Королевская щука

Талли расплатилась, дотянулась ногой до асфальта – она была маленького роста – и поняла, что наступила в лужу. Ну вот, теперь еще и замшевые туфли испортила. Чтоб тебя… тебе… чтоб его…

Еще дважды наступив в лужи, успешно маскирующиеся под идеальную поверхность, Талли добралась до подъезда.

Щелкнул кодовый замок, мелкой дробью простучали по бетонному полу каблуки, замерли у лифта, и в подъезде все стихло.

Эта тишина и отупляющая усталость создавали ложное представление о времени суток, Талли казалось, что уже глубокая ночь.

На вызов лифта кабина отозвалась движением, створки дверей разъехались. Стук каблуков приглушил линолеум. Все, финишная прямая.

Чем выше поднимался лифт, тем меньше оставалось эмоций и чувств в организме. На третьем этаже отказало чувство вины. На четвертом – чувство голода. К седьмому этажу Талли уже ничего не испытывала, кроме желания немедленно рухнуть в постель. Не переодеваясь, не умываясь и … оставив Фимку без прогулки.

Неосуществимая мечта. Еще в лифте услышала Фимкин скулеж: крамольная мысль, которую допускала хозяйка, вызвала у животного яростный протест.

Открыв дверь, Талли протиснулась мимо спятившей от радости собаки и включила свет.

– Подожди, а? – Сбросила туфли и став еще ниже ростом, босиком потащилась в комнату. – Я только немножко посижу, и пойдем. Обещаю.

Талли упала в кресло и в ту же секунду превратилась в хлам. Шевелиться не хотелось. Сколько там ей по паспорту? Тридцать? Попахивает подделкой документов.

Монография, которую писала на коленке в обеденные перерывы, на форумах, конференциях и по ночам, вышла, напряжение последних месяцев отпустило, но Талли преследовало чувство, что ее занесло за цель. Жизнь превратилась в черный квадрат: как его ни обрамляй, какую философскую основу ни подводи – ничего, кроме бессмысленной пустоты и отчаяния, в этой тьме не разглядишь.

Все из-за бабушки, лягушки-путешественницы, – уверяла себя Талли. Бросила ее, бедную-несчастную, на выживание.

– Ей овладело беспокойство, охота к перемене мест, – противным голосом процитировала Талли, обращаясь к Фимке.

«Может, меньше будешь работать», – прощаясь, выразила надежду Фаина Абрамовна.

Меньше работать внучке было скучно.

В Центре вообще все держалось на ее страсти к работе: конференции, телепередачи, поиск спонсоров, благотворительные акции, не говоря о презентации авторской программы – это тема докторской, тут без нее никак… Опять же: цикл передач о заместительных семьях сама пробивала на телевидении.

Талли протянула руку и нащупала на столике под зеркалом ту самую монографию.

– Бабье царство какое-то, – проворчала Талли, тыча в морду Фимке свой нетленный труд, – автор и соавторы – одно бабье. Белоногова, Агеева, Кончева, Барабашова. Даже Жмурко и Артемович – и те бабы.

Где они, эти мужики?

Например, звезда детской психологии Александр Кайро.

Профессор, доктор, учредитель, председатель… И, конечно же, москвич.

Талли подавила вздох. А она живет на периферии, в глубинке. И Белоногова, Агеева, Кончева тоже провинциалки…

Талли попыталась зарядиться от книжицы энергией, которую в нее вложила. Книжица почему-то не желала делиться вложенной в нее энергией.

Талли понюхала брошюрку.

Монография пахла типографской краской и чем-то сложным. Наверное, умными мыслями.

Используя запрещенный прием, Фимка (большой грех соседской таксы с каким-то неопознанным кобелем) копилкой уселась рядом и уставилась, не мигая. Глаза горели в темноте сдержанным огнем.

Талли предприняла еще одну попытку заговорить Фимке зубы:

– Вот почему такие, как Александр Кайро, существует в единственном экземпляре, да и то, в столице? Почему, а? Вообще, не знаешь, почему в возрастной психологии мужчины такая редкость? Вот и я не знаю. – Талли пристроила монографию назад, на столик. – Самое паршивое, что ужина у нас с тобой нет. Надо было не отпускать бабушку в Израиль. Знаешь, там сейчас лето.

Талли спохватилась, но было поздно: вырвавшиеся на свободу воспоминания, как стая перелетных птиц, поднялись на крыло и взмыли в небо.

Иосиф. Ося. Наверное, он уже нянчит своего первенца…

От намеков Фимка перешла к активным действиям: на колени Талли легла домашняя тапка с меховым бубоном.

Пробормотав что-то о деспотичных собаках и правах хозяев на сон и отдых, Талли извлекла себя из кресла, прихрамывая и кряхтя, как старушенция, поплелась в спальню.

Стянула с себя деловой костюм, влезла в свитер и джинсы и трансформировалась в девочку-подростка. Возраст выдавал только проницательно-снисходительный взгляд. Права Наталья, нужно научиться подпускать дурнинки в глаза, тогда, может, все образуется.

***

…Максим Северьянов точно не помнил, когда и как ему взбрело в голову стать менеджером. Наверное, когда в стране стали плодиться коммерческие фирмы, а с экранов телевизоров и со страниц журналов зрителю и читателю снисходительно улыбались лощеные, умеренно загорелые, белозубые молодые люди в костюмах известных брэндов. На запястьях швейцарские часы, на переносицах ювелирные оправы…

Это было едва ли не самое глупое решение в его жизни – выяснилось это не вдруг, а как-то постепенно, когда глухое раздражение от смет и бюджетов стало душить изнутри и вырываться наружу.

Реальность оказалась не как в телевизоре…

В родном городе топ-менеджеры не требовались. Требовался бухгалтер в местечке с экзотическим, где-то даже африканским, названием – Бодайбо.

Макс был оптимистом и верил в судьбу.

И действительно, Бодайбо давал возможность расти над собой.

Вдали от городской суеты Макс потихоньку учил немецкий язык, а потом играючи просаживал заработанные деньги на курсах. Для начала совершил вылазку за сертификатом по немецкому языку в Дюссельдорф, через год окончил курсы режиссуры в Москве.

Это было невероятно, захватывающе интересно.

Этюды, съемки, монтаж – все это звучало как песня и захватило Макса целиком.

Курсы режиссуры документального кино открывали дверь в волшебный мир. Еще не на фабрику грез, но уже в сенцы этой фабрики.

Сам собой сложился план: курсы немецкого, плюс курсы режиссуры, плюс исторический факультет университета в Потсдаме – и он, наконец, из хобби сделает профессию. Учиться на историка в Германии – это было так круто, что перехватывало дыхание от одного только слова: Geschichte.

Правда, чтобы взобраться на эту вершину, предстояло еще годик оттрубить бухгалтером в Бодайбо, но, черт возьми, Париж стоил мессы!

Неприятности начали валиться на голову новоиспеченного режиссера-документалиста одна за другой, и все без предупреждения.

На рейс в Бодайбо он опоздал – тупо проехал остановку, на которой нужно было пересесть на экспресс в аэропорт. Рассеянность – удел гениев, говорила мама. Первая часть этого афоризма присутствовала, со второй, стал догадываться Максим, они разминулись.

Везение точно отвернулось от него.

Пришлось торчать в аэропорту сутки, несколько раз предъявлять документы патрулю, но это еще куда ни шло. Какая-то блондинка с собольими бровями элементарно увела у него триста рубчиков.