Вещий сон

– Бросить ребенка? Это бесчеловечно, – выпалила я.

– Ну, почему сразу бросить? Я часто навещал Эстер, помогал по хозяйству. Альберт хорошо ко мне относился. Конечно, правду он не знал. Думал, что я просто бедный индейский мальчик, которого Таня жалеет. Когда родился Стивен, я с удовольствием с ним возился, даже иногда оставался, когда Альберту с Татьяной нужно было уйти. Эстер дала мне образование, учила меня русскому языку, давала читать русские книги. Три года назад Альберт с Эстер попали в серьезную автокатастрофу. Альберт погиб, Татьяна серьезно повредила ногу, была угроза ампутации. Мы со Стивеном по очереди дежурили в больнице. В общем, выходили нашу Таню. Вот, собственно, и вся история.

– Честно, не знаю, что сказать, – призналась я.

– Не нужно ничего говорить, – Рикардо улыбался, потом взял мою руку в свою. – Оля, оставайся.

От неожиданности я резко выдернула руку.

– Остаться? Это исключено. В Москве у меня работа, дом, – от волнения я поднялась и стала ходить по комнате. Рикардо продолжал улыбаться.

– Хочешь, я познакомлю тебя с отцом? – Я кивнула.

Выехали с утра, едва солнце показало из-за горизонта заспанный глаз. Клонило в сон, а Рикардо был бодр и свеж, будто все человеческие чувства ему совершенно чужды. Он подпевал под какую-то незатейливую песенку по радио, а я все никак не могла разлепить глаза. Вскоре меня сморил сон. Проснулась я от того, что любимый что есть мочи тряс меня за плечо. Я недовольно замычала. Рикардо указывал пальцем на обочину. Я повернула голову, на бетонном постаменте было гордо выведено: «Добро пожаловать в голливудскую резервацию Семинолов».

– Вау! Оциоло, вождь семиолов, – воскликнула я.

Рикардо рассмеялся.

– Отца вообще-то зовут Джим.

– Джим, – повторила я. – Оциоло – лучше.

Я с любопытством оглядывала окрестности. Что я ожидала увидеть? Вигвамы, индейцев в перьях и пончо, курящих трубки. Действительность оказалась куда прозаичней: пустынные дороги с растрескавшимся асфальтом, пыльные обочины, старые автомобили, одноэтажные домишки, облупившиеся стены с потрескавшимися табличками: «Продукты», «Почта», тощие собаки, распластавшиеся на солнцепеке.

– Ну, вот и приехали, – Рикардо вылез из машины, распахнул мою дверь и помог выйти. Двухэтажный дом мистера Джима выглядел богаче других, но, все же, совсем не то, что я ожидала. – Пойдем.

– Ricardo, – мужчины обнялись, потом Джим отстранился, взглянул на меня, растянув в улыбке щербатый рот: – Hello, Bine… – Абракадабра какая-то. Я разобрала только первые буквы. Вдруг отец Рикардо заключил меня в объятия. – At last…

На меня пахнуло пивом. Я ошарашенно взглянула на Рикардо, он тихонько посмеивался. Представляю, какое у меня было лицо. Приступ безумия миновал, и Джим пригласил нас за стол, открыв каждому по бутылке пива. Мужчины что-то оживленно обсуждали, переходя с английского на тарабарский, по-другому не скажешь. Я откровенно скучала, рассматривая небогато обставленную кухню. Дому, как, между нами говоря, и Джиму определенно не хватало женской руки. Оба они были какие-то засаленные и потрепанные. Длинный и худой, как жердь, Джим был небрит, его седые волосы, доходившие до плеч, отчаянно нуждались в воде и мыле. Сложно было представить аристократичную Эстер вместе с неухоженным Джимом.

Мужчины явно о чем-то спорили, голос Джима почти срывался на крик. До меня долетали слова: индейцы, правительство Штатов, права. Понятно, права индейцев – старо, как мир. Я украдкой пнула Рикардо под столом.

– Ладно, папа, нам пора.

После казавшегося бесконечным прощания, мы наконец-то сели в машину. Джим еще долго махал нам вслед.

– Рикардо, что это было? – спросила я.

– Ты о чем?

– Ты прекрасно знаешь, не придуривайся, – пришлось повысить голос.

– Ты про встречу? Индейцы верят в реанкарнацию. Прости старику эту блажь.

– Да ему в дурдом надо, – подытожила я. Рикардо замолчал, сосредоточившись на дороге. У меня из головы не шла индианка, за которую меня принял Джим. – Расскажи мне о ней, – попросила я, когда мы остановились у дома Эстер.

– О ком? – удивился Рикардо.

– Об индианке.

– Это было в незапамятные времена, никто уже ничего толком не помнит, – он пожал плечами. – Тебе пора. Не забыла?

Я помотала головой. Разве такое забудешь? Завтра я возвращаюсь домой. Домой? Где теперь мой дом? Одному богу известно.

Решила лечь пораньше и не смогла сомкнуть глаз. На сердце было тяжело. Уехать? Остаться? А как же мама, работа, ипотека? Такие решения так быстро не принимаются. Нужно все взвесить. Я подумала о старости, представила себя рядом с Рикардо в замызганном доме Джима. В старости он станет таким же. Неудивительно, что Эстер сбежала при первой же возможности. Под утро меня сморил сон, в ночном воздухе отчетливо чувствовался запах дыма…

Москва встретила пургой, метелью и заморозками. Словно от доброй матери я вернулась к злой мачехе. Даже не верилось, что пролетело всего лишь десять дней. Казалось, целая жизнь. В квартире было холодно и пусто, стильный минимализм, который раньше приводил в восторг, казался стылым и неуютным. Ничего не радовало. Я жила на автопилоте, вставала с будильником, работала работу, ехала в пустой холодный дом. Внутри поселилась стужа, сковала сердце, заморозила душу, как поцелуй снежной королевы. Настоящая я сжалась и спряталась где-то глубоко внутри и из своего уголка наблюдала за другой собой, за той, что улыбалась, рассказывала на работе небылицы про свою поездку, про Стива (кто это вообще?). Потом… потом все оказалось банально до тошноты… две полоски на тесте. Я не знала, плакать мне или смеяться, радоваться или грустить?

– Что вы решили? – спросила женщина бальзаковского возраста в белом халате.

– А? Решила? – у меня дрожали руки, я не могла попасть рукой в рукав.

– Насчет беременности? Оставляете или… – она строго взглянула поверх очков.

– Или… – от этого ужасного слова все внутри сжалось. Стоит мне сказать «или» и новая жизнь во мне умрет, умрет вместе со мной, вместе с той мной, что прячется глубоко внутри. «А как же работа и ипотека?» – в голове вспыхнула подленькая мысль и тут же потухла. «Да фиг с ней, фиг с ними со всеми», – я улыбнулась врачу, милой женщине в белом халате:

– Конечно, оставляю, – я обхватила плоский живот руками.

– Ну, вот и славненько, – она сразу подобрела и начала рассказывать, что мне делать дальше, но я не слышала… по щекам текли слезы, впервые с момента возвращения. «Рикардо! Позвонить Рикардо. Хотя… Еще есть время, незачем торопиться».

Жизнь обрела смысл, еда – вкус и запах, люди – лица. Я впервые ела все, что хочу, нисколько не заботясь о весе. Я постепенно оттаивала, по выходным бродила по магазинам, скупая крошечные пинеточки, шапочки и распашонки. Говорят, до родов нельзя. Глупые суеверия.

Пять месяцев… малыш вовсю толкался. Я стала похожа на неуклюжего пингвина, ну и пусть. Малыш затих, его не слышно было утром.

– Соня, просыпайся, – я, смеясь, хлопала ладошкой по животу. Весь день… ничего. Не могла сосредоточиться на работе, все падало из рук. Томительная ночь… В семь утра я сидела под дверями врача в консультации.

– Наталья Ивановна, я его не чувствую, – я вцепилась в рукав.

– Успокойся, сейчас посмотрим, – целую вечность она переодевалась, я успела сгрызть до кожи почти все ногти. Фу, там же грязь и микробы. Наталья Ивановна водила рукояткой аппарата УЗИ по животу. Я внимательно следила за ее лицом. Она не улыбалась, внутри что-то оборвалось. Я обмякла. Она зачем-то куда-то побежала, хотелось умереть. Пришла еще какая-то женщина в белом халате, они что-то говорили, я не слышала. «Как же так? Как так? Я же видела тебя, белые волосики, голубые глазки. Почему ты ушел?» Ответа не было. Через три дня я стала мамой ангела, родила мертвого ребенка. Спустя три дня меня не стало. Я взяла больничный. Никуда не выходила. Ничего не ела. Ничего не делала. Мечтала умереть. Не знаю, сколько прошло времени, неделя, две, год. Телефон я отключила. Маме написала, что улетаю в командировку, позвоню сама. Про беременность я ей так и не сказала.

Так пролетели два года, годы добровольного затворничества. Жизнь ползла улиткой, оставляя липкий след тоски и безысходности. Периодически возникало желание позвонить Рикардо, тут же пропадало. «Что я ему скажу? Извини, но наш малыш умер. Пусть лучше все будет, как есть». Ровно два года. Я купила бутылку вина, легла в ванную. «А ведь все могло быть по-другому. Я могла остаться, ты мог бы выжить». Я запивала слезы вином. «Надо позвонить Рикардо, рассказать. Нет, только не звонить, лучше в живую». На следующий день я обнаружила в своем почтовом ящике приглашение. Хотела удивиться, но не смогла. Все эмоции умерли вместе с ним.

Воскресенье. Я даже не вставала. Впрочем, как в последние два года. Мое уединение нарушил настойчивый звонок на домашний телефон. «Я же, вроде, его отключала. Ошиблись номером. Не буду отвечать». Телефон звонил, не переставая. Пришлось встать. Я подняла трубку:

– Это Эстер. Рикардо убили. Приезжай.

В трубке раздались короткие гудки. Я села на пол. «Может, это какая-то глупая шутка? Рикардо? Такой живой, такой родной. За что, господи, за что?»

Паспорт с визой я забрала на следующий день. Купила билет. На этот раз не было долгих сборов, не нужно было искать сексуальный купальник и идти в салон. Черное платье, черные туфли, черный платок. Ненавижу черный цвет. Хотелось, чтобы этот чертов самолет упал. Нет, тот малыш с мамой и старик в соседнем ряду ни в чем не виноваты. Нельзя быть эгоисткой, нельзя быть эгоисткой, нельзя… Мальчик с голубыми глазами и беленькими волосиками махал пухлой ручкой, он прощался, его ждал Рикардо, подхватил на руки: «Стойте, остановитесь, подождите».

– Женщина, вам плохо? – Девушка на соседнем сиденье трясла меня за плечо.

– Спасибо, все нормально, – лицо было мокрое от слез.

– Мы собрались здесь, чтобы проститься… – я не плакала, слез просто не осталось, тяжело опиралась на трость Эстер. Она никому не разрешила поддерживать себя. Только плотно сжатые губы и побелевшие костяшки пальцев выдавали ее душевное состояние. Стивен рыдал, закрывая лицо руками. Джим отрешенно смотрел в одну точку, улыбаясь чему-то. Блаженный.

– Вечером жду тебя, – шепнул он после церемонии. – Рикардо ждет тебя, – он бодрой походкой направился к машине. «Сумасшедший».