княжество, в отличие от многих других, держится под натиском лютеран, несмотря ни на что. Потому так важно пресечь здесь любые поползновения ереси на кор-ню. Сегодня в церкви Окфена священник проповедует о Лютере и его «подвигах», а завтра город идёт на своего сюзерена войной. Мы, христиане, должны держаться вместе, а не враждовать.

«И убьём любого, кто посмеет нам возразить. Exitus acta probat[13 - Цель оправдывает средства (лат.)], я полагаю», – подумал Адальберт, но вслух ничего не сказал.

***

Трудно было вообразить себе что-то более утомительно-скучное, чем дорога до Окфена. Архиепископ не привык к спешке, а потому привалы занимали по времени столько же, сколько и сама дорога. «Если в Окфене и правда завелась ересь, пока мы туда доедем, город превратится в Новую Гоморру[14 - Гоморра – библейский город. Его жители своими грехами вызвали гнев божий, и город был уничтожен.]», – негодовал Адальберт. Его жеребец недовольно фыркал: он любил быструю езду, и графу приходилось пускать коня в рысь вокруг повозки архиепископа, чтобы хоть как-то утолить тоску животного по вольному ветру. Граф был уверен, что за это Иоанн смеряет его из окна своей повозки высокомерным взглядом.

Архиепископ, Фома и другие священники из свиты Иоанна расположились в монашеских кельях церкви Распятия. Адальберт снял комнату в гостинице.

Когда граф фон Веллен пришёл на допрос, казалось, все вокруг знают что-то, чего не знает он. Должно быть, сановники уже успели обсудить все детали предстоящего дела, пока граф ожидал начала суда вдали от остальных.

Адальберт сел, небрежно откинувшись на спинку кресла и скрестив руки на груди. Вместе с ним за столом сидели Иоанн, Фома, аббат Николаус, в чьи владения входила церковь, и местный писарь. Позади на скамьях в мрачном молчании сидели служители церкви Распятия.

В комнату ввели пожилого священника. Подол его рясы посерел от городской пыли, тень падала на впалые щёки – было видно, что последнюю неделю, если не больше, он провёл в подземельях церкви. Однако глаза ясно смотрели на собравшихся. Со скамьи послышался шёпот: это был настоятель церкви Распятия. Фома и Иоанн склонились друг к другу и стали тихо о чём-то переговариваться. Затем голос Фомы раздался так громко и неожиданно, что Адальберт выпрямился в своём кресле.

– Отец Иеремия, – начал инквизитор, – сегодня ты предстал перед судом святой инквизиции по обвинению в распространении ереси. Пользуясь своим положением настоятеля церкви, ты посмел проповедовать учение еретика Лютера и вводил в заблуждение паству. Покайся во грехах своих, если хочешь заслужить милость Божию.

Отец Иеремия откашлялся и ещё раз оглядел зал.

– Братья мои, – после резкого голоса Фомы голос настоятеля звучал, как шуршание шёлка. – Теперь стою я перед Господом, и пусть Он будет мне судьёй. Я не стану лгать: я действительно проповедовал об отце Мартине и о том, какие испытания выпали на его долю. Но в моих проповедях не было злого умысла. Я пытался лишь донести до своих прихожан мысль о единении христианского народа. В такие трудные времена Господь испытывает нашу веру, и я хотел напомнить…

– Достаточно. Инквизиции известно, что это были за проповеди. Ты говоришь, что в них не было злого умысла. Но тут же говоришь и о том, что еретик Лютер якобы подвергся неким «испытаниям». Уж не хочешь ли ты сказать, что считаешь гонения на лютеран несправедливыми и тем самым не признаёшь приговора, вынесенного Мартину Лютеру императором Карлом Пятым, помазанником Божьим?

– Нет, я так не считаю. И спорить с решением Вормсского рейхстага я тоже не намерен.

– Быть может, ты сам поддерживаешь сторонников Лютера? Или находишься в сговоре с еретиками и желаешь, чтобы католическая церковь пала?

– Нет, святой отец, я не разделяю взглядов Мартина Лютера и не нахожусь в сговоре ни с кем из его последователей.

– И всё же ты проповедовал его учение?

– Речь шла не об учении, а о том, что все мы служим единому Богу и не должны позволять этой розни ослабить нашу веру.

– То есть ты открыто призывал своих прихожан обратиться в лютеранство, чтобы – как ты сказал? – не ослабить веру?

– Я никого ни к чему не призывал.

Адальберт придвинулся на край стула и опёрся локтями на стол. То, что представлялось ему скучным тягучим процессом, оказалось интереснее некоторых современных романов. Граф переводил взгляд с настоятеля на инквизитора. После последних слов обвиняемого Фома легонько дёрнул уголком губ.

– А вот это мы сейчас и выясним. Введите свидетельницу!

В комнату вошла хрупкая женщина в лёгком сером платье. Адальберт сразу подметил красноту вокруг её глаз, как будто она всю ночь плакала.

– Как тебя зовут? – спросил Фома, скрестив руки на груди.

– Мария, – тихо ответила женщина.

– Говори громче. Мария, бывала ли ты на проповедях отца Иеремии?

– Да, святой отец.

– Рассказывал ли он на них о Мартине Лютере, о его последователях и их учении?

– Да, святой отец.

– Называл ли он их еретиками?

– Нет, святой отец.

– А предлагал ли он принять лютеранскую веру?

Мария посмотрела на отца Иеремию, и лицо её дрогнуло. Она задержала свой взгляд на измождённом священнике, а затем произнесла совершенно спокойно:

– Да, святой отец. Отец Иеремия называл Мартина Лютера святым мучеником и говорил, что ещё настанет время, когда весь мир будет следовать его учению, а старая церковь признает свою ошибку или падёт.

Аббат Николаус опёрся локтями на стол и скрестил пальцы. Фома быстро взглянул на него и снова обратился к женщине.