Мильхама: рождение всадника

Мильхама: рождение всадника
Анна Урусова

Дополнение к книге "2020: Дословный Апокалипсис". Зарисовка на тему становления Константина Великого всадником апокалипсиса. Основное изображение обложки создано в тандеме с Midjorney (текст автора – картинка нейросети).

Анна Урусова

Мильхама: рождение всадника

За стенами роскошной виллы весна медленно превращалась в лето. Ветер, свободно гуляющий по императорским покоям, постоянно менял направление, влетая то в восточные, то в западные окна. С запада он приносил изысканно одетому человеку, лежащему на высоком ложе, аромат цветов, а с востока – слабый запах моря. И только этот ветер и эти запахи связывали лежащего с разыгрывающейся за окном мистерией расцвета пробужденной природы. Ибо он был слишком слаб чтобы даже дойти до окна, а о том, чтобы выйти на улицу, Константин Великий уже и не думал.

– Я умираю. – В последнее время Константин полюбил разговаривать сам с собой. Прислуга, которая могла бы подслушать сокровенные мысли августа, с видимым удовольствием подчинилась распоряжению удалиться и не беспокоить повелителя до особого распоряжения. Но он не собирался звать их, хоть это и создавало некоторые неудобства: кувшин с прохладительными питьем уже нагрелся, а над нарезанными фруктами роились насекомые. Константину было легче смириться с соседством ос, чем дать хотя бы одному плебею увидеть свой страх.

– Лучше быть последним батраком на земле, чем царем в царстве Аида… Кто же это говорил? – В последнее время память стала также ненадежна, как и всё тело. – Впрочем, неважно. Я сделал всё, что мог, чтобы избежать этой участи, и скоро я узнаю, правду ли сказал тот молодой кандидат[1 - Телохранитель в римской армии].

Константин действительно забыл многое. Даже лица жены и первенца, которые, если верить словам некоторых особенно совестливых жрецов, никогда не должны были стереться из памяти убийцы, поблекли и потускнели. Но ночь, предшествующую его признанию августом, и тот разговор он помнил так хорошо, словно это случилось вчера.

***

Это лето было важным, очень важным. Болезнь отца, непостоянство и откровенный страх августа Галерия; поспешное бегство в Британию к пока еще живому родителю и верным легионом. Один неверный шаг, и всё сорвалось бы, и тогда за голову бывшего наследника половины империи не дали бы и завалящей монеты.

Не удивительно, что, прибыв в Эборак и узнав, что отец ещё жив, Константин совершил нечто, несвойственное для себя. Высокомерный и тщательно следящий за тем, что и кому говорит, он разговорился с кандидатом, охранявшим его комнату изнутри.

– Как твоё имя? – Константин понимал, что после нескольких дней пути и сложной переправы ему необходимо отдохнуть, но сон не шёл. Тогда он решил, что несколько добрых слов, сказанных кандидату охраняющему его покои, будут полезны для поднятия престижа и для избавления от сегодняшнего напряжения.

– Картафил. – Он стоял у двери, не шелохнувшись, словно не нуждался даже в перемене позы, чтобы не затекали руки и ноги.

– Давно ты служишь здесь?

– Нет. Только три месяца. – Он говорил со слабым акцентом, подобного которому Константин ещё не слышал.

– Должно быть, ты хороший и верный солдат, раза август ввёл тебя в число кандидатов.

– Я благодарен августу за эту честь. – Кандидат делал и говорил то, что должен был, но что-то в нем казалось неправильным. На всякий случай Константин нащупал короткий кинжал, с которым никогда не расставался.

– Откуда ты?

– Моя родина – маленький городок на берегу Иордана, что в Сирии Палестинской[2 - Название Палестины после 135 года н.э.]. – Константин крепче сжал рукоять кинжала. Неужели секта слабаков и лентяев, какими их считал Константин, решилась на убийство столь высокопоставленного римлянина?

– Я слышал, человек, считающий себя Богом, происходил из тех же краев. Уж не следуешь ли ты за ним? – К огромному удивлению Константина губы кандидата, точнее, та их часть, которую было видно из-под шлема, искривились то ли в усмешке, то ли в непонятной гримасе.

– Он считал себя сыном Божьим и был им, но я не следую его пути так же, как не иду дорогой Яхве и никакого другого Бога.

– И почему же ты не идёшь за ним? Если уверен в том, что он сын Бога?

– Я не боюсь смерти.

Константин ожидал любого ответа, кроме того, который услышал. Удивлённый, он молчал, думая, что кандидат скажет что-то еще, но тот молчал. Как, в общем-то, и должен был.

– Хочешь сказать, что за ним идут только те, кто боится смерти? – Некоторое время Константин искал внутри себя страх смерти и, к своему собственному неудовольствию, обнаружил. Точнее, это был страх ужасающего посмертия в подземном царстве.

– Не совсем смерти. Того, что обещают Олимпийцы после неё. Как там было? Лучше быть рабом среди живых?

– Батраком на земле. – Константин не знал и не любил греческого языка, но некоторые вещи приходилось читать хотя бы в переводах.

– Да. Но радоваться жизни, будучи кем-то вроде раба или нищего, сложно, а Сын обещал посмертную вечную радость. И месть богачам в некотором роде. Ну а о том, что бедных больше, и так было и будет, ты и сам знаешь.

– Почему ты так уверен, что действительно был сыном Бога?

Константин не услышал ответа: сон наконец пришёл к нему.

Утром Константину было не до разговоров со странным кандидатом. Он вспомнил о Картафиле только перед отъездом из Британии, и тогда командир одного из отрядов признался, что кандидат был с ними в одной из стычек с пиктами. И варвары сначала серьёзно ранили его, затем утащили с собой. Константин тогда с трудом сдержался, чтобы не наказать идиота, рискнувшего человеком, так и не ответившим на главный вопрос августа.

Воспоминания отступили, возвращая Константина в дряхлое беспомощное тело и наполненные запахом ладана императорские покои.

– Почему тут пахнет ладаном? – Таковы были последние слова Константина Великого. А потом его тело сковал смертный холод.

***

Картафил не солгал. Христиане действительно шли за сыном Бога, и обещанное им посмертие действительно было намного лучше царства Плутона. Вот только оглушающее благодатное безвременье, наполненное чудными ароматами, божественной музыкой и незнакомым до того ощущением, что он купается в чей-то любви, наскучило Константину очень быстро. Или прошло много времени?

– Иоанн, мой возлюбленный ученик, неужели этому я учил тебя? – Чей-то тихий расстроенный голос ворвался в личное безвременье Константина словно гром. И в тот же момент начало возвращаться зрение и способность чувствовать прикосновения. Оглядевшись, Константин обнаружил, что находится в небольшом мраморном углублении на полу исполинского храма, купол которого был так высок, что его можно было только угадать. Где-то там, под куполом, находился источник той любви, которая всё это время окутывала Константина.

– Это были поистине страшные времена, Учитель. – С обеих сторон от него стояли двое неуловимо похожих друг на друга людей. Увидев их лица, типичные для жителей Сирии Палестинской, и странную одежду, Константин поднялся на ноги, не желая лежать перед Богом.

– Земная жизнь страшна, очень страшна, но почему ты решил, что мне и Отцу моему будет приятно сделать её ещё страшнее? – Сын – он стоял слева от Константина – укоризненно посмотрел на своего ученика. – Но теперь уже поздно.

Мужчина, стоявший справа, понуро опустил голову, и Сын повернулся Константину. Мгновение бывший император раздумывал, стоит ли склониться в знак уважения, но остался стоять. Он построил множество храмов, он сделал христианство признанной и уважаемой религией. Пусть склоняются те, кто только так может оплатить своё посмертие.

– Константин, – Сын взглянул в глаза бывшему императору. – Я пришёл к тебе потому, что этот рай – не самое подходящее место для твоего духа.

– Это лучше, чем то, что мог предложить мне Плутон. Я ни о чём не жалею. – Ни Сын, ни его ученик не ожидали такого ответа. Ученик даже вскинулся, явно собираясь что-то сказать, но Сын взглядом остановил его.

– Я могу предложить тебе кое-что получше. Тебе знакомо Откровение, написанное Иоанном? – Константин покачал головой, но Сын, казалось, ожидал этого. – Что ж, это поправимо. Иоанн, расскажи ему. Только покороче, пожалуйста.

Рассказ не занял много времени. Константин понял не всё, но не перебивал, надеясь, что все непонятные моменты так или иначе прояснятся.

– Я предлагаю тебе стать Мильхама[3 - Война (ивр.)], Всадником на рыжем коне.

– И что я буду должен делать? – Константин прекрасно помнил всё, что его рассказал Иоанн, но понять роль трёх Всадников так и не смог.

– В общем-то, ничего особенного. – Сын одарил Иоанна ещё одним укоризненным взглядом. – Мильхама, как и его конь, скорее символ, чем объект. Но хотя бы кто-то из вас должен быть личностью. Полагаю, что из всех праведников ты лучше всего подходишь для этого. И ты достаточно силён, чтобы оседлать Иитаарбут.

– Кого?

– Иитаарбут – рыжий конь, чьё имя означает «невмешательство». Он – худший антипод войны и одна из её основ. И он – часть силы, которая накопилась за те века, когда невмешательство развязывало войны или было разрушительнее любой войны. Фактически, именно твоя воля даст форму Иитаарбут.

– Я согласен. – Константин мог бы задать еще много вопросов, но не захотел. Во что бы это не вылилось – это будет лучше, чем здешнее безвременье.

– Так иди, Мильхама!