Мой ВРБ

Мой ВРБ
Анна Вячеславовна Китаева

Коллекция воспоминаний разных людей о Валерии Романовиче Беляковиче (1950—2016), основателе и художественном руководителе Московского театра на Юго-Западе, народном артисте РФ и обладателе звания «живое национальное достояние Японии». История о том, как он влиял на судьбы людей, попадавших в его орбиту.Содержит нецензурную брань.

Это рассказ о том, как я встречалась с разными людьми, мы вместе вспоминали о Валерии Романовиче Беляковиче, основателе Московского театра на Юго-Западе и авторе театральной школы Беляковича. Это люди разных поколений, разных профессий, разных национальностей и стран проживания. Валерий Романович повлиял на каждого из нас. Таких людей гораздо больше, чем тех, о которых я рассказываю. Это лишь те, кого успела обойти за год.

В каждом из рассказов ВРБ оказывается чуть другим. У каждого свой ВРБ. Иногда эти образы Валерия Романовича даже конфликтуют друг с другом. Но настоящий ВРБ именно в сопряжении этих точек зрения на него. И в этом смысле книжка будет интересна не только театралам. Это, возможно, уникальный опыт сведения воедино рассказов многих людей о жизни одного человека. Наверное, такую книгу было бы интересно написать о любом человеке, но я написала её о Валерии Романовиче Беляковиче.

Меня упрекали в том, что ВРБ выходит слишком похожим на деда Мороза, слишком елейным. Это неправда, если внимательно вчитываться в рассказы этих людей, то можно почувствовать, как на самом деле было сложно с ним, да и вообще в театре. Людям, из чьих рассказов состоит эта книжка, удалось через всё это переступить ради памяти о Валерии Романовиче. Это наш ему венок сонетов.

АЛМАЗНЫЙ МОЙ ЮГО-ЗАПАД

«Кит, Юго-Запад – это стиль жизни», – говорил ВРБ моему будущему мужу, имея в виду даже не свой театр, а всё наше Тропарёво.

Летом мне до театра минут пятнадцать ходу, если зимой – то все двадцать по гололёду да по сугробам. И вот в феврале 1997-го, только оправившись от гриппа, ещё пошатываясь от слабости, я зачем-то подрываюсь из дома и ухожу сквозь метель в театр. Я уже три года как там не работаю. Мне ещё кажется, что я оттуда ушла. Я не знаю, что буду уходить ещё не один раз, но мне не удастся этого сделать никогда.

Двадцать лет спустя сквозь декабрьскую вьюгу мы с мужем придём на похороны ВРБ…

…  идём к театру вдоль 125-го дома (как выходишь на эту дорожку, обогнув «Польскую моду», так и храм виден, Михаила Архангела храм)… идём медленно, скользко, снег в лицо бьёт, да и что толку торопиться на похороны, «в гости к богу не бывает опозданий»… впереди нас маленькая, согнувшаяся в три погибели, старушка… успеваю удивиться, как она из дома-то решилась выбраться в такую погоду… старушка доходит до входа в театр, с трудом поднимается по ступенькам… я узнаю Наталью Аркадьевну Кайдалову…

…после похорон я скажу себе, что мне тут больше делать нечего. И опять вернусь спустя два года, и опять заплачу на «Мольере». Спектакль будет называться «Кабала святош», Олег Леушин посвятит его памяти ВРБ.

А тогда, 15 февраля  1997-го, я иду в театр к середине «Трилогии» по Сухово-Кабылину, перехожу улицу 26-ти Бакинских Комиссаров, ныряю в арку, на которой написано «Аптека» и над которой ещё не живёт ВРБ, ещё нет привычки смотреть, есть ли свет в его окнах… мимо Дома Творчества, бывшего Дома Пионеров… перехожу через местный бродвей, магазин «Польская мода» остаётся по левую руку… я надеваю капюшон, спасаясь от ветра, вьюга кружит снег у меня под ногами, я успеваю мельком подумать, занят ли Игорь Китаев в спектакле.

Я успела на последнюю «Трилогию». Через несколько месяцев старый театр будет сломан, на новой сцене спектакль восстановить не удастся. Мы успели с Китом поцеловаться после того спектакля, и старый роман не ушёл в небытие вместе со старым театром, с того дня наша история стала историей на двоих. Спасибо за всё, Валерий Романович.

Сейчас мне уже шестой десяток пошёл, бродя по своему Юго-Западу, я вижу их всех. Вот Виктор Васильевич идёт широким шагом от метро к театру, от него невозможно оторвать взгляд, как он хорош в своём зеленоватом костюме, который его одноклассник Сергей Романович однажды обозвал пижамой, поскольку Рыжему случалось в нём спать. А вот человек в ослепительно белых одеждах роется в мусорном контейнере. Это сам Горыныч, он ищет то, что может пригодиться вдруг для новой постановки. А вот они с Китом тащат ржавые лестницы откуда-то со стороны Салюта, это будут «лестницы в небо» в спектакле «Вальпургиева ночь». Вдохновенная тётя Боча остановилась перед столбом, на который прилеплена самодельная афиша «Урок дочкам». Красавица Ольга пьёт водку на скамейке, сидя между ВРБ и Анатолием Николаевичем Лопуховым. Дядя Дима с дядей Костей выходят на улицу покурить из их Шиномонтажа, что в 123-м доме по Вернадского. Они уже весь театр напоили шаманским, его дяде Диме подвозят в канистрах прямиком с Очаковского завода. А вот незнакомец, он из фанатов театра на Юго-Западе, как и я, я знаю про него только то, что в конце 2018-го он придёт на спектакль и уйдёт в мир иной. Он стартует туда, в небо, из тесноты зрительного зала, врачам со скорой останется лишь констатировать смерть.

Алмазный мой венец прирос к этому юго-западному ландшафту, мои алмазные видения продолжают жить своей жизнью под юго-западным солнцем и в юго-западную непогоду, время над ними не властно. Для меня, как для Валентина Катаева, нет больше времени, я в него не верю.

***

Мне приснился Романыч. Он махал передо мной ковриком для компьютерной мышки и говорил, что не может с этим справиться. И говорил как-то робко. Это было настолько нехарактерно для него, что я отмахнулась от сна. Мало ли что приснится на следующий день после его дня рожденья. Я вчера весь день читала, как друзья вспоминают о нём на фейсбуке.

А потом появилась идея сделать сборник наших воспоминаний о нём. У каждого из нас был свой ВРБ, если собрать воедино разные его образы, то, возможно, станет понятнее он сам.

Взяв на себя инициативу, я потом, разумеется, испугалась. Есть много людей, которые знали его лучше меня. Среди них есть много людей пишущих. А потом я вспомнила. На шестом десятке воспоминания стали приходить ко мне самопроизвольно и необычайно яркими.

ВРБ тогда ушёл в театр Станиславского. Я работала на Юго-Западе завлитом, задумала серию фотовыставок, посвящённых истории театра. Я подобрала фотографии на своё усмотрение. На тот момент это было откровенным хулиганством, потому что Романыч этим всегда занимался сам. Сам выбирал, кого брать в историю, а кого нет. ВРБ пришёл в театр, прошёлся по фойе, посмотрел выставку и сказал мне: «Но ведь это же субъективно?». Я ответила, что всё на свете субъективно. Выставку он в скором времени снял, но ругаться не стал. Да и снял не сразу. Так что будем исходить из того, что объективность и есть сумма субъективных взглядов.

А сон, с которого я начала, неожиданно срифмовался с одним моментом из моей жизни, о котором я очень жалею. Таких моментов совсем немного, и все они связаны с тем, что я чего-то не сделала. Причём делать надо было спонтанно, не раздумывая. Я знаю, что не сделала, потому что не поняла. И всё равно жалею.

Дело было в конце 90-х. Романыч был у нас в гостях. Он попросил меня научить его пользоваться компьютером. Я уже мужа своего научила к тому времени. Я ответила ВРБ, что я же так себе пользователь, и посоветовала нашего общего знакомого, который был асом в этом деле. До сих пор мне не даёт покоя мысль о том, что если бы я тогда его научила, многое могло бы пойти по-другому. А впрочем, и это в копилку того, чему научил меня ВРБ. Тебе выпадает шанс сделать что-то – делай, не думай: «Почему я?».

АВТОИНТЕРВЬЮ

Я знаю Валерия Романовича Беляковича уже больше тридцати лет. Случались периоды близкого общения, связанные с тем, что на каком-то этапе нашего знакомства я попала в разряд жён его друзей. Но у меня с ним есть и личные отношения. Не настолько близкие, чтобы посещать его в больнице, но достаточно близкие, чтобы позвонить ему в неурочное время с какой-нибудь идиотской абстрактной идеей.

Он кардинальным образом повлиял на мою жизнь. Не личным вмешательством. Это были волны последствий его деятельности.

А теперь попробую сделать авто-интервью.

Он красивый? Ну, если Жана Габена можно назвать красивым, то да.

Он сексуальный? Если сексуальность – это энергия, то да. Sweet Dreams (Eurythmics) – вот такой саундтрек к этой теме.

Добрый? Он внимательный. Это та степень внимательности, которая и есть суть доброты для меня.

Порядочный? Он бывает порядочным засранцем с обывательской точки зрения. Я видела тому примеры. Но меня лично он никогда не обижает. (Ему ничего от меня не было нужно, он испытывал ко мне любопытство, на удивление нежное и трепетное, впрочем). Но, как ни крути, его система приличий в личностном общении порою сильно отличается от общепринятой. Он может за спиной у человека говорить гадости про него. И не для того, чтобы посплетничать. Скорее, чтобы проверить на вшивость собеседника. Меня это напрягает. Мне не кажется это идеальным инструментом для управления творческим коллективом. На самом деле, вводя людей в такие ситуации, он не манипуляции хочет, он наблюдает, впитывает материал для творческого процесса. Его преследует проблема: как вывести человека из спектакля и не обидеть его, объяснив, что это в целях улучшения спектакля. Его всегда разрывает между ответственностью за людей, которые пошли за ним, и необходимостью двигаться дальше по своему пути. Он прорывается вперёд, становясь безжалостным, и его это мучает. Он компенсирует своим вниманием, своей щедростью, а иногда просто сбегает, отгораживается, старается спрятаться.

Тщеславный? Я не думаю. Я волей случая присутствую на том собрании в театре Станиславского, когда он знакомится с труппой в качестве нового главного режиссёра. Я смотрю с верхних этажей театрального зала в партер, на него и на актёров. Это зрелище на уровне античных. Я физически чувствую, как он заставляет себя «не бздеть» (это его собственная мантра на преодоление страха). Я вижу, как он постепенно завоёвывает этих людей.

Ему не регалии важны, ему важен новый уровень реализации своего таланта. Он должен развиваться вширь, а не вглубь. Он творит «из подбора», из того, что оказывается в поле его притяжения. Много позже я пойму, что творить «из подбора» – это универсальный способ жить, и сама научусь так делать.

Он не расист, идеалист, коммунист, моралист, индивидуалист, он вообще никакой не «-ист». Его талант позволяет ему пробиваться на те уровни сознания, где нет таких ограничений.

Всю свою жизнь он ищет новые формы для выражения своего творческого видения. Где-то здесь лежит ответ на тот вопрос, почему он ставит иногда откровенно неудачные спектакли. И на тот вопрос, зачем он уходит в театр Станиславского. Он не пытается создать спектакль лучше прежних, он пробует по-другому. Он говорит, что театр умирает раз в пять лет. И он начинает свой театр заново раз в пять лет. И каждый раз поклонники умершего театра говорят, что новый театр гораздо слабее. Люди всегда говорят, что раньше небо было голубее, а щи наваристее. А новый театр растёт, развивается, у него появляются новые поклонники, которые любят его не меньше, чем поклонники предыдущей волны.

А ещё у него нет мании величия. Да, он любит окружать себя людьми, которые говорят ему, что он – гений. Со стороны это кажется опасным для таланта. А он не бронзовеет. В последний раз я встречаюсь с ним в аптеке. Мы с мужем уже ушли из театра, и наше общение с ВРБ свелось ко встречам на районе.

Таких встреч, к слову, за жизнь было много. Когда он видел меня первым, он успевал первым подготовиться. Но чаще бывало наоборот. Однажды я встречаю его в Ашане. Он с Анатолием Николаевичем Лопуховым, и он ругается с какой-то тёткой из-за тележки. Я иду мимо и просто машу ему рукой. Через два дня прихожу в театр, он меня видит и выпаливает: «Ну, ты и сама-то ссать шла!».

В тот, последний раз, в аптеке, я подхожу к нему со спины. Он вдруг смущается, начинает говорить, что завтра улетает в Японию, что придумал новый рассказ для «Моно», и ещё что-то. Он говорит быстро и будто отчитывается передо мной. И как -то робко говорит. И немножко будто не со мной.

Так что бронзовым он не был, зря боялись.

Насколько он искренен? У меня были поводы подозревать его в двуличии, но теперь я думаю иначе. Он безусловно искренен в своих поступках. А это очень высокая степень искренности.

А ещё он – смешливый. Кроме животворящего юмора городской окраины, там есть ещё кое-что. Это смешливость нагвалей из книжек Карлоса Кастанеды. В его смехе нет ни цинизма, ни злопыхательства, ни сатиры, ни пародии, ни даже иронии. Это экзистенциальная смешливость, как в детстве, что ли.

Религиозен ли он? Марина Дмитриевна Литвинова (её влияние на него очень глубоко) мир понимает по Гегелю, это не может не отражаться на его картине мира. При этом у Валерия Романовича есть свои отношения с церковью. Я бы сказала, что он чувственно воцерковлён. Он чувствует мистическую силу обрядовости. Он зовёт меня в крёстные мамы к Сереже Ерильченко. Для него это важно.

А вот мы встречаемся на переходе через проспект Вернадского (между храмом Архангела Михаила и театром на Юго-Западе). Хоронят Анатолия Николаевича Лопухова. Мы с Игорем уходим раньше, а они с Серёжей опаздывают и бегут по зебре нам навстречу. Я обращаю внимание на его лицо. Оно выглядит на удивление молодым. И сам он лёгкий. Это наивысшая степень проживания момента. Без рефлексии, с любовью и вниманием.

Двадцать один год назад мы с Игорем стали жить вместе. Наш союз тогда поддержали два человека. Виктор Васильевич Авилов как бы вручил мне Игоря, наказал о нём заботиться и его беречь. А Валерий Романович наоборот, меня вручил Игорю. Это было на шестой день нашей совместной жизни. Мы тогда решили, что это у нас навсегда, но ещё не успели никому об этом сообщить. ВРБ позвал Игоря в гости к себе на дачу, Игорь спросил, можно ли он приедет со своей девочкой, Романыч спросил «кто?» и, узнав о ком речь, настойчиво поправил: «Это наша девочка».

Так и живу, Валерий Романович. Привет вам там.

***

Как совершенно справедливо написано на сайте театра, первого сентября 1977 года «грянул отсчёт нового времени в истории мирового театра: Юго-Запад открыл свой первый сезон».

«В 1974 году в клубе «Мещерский» состоялся первый «юго-западный» по сути спектакль – «Женитьба Коли Гоголя», а второй премьерой был криминальный фарс «Беда» по мотивам «Беды от нежного сердца» Владимира Сологуба. «Беда» игралась в востряковской библиотеке, которой заведовал Валерий Белякович, в тесной каморке для хранения макулатуры, на втором этаже, под самой крышей. Отсюда название – драматический ансамбль «Голуби» (сайт театра).

Стоит добавить, что зрители в той библиотечной каморке сидели на «жёрдочках», нормальных скамеек не нашлось. Так вот, ВРБ своим актёрам ставил задачу: «играйте так, чтобы они с жёрдочек попадали от смеха». Этот его завет свято чтит и нынешний Юго-Запад, теперь это можно назвать «мы их вдавим в кресла».

ВРБ организовал театр на Юго-Западе из своих двух трупп: востряковской (они играли в библиотеке), и ТЮМ-овской (они играли во Дворце пионеров).

Первой премьерой, сыгранной непосредственно по адресу «проспект Вернадского, 125», был «Урок дочкам» по пьесе Ивана Андреевича Крылова.