Неделя до конца моей депрессивной мимолетности

Неделя до конца моей депрессивной мимолетности
Анна Ягодкина

Черный Змей – загадочно прозвали серийного убийцу, отличающегося хладнокровием, скрытностью. В более узких кругах он известен как Джеймс Винтер. Ему занятно наблюдать за попытками города раскрыть его мрачную личность. Сейчас Джеймсу поручено найти и устранить некогда пропавшего мистера Фритца. Случайно он ввязывается в авантюру вместе с одной взбалмошной девушкой по имени Джейн, предложившей провести собственное расследование по исчезновению людей, которых предположительно убил Черный Змей… Книга содержит нецензурную брань.

Неделя до конца моей депрессивной мимолетности

Анна Ягодкина

«As my life flashes before my eyes

I’m wondering will I ever see another sunrise?»

«And I’m terrified but I’m not leaving»

    Rihanna

Иллюстратор Дарья Бабушкина

Иллюстратор Тимофей Паршин

Иллюстратор Юлия Ликурцева

Иллюстратор Мария Илюхина

Иллюстратор Катерина Косяк

Иллюстратор Алина Тарасюк

Дизайнер обложки Алена Чернева

Фотограф Анастасия Митяева

Корректор Ульяна Заплавнова

© Анна Ягодкина, 2022

© Дарья Бабушкина, иллюстрации, 2022

© Тимофей Паршин, иллюстрации, 2022

© Юлия Ликурцева, иллюстрации, 2022

© Мария Илюхина, иллюстрации, 2022

© Катерина Косяк, иллюстрации, 2022

© Алина Тарасюк, иллюстрации, 2022

© Алена Чернева, дизайн обложки, 2022

© Анастасия Митяева, фотографии, 2022

ISBN 978-5-0059-2931-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1. Потерян в толпе

Где кончается детство? По становлению такого долгожданного возраста в 18 лет? По достижению всеми уважаемой, обществом принятой как возраст всех начинающих взрослых отметки в 21 год? Так ли, иногда мне вправду интересно об этом думать. Встаешь однажды в памятный, но такой на самом деле непримечательный день.. день твоего рождения.. Вспоминаешь, что тебе 18.. 21.. 35, неважно! И как себя чувствуете? Вы.. наполняетесь энергией солнца издалека? Вас посещают мысли о будущем, самореализации и саморазвитии.. о своей полной условной независимости от других.. Та самая независимость, которая, вроде как, была с вами с самого вашего рождения.. но в то же время ее легко отнять, еще легче потерять из виду.. Причем некоторые так лихо теряют свою независимость из поля зрения, что предпочитают делать вид, будто все нашли.. Они и одновременно продолжают жить, как прежде. С ума можно сойти, если только посудить, что таких людей может быть миллионы вокруг. И, пожалуй, им тоже нужно как-то выживать.. Вот они и принципы строят, амбиции специфичные селят в своих районах, идеи вкладывают. Учесть такие моменты, независимый человек теперь – это ребенок или взрослый? Есть между этими понятиями грань?

А если в действительности она по-настоящему есть, могу я учесть ту невеликую, потрепанную весьма, вероятность того, что общество настолько запуталось.. и так безграмотно дала определение двум терминам.. Что теперь каждый высокий – это взрослый, а каждый маленький – это ребенок. Что сейчас всякий свободный – это взрослый, а любой беззащитный – это ребенок?. И я когда-то был ребенком. Не помню, правда, точно, когда и где. Места, где я играл, не воспроизводят тех, должно быть, теплых, жизнерадостных, горячо ласковых воспоминаний о тех днях. Пусто.. Понимаете, ничего. Главное, подсядет какой-нибудь бодрый, но с виду хрупкий старичок, поговорить которому охота о детстве своем. Как тяжело кого-то встречал или провожал; не так важен контекст. Забавно, что если тяжело, то при любых обстоятельствах у человека могут крутиться примерно те же мысли, все то же направление идей. Вот этот старичок заговорит сначала про свой первый выученный стих в 4 года, потом ярко выраженные способности в шахматах в 6. Уже к девяти старик так встрепенется, что начнет казаться, не такой уж он и старый.

А я слушаю.. и думаю, так же ли было у меня? Так же ли все благоприятно и воздушно? Но я сильно не расстроился из-за моего забвения всех объективных деталей родного детства. Знаете, и я когда-то был ребенком. Чувствовал силу одуванчиков в своих венах (все равно, что я не знал, есть ли во мне вены, и что такие сосуды венами зовутся), не представлял значение алкоголя, не задумывался о запутанной логике самоубийц и других больных людей, был наивным, доверчивым, теплым и мягким. Да, и я когда-то бывал в детстве. Бессмысленный период. Я его даже не сильно запомнил, настолько незначимый. Вся эта острота ощущений, особенное восприятие мира..

Бессмысленно, жестоко, печально и грубо, раз каждый ребенок в своей жизни должен один раз, хотя бы этот единственный раз заплакать по причине своей остроты чувств. Когда-нибудь кто-то найдет мотив, выстроит способ и сделает тебе больно, а эта острота переживаний сможет только усилить принесенную боль, тем самым окружив тебя невыносимой для своего возраста тоской, беспроглядной безнадежностью. И абсолютно каждый случай будет вести ребенка либо принять боль, увидеть мир в его истинных тонах, иметь возможность рассмотреть его со всех сторон, либо притупить эту драгоценную остроту переживаний. Как ни странно, часто, очень часто, встречаются люди, относящиеся ко второй категории. Что касается меня, я пока сам не определился. Все походит на то, что я совершил выбор в пользу первого варианта. Зачем? Почему? С чего я так решил в тот момент? Хотелось бы согласиться на второе предложение, однако я не смог понять, как постоянно.. и в какой момент дети принимают подобное решение.

Знаете, и я когда-то пребывал в теплом нежном мире детства. Пока не заплакал от новых, острых и колющих ощущений. Маленький был, помню. Низкий довольно, щуплый какой-то.. и прическа дурацкая была. Плакал, плакал.. Слезы лились, и я утопал в них. Ни одного сухого участка на моем лице: то ли слезы на щеках, то ли сопли вдобавок. И больно, колюче, остро ощущалось внутри.

Чувства не притуплялись, давили на мою уравновешенную систему дыхания.

Мир вокруг был похож на картину какого-то неумелого небрежного художника. Краски полетели. Все еще текут, а никто не заметил проблемы. Рисующим все еще кажется, что картина получается. Мало того, почти будет готова. Атмосфера сохранена, мысль отобразилась, какие еще могут только быть возражения?

А я так и плакал. От меня уходили подальше, кто по каким причинам: чтобы плач не слышать или просто не мешаться поблизости. Все проходили мимо, уклонялись, хоть я и не был тогда самым опасным парнишей в своем квартале.

Так и плакал, пока не остановился. Слезы высохли, нос наконец задышал. Дыхание пришло в норму; краски только, честно вам говоря, остались внизу, промокшими и опустившимися на общей картине. После этого, как я сам считаю, мое детство закончилось. Началась моя взрослая жизнь. Теперь значительная, теперь хоть с какой-то сознательной целью при себе и ровными мыслями. Хоть и, признаюсь, с той же глубокой пылкой остротой ощущений, которую в настоящее время контролирует смышленая дальнозоркая боль.

Джеймс со скромным пристрастием вел разговор с каким-то условным лицом, которого, однако, исходя из своих мыслей, он знал крайне хорошо. Отчего-то Джеймс чувствовал всем своим внутренним миром и устоявшимися ценностями, что нужно обязательно что-то доказать этому лицу. Надо оправдать себя, почему он здесь. На постоянной основе мужчину накрывало нездоровое ощущение легкости, независимости и отчужденности. Будто всякий жизненно важный вопрос принципиально решался без его ведома. Мало того! Его не то что не пускали поучаствовать в решении и разборе какого-либо вопроса, все думающее напрочь отказалось даже как-то представлять, показывать единственному несчастному человеку это. Поначалу Джеймс ушел с головой в рассуждения о том, с каких пор и на каком основании всему миру стал интересен настолько эгоистичный на общественные проблемы, такой скучный любому встречному правительству житель непонятно какого города. Сомнения уровнем глубже дошли до него только спустя значительное время, когда в мужчину удивительным образом стали проникать все чаще детские ощущения, некоторые смутные, такие заманчивые воспоминания о детстве, которые в обычной жизни Джеймс вряд ли смог бы так детально и проникновенно описать для себя. Для других уж тем более, скажете. С каждым приобретенным нежным, детским чувством любопытства, печали, радости или страха он обострял все сильнее накал страстей и интригу ведущих полемик с этим поистине могущественным, наверное, условным лицом. Джеймс всегда знал его, но никогда в то же время не видел. В необходимый час нередко он обращался к нему, вынужден был договариваться с ним, однако ни разу мужчину не интересовал вопрос, с кем именно тот имеет дело. Конечно, вопрос чересчур непримечательный, стоит согласиться. Слишком хорошо для себя Джеймс знал ответ на него.

Сегодня происходил очередной бесчисленный случай незаурядных и неоднозначных бесед главного героя с этим лицом. В который раз приходилось обсуждать и поднимать донельзя важные и тяжелые темы, анализировать многогранные, неясно объяснимые словами проблемы. Иногда Джеймс даже сам порой забывал, из-за чего и на какую тему он вел настолько значимый разговор. Потом старые стойкие мысли проявлялись вновь, заставляя образовываться новым, более грубым и волнительным, и мужчина вспоминал: продолжительно бесконечный час Джеймс упорно доказывал и объяснял, по какой причине именно ему нужно еще какое-то время прожить на бурно оживленном свете, этом самом. Он уверял, что его роль пока еще не сыграна, что тот ничего еще не успел значительного совершить.. что не выбрался из гнетущей ямы депрессии и невыносимой тоски, чтобы действительно по крайней мере пожить день, как зачастую живут люди обычные, скучные и те, кто чуть занятней. Джеймс верил в то, что говорил. Он дивился своей искренности и твердо, целеустремленно добивал спор таким образом.

В какой-то еще один наступивший момент логического и чувственного противостояния мероприятие закончилось раньше обычного. На удивление каждому присутствовавшему был вынесен строгий окончательный вердикт: истинность высказываний Джеймса действительна. Сразу после главный герой успокоился, ведь беспричинные детские наводки и прочие расколотые эпизоды своей жизни пропали. Наступили снова ощущения объемного, увесистого груза на плечах, едва выносимой печали и ноющей тоски. Джеймс вернулся и постепенно входил тем самым в курс дела. Мгновенно открыть глаза не получилось, хотя уже с первой попытки мужчина ощутил небрежный, резкий и колющий свет, готовый разорвать его ослабшие органы чувств. Такие бойкие возражения через несколько осмотрительных секунд смягчились, исходящий откуда-то свет уже не казался таким негостеприимным и душным. В такт с глазами Джеймс пытался пошевелить руками, и так же, как и с органом зрения, поначалу по конечностям пробежала непривычная бодрящая острая искра, приводящая, вероятно, мышцы и нервы по всему телу в порядок, наводя на курс полной работоспособности. Где-то в стороне приглушенно, но очень энергично, одушевленно запищал какой-то аппарат. Джеймс в конечном счете все-таки открыл глаза, неспешно и осторожно. В самом деле, сомнительные отдаленные предчувствия были верны: это больница. В своем истинном типичном, повседневном облике. Главный герой лежал в весьма ухоженной, чуть ли не блестящей от чистоты палате с роскошным ассортиментом необходимой техники и нужных препаратов, предназначенных исключительно для одного пострадавшего. Больничная койка была на редкость удобной, в меру мягкой и твердой, неприятный осадок исходил лишь от его тела. Кратковременными ненавязчивыми волнами по всему телу проходила чуть давящая, на миг сжимающая боль. Вероятно, последствия какого-то более чем важного и серьезного задания. Первое время осмотра больничного помещения в глазах невнятно плыло, однако после нескольких сосредоточениях на определенных предметах зрение будто завело мотор, заработало заметно лучше. Волосы на голове чувствовались гораздо более взъерошенными, нежели раньше. Да и во рту пребывал терпкий специфический горький привкус с некоторыми нотами ржавого железа. Исходя из удивительной тишины и слаженной работы, наверное, целой больницы, учитывая, что, пожалуй, Джеймс находился где-то около реанимационного отделения, можно смело предположить, что клиника скорее частная. Если еще ко всему прочему добавить дисциплинированную чистоту и строгость исполнения своих задач самоотверженных остроумных докторов, клиника недешевая. В дальнем углу на отдельно отведенных стульях и за ними целом диване отменно виднелись четкие и немногословные человеческие силуэты, изрядно, должно быть, предпочитающие темные одеяния и привыкшие взаимодействовать с окружающим миром достаточно небрежно, даже с некоторыми проявлениями волюнтаризма. Не сказать, что эта компания мрачноватых силуэтов спала. Вернее дремала. И, видимо, последний остаток жизни каждый такой труженик именно дремал. На чистый и превосходный просто не оставалось времени! Хоть у каждого коллеги обязана быть какая-нибудь своя уникальная черта, не будем говорить пусть даже о некоей совокупности черт. И ведь надо сказать, под бликами приятно мягкого, немного тусклого солнца заметить в принципе можно: один светленький, блондин; второй чуть темнее, вероятно, имеет какие-нибудь латиноамериканские корни; третий, если вглядываться в его на редкость сдержанное, холодное и тяжелое выражение лица, должен быть самым ответственным и главным в этой образованной недружной и чуждой компании. Несмотря на вышесказанное, довольно непросто вычленить какие-то отличающиеся друг от друга детали характера или манеры поведения у каждого такого рабочего. Все выглядят одинаково опасными, на одном и том же уровне халатными, хладнокровными, и абсолютно каждый на самом деле одинаково красив и противен. Даже имена у всех подобных людей звучат примерно так же, Джеймс никогда не мог запомнить в лицо и по имени всяких таких, честно говоря, вообще не вдавался и не интересовался чем-нибудь таким, что могло бы оправдать глубокую внутреннюю скукоту его рабочего окружения.

Вот один из троих вяло и достаточно лениво приоткрывает свои глаза, машинально массируя рукой при этом свои брови, чтобы, может, видеть лучше; возможно, чтобы соображать ловче. Парень (молодой такой, ему дашь не больше 27-ми) оглядел взглядом целиком всю комнату, то ли выискивая какие-нибудь необычные новые элементы в декоре и оформлении помещения, то ли вспоминая былые теплые, прогрессивно гордые времена. На секунду в его лице Джеймсу показалась некоторая запуганная усталость, битые амбиции. Мужчина не знал, что именно могло дать лицу парня такой окрас в эмоциях. Наконец, процедура разглядывания помещения у того безымянного человека перешла к главному герою, товарищи все же встретились на некоей условной придуманной линии, подобно экватору, установили зрительный контакт между собой. Немая сцена, никто не знал, с чего начать, как продолжать тем более, и как вообще реагировать? Джеймс вопросительно оглянулся на проснувшегося человека, широко раскрыв свои глаза и уткнувшись в него чуть растерянно, но неимоверно спокойно. Сперва тот едва ли отвечал как-то, хотя бы тем же взглядом. Лишь удивленно и задумчиво смотрел в одну точку. В какие-то порывы мыслей казалось, точно ли на главного героя? Затем опомнился; хотел, быть может, что-то сказать, но с утра как будто механизм голосообразования заглох, выражать свои сообщения вслух никак не удавалось. Молодой человек резко встал и на немыслимой жизнеутверждающей ноте стал активно будить своих коллег, в процессе невнятно проговаривая их имена и какие-то побуждающие выражения. Четких слов было нелегко разобрать, слишком не привык тот юноша разговаривать всерьез и выражать свою позицию в простом словесном обличии. Зато эмоциональная подоплека выглядела занятной, даже местами смешной. Двое неохотно и возмущенно проснулись, уставились с тягостным презрением на своего коллегу, чуть ли не открыли рот со стремительным гневным обращением в его сторону. К моменту всеобщего великого пробуждения Джеймс успел немного приподняться с целью на долю лучше и шире иметь обзор больничной палаты. Широкие плечи главного героя и его впечатляющая убедительная щетина из жестких волос невольно и совсем невзначай бросались в глаза как что-то самобытное, особенно при боковом зрении. Выразительно обиженная беседа была моментально прервана тогда, когда те двое удосужились аналогично посмотреть в сторону лежащего пострадавшего. Узкий отстраненный зрачок поразительным образом сменился внимательным широким, первый умчался куда-то прочь из кабинета, как обычно выбегают известные профессоры с гениальным найденным открытием. Вслед первому понеслись все остальные присутствовавшие, заинтересованно и вдохновенно сверкая пятками. На какое-то не представившееся время стало тихо; издали, если затаить умело и настороженно дыхание, можно было услышать прогулочный стук холодного ветра о кристально чистые, широкие, воодушевленные окна палаты, через которые упрямым ходом пробивались слегка уставшие, блекло сверкающие лучи осеннего солнца. Джеймс растерянно осмотрел комнату еще раз в поисках какого-нибудь календаря на стене. Нашел, висел сбоку чуть левей и выше раковины, из которой, кстати говоря, неявно доносился аромат медицинского спирта и перекиси водорода. На датах светился конец ноября. Немного меньше недели осталось до наступления декабря, а ведь всегда с приходом зимы, в первые недели, начинается приятная суетливая беготня по магазинам, за подарками и новогодней елкой, и кафе вместе с предложением выпить с хорошим приятелем зеленый чай с сушеными дольками апельсина, какие подают в одноименном заведении где-то неподалеку, как помнится. Джеймс мог принимать апельсин только в высушенном виде и зачастую только в том месте. Предновогодние прогулки были единственной скромной отрадой мужчины, когда тот в действительности мог погрузиться ненадолго во что-то приятное и доброжелательное. После чего и снова, и вновь нужно было возвращаться к работе без толковых выходных и понимающих компромиссных ситуаций..

Рассуждения и тематически направленные ощущения прервал спешный многообещающий резкий заход в палату долгожданного доктора, судя по белому длинному медицинскому халату. Врач выглядел человеком среднего возраста, носил немного запотевшие от чего-то очки, имел ухоженную маленькую бородку. Может быть, борода и забота о ней была некоторым хобби для этого человека, способным разрядить и поднять настроение ему после длительного насыщенного буднего дня. С небольшим растерянным опозданием за главным врачом вбежал парень лет 19-ти в похожем прикиде, но без бороды и очков. Вместо этого у юноши были выделяющиеся большие выразительные глаза, четко и так подробно излучающие состояние недоумения, бурного удивления с мелькающими примесями искренней радости, если честно всматриваться.

– «Дж-Джеймс, вы проснулись.. как себя чувствуете?» – с первого слова на миг опешив, главный доктор спросил мужчину сдержанно и строго, пристально в это время рассматривая его внешние признаки состояния здоровья.

– «Шутка про то, что я выспался, будет актуальна?» – главный герой перед своим ответом сделал задумчивую приглушенную паузу, затем заговорил несколько язвительно и все же в некоторой степени устало.

– «Я к вам серьезен, Джеймс. Прошу, давайте разберемся в случившемся.. неутешительном происшествии!» – доктор поднял свой тон и стал говорить более смело, выразительно.

Джеймс чуть опустил голову, словно закрываясь от грозной суровой волны возможных режущих воспоминаний, нахмурился. Взгляд потянулся к плиткам на полу.

– «Тело незначительно все еще побаливает, будто получил синяк на всего себя. В остальном ничего убедительного или беспокойного..» – главный герой настроился на получение серьезной и значимой информации, приподнял голову, стараясь не избегать зрительного контакта с другими людьми.

– «Хорошо.. – собеседник успокоился, смягчился, – вы помните, кто вы, Джеймс?»

– «Меня зовут Джеймс Винтер. Мне 37 лет, работаю здесь.. Около 14-ти лет..».