Underdog

– Латерально-медиально, что непонятного? Одно дальше от срединной оси шкафа, другое ближе.

Бросаю окурок в чей-то оставленный пластиковый стакан с недопитым кофе. Напротив «смокинг зоны» расположены молитвенные комнаты. «Синагога» и «мечеть» закрыты, а в помеченной крестиком – двери нараспашку. Захожу – пусто. Комната напоминает конференц-зал, только размером с дешевый гостиничный номер. Перед распятием на стене стоят свечи и лежат несколько Библий, а на столике возле входа – тетрадь толщиной с полное собрание Жюль Верна в одном томе, книга отзывов и предложений для верующих и сочувствующих им. Листаю записи – господи ты боже мой, сколько же людей боится летать самолетами! Не удержалась, оставила и свое сообщение: «Супермен на небе и сестра моя Полковник! Простите меня за блядскую сущность. За то, что я не устояла перед искушением, за то, что я даже не пыталась устоять. Полковник, ты такая же, как я. Ты должна меня понять! И вообще – на черта тебе этот «бот», верящий в телегонию?[9 - Теория, которая утверждает, что на потомство женской особи влияют все ее предыдущие половые партнеры, особенно первый.]». Перечитала, поставила дату и расписалась. Спаси и засейвь меня, Супермен!

Прослонявшись по терминалам еще час, зашла в дьюти-фри и перепробовала десятки губных помад, испачкав равнодушными поцелуями сотни белоснежных салфеток и так натерев губы, что они припухли. Долго выбирала между 121-й фуксией Guerlain и 109-й Yves Saint Lourent. Накрасила ресницы тушью Lancome Hypnose, и она осыпалась мне на скулы еще до того, как объявили мой рейс. Хорошая шутка Супермена – из Франкфурта в Мадрид я лечу через Марсель. Преступник всегда возвращается на место преступления.

И снова стюардесса исполняет пантомиму под названием «Что нужно успеть сделать в салоне самолета перед тем, как погибнуть». Была бы здесь Ева, давно бы уже шептала «Отче наш», а после сидела бы с видом Золушки, раздобывшей шикарный компромат на Фею-крестную и обдолбавшуюся нейролептиками. Полковник должна была с ней созвониться на днях, расспросить о Тайланде. Ева раньше жить не могла без консультаций у Полковника, сестра ей по телефону даже компьютер подключала.

– Вот увидишь, там такая несложная бифуркация, туда и тыкай!

– Что я увижу?

– Ну… э… раздвоение.

Нам с сестрой бифуркация не грозит – проклятье близнецов. Итак, снова в Марсель. Кстати, «Марсельезу» придумали в Марселе или это очередная путаница в названиях?

Турист из Роба никакой. Не в состоянии он подарить девушке город. Хотя что требовать от «бота»? Да и сам Марсель совсем не Вена, жаждущая понравиться всем без разбора. Неприветливые лица в Старом порту, промозглый ветер, щупающий твою грудь под блузой, рано закрывающиеся магазины и рестораны, ухмыляющиеся блэки и арабы в Ле Панье, лезущие во все щели туристы, одержимые буйабесом и Дантесом. Правда, море, которое здесь начинается прямо от взлетной полосы, все три дня было спокойным, словно ребенок, который упрямо трет глаза перед тем, как уснуть. Каждый раз, проезжая по набережной Кеннеди до Старого порта, я пыталась хоть издали рассмотреть остров с замком Иф. Можно было бы туда, конечно, и на катере прокатиться, но у Роба на такой подвиг сил не хватало, да если честно, то и мне больше хотелось просто поваляться в ванне. Изысканный мсье Антуан, директор «Аssar&Ian International», не мог снизить цены на поставки хлопка и швейных нитей от Chamaye и Burgerede France без того, чтоб не прочесть нам лекцию о своей любимой шерсти. Роб не понимал французского, поэтому каждый день мой мозг перегревался из-за специфики определений. Дикие канадские овцебыки скакали по моим извилинам во время «пилинга» и «обжига ткани», мешая «людям со старой закалкой» классическим способом «вычесывать чертополохом нанотехнологическую пашнину». Что-то там было еще и про «18-каратные нити золота», в которых я запуталась окончательно. После общения с мсье Антуаном мы с Робом ехали в Holiday Inn, в конференц-зале которого компания вьетнамцев красочными слайдами доказывала нам необходимость закупаться только у них, а мы в ответ красочными жестами доказывали им необходимость снизить для нас цену и тем самым расширить рынок сбыта. В общем, не до прогулок было. Даже к собору Нотр-Дам-де-ля-Гарде я поднялась настолько расфокусированной, что запомнила лишь ступени наверх и свисающие из-под купола, будто сушеная хурма, гирлянды с деревянными парусниками.

Роб снял мне квартиру неподалеку от рынка и, проснувшись, я часто наблюдала, как продавцы в ярко-желтых комбинезонах вываливают из бочек на прилавки утренний улов, а обезумевшие от запаха рыбы чайки кружатся над ними и пронзительно визжат. Разложив рыбу, продавцы начинали курсировать вдоль прилавков, чтоб поздороваться, обматерить погоду и, если нужно, подменить друг друга. Они по очереди отбегали в различные забегаловки внутри квартала, чтоб опрокинуть рюмку перно да поглазеть, кто из завсегдатаев на сей раз выигрывает в кости. Этот ритуал я воспроизвела уже на следующий день – зашла в кафе с названием «Massalia» и тоже выпила рюмку пастиса «51» за 1,4 евро, отметив для себя, что чашка кофе стоит 2,5, банка Red Bull – все 3,4 евро, а в кости выигрывает старик с лихими усами, похожий на «офранцуженного» белогвардейца. В ногах у него крутилась лохматая болонка.

Глядя на рыбачьи баркасы из окна своей квартирки, я радовалась, что отказалась поселиться вместе с Робертом в «Du Arts». Терпеть не могу отели. Они, конечно, удобнее, но тут я, по крайней мере, могу видеть жизнь, а не дежурные улыбки горничных. К тому же в квартирах всегда найдется парочка книг. В данном случае их было целых три – Коран на журнальном столике и «Les Fleurs du mal» Бодлера с «L’Automne ? Pеkin» Виана на полке.

Капитан экипажа просит всех пристегнуть ремни – вот она, обещанная турбулентность, – и десятки жующих ртов начинают одновременно издавать жалобное мычание. Стюардессы пробегают вдоль рядов, проницательно вглядываясь в лица пассажиров – под открытыми столами с обедами все равно не видно, кто пристегнулся, а кто забыл. В салоне все дребезжит, с верхней полки у кого-то сыпятся сумки, у дамы в клетчатой шляпке с места 15-С началась истерика. Она норовит встать, стюардесса пытается подобраться к ней, держась за спинки кресел. Мне везет – на юбке лишь рассыпавшаяся соль (поссорюсь с кем-то, сто процентов!), а у многих – весь обед на коленях. Пока мы окончательно не пройдем зону турбулентности, никто не сможет встать и рагу из говядины с картофелем или разваренная паста с курицей (L?f hansa всегда дает своим пассажирам возможность выбора между изжогой и локальными жировыми отложениями) будет спокойно остывать на одежде. Толстый кореец, мой сосед с места 18-В, невозмутимо пытается поддеть вилкой кусок замерзшего сливочного масла, чтоб попробовать его в чистом виде. Когда-то на нашей улице, через дом, тоже жил кореец с женой-татаркой – потомки депортированных, они поженились еще в Казахстане. Грузная тетя Валя, когда напивалась, все норовила рассказать страшные истории про жизнь в Астане – мол, раньше там зимой отключали отопление и электроэнергию и пенсионеры выбрасывались из окон, потому что не могли выдержать артрическую боль в суставах. И еще по пьяни очень любила демонстрировать свою растяжку, садясь на шпагат прямо на щебенке перед домом.

Толстому корейцу наскучило выковыривать масло из коробочки, и он начал прямо из пакетика высасывать майонез. Я закрываю глаза и слышу оглушительный рев, характерный для массированной утечки воздуха из салона. Декомпрессия, мать ее. Пространство наполняется пылью и туманом, отчего резко падает видимость. Подносы с едой начинают летать по салону. Из легких быстро вытягивается весь находящийся там воздух, удержать который невозможно, как ни напрягай грудную клетку. Одновременно перегружаются барабанные перепонки, из-за чего в ушах адская боль. Не менее адская боль в кишечнике – это расширяются внутренние газы. Я тянусь к кислородной маске, но не успеваю ее надеть и теряю сознание от удушья. «Это что за оффтоп? – слышу я голос Полковника. – Трахалась с Робертом, любовью всей жизни твоей родной сестры, а теперь с темы спрыгиваешь?» Нет, Полковник, что ты? У нас тут просто одна идиотка, перепившая чилийского кисляка, устроила свадебный шамадан, танец с канделябрами, вот топливные баки с десятками тонн горючки и отреагировали. Стягиваю с себя колготки – это же легковоспламеняемая синтетика. На всякий случай сбрасываю и трусики – они у меня из экологического бамбукового фибра, а я не помню, насколько он огнеопасен. Вспоминаю, что защитить дыхательные пути от дыма можно тряпкой, смоченной в моче. Срываю с себя блузку, писаю на нее и прижимаю к лицу. Из-за сильной задымленности все передвигаются вдоль рядов на четвереньках. Юбка у меня задирается, и толстый кореец, прикрывший голову пледом, въезжает своим носом прямо мне в промежность. «Даже погибнуть не можешь по-человечески!» – слышу я издевательские интонации Полковника.

Открываю глаза. Кореец ковыряется в зубах, за шторкой в бизнес-классе плачет ребенок, шляпка у нервной дамы с места 15-С перекосилась набок, а сама дама спит, убаюканная ровным гулом турбин и диазепамом.

Нет, Полковник! Я пыталась тебе все рассказать еще перед отъездом из Марселя, ты не брала трубку, был включен автоответчик. Потом позвонила и все рассказала Полю – раз уж настроилась на аутодафе, зачем себя ограничивать? Он предсказуемо бросил трубку. Что ж, прощай, мой маленький принц, мой гребаный эпик фэйл, «tu deviens responsable pour toujours»[10 - Начало расхожей фразы из «Маленького принца» Антуана де Сент-Экзюпери: «Мы в ответе за тех, кого приручили» (фр.).] оставь себе на память.

На третий день обсуждений Роб все же подписал контракт с вьетнамцами. Изысканный мсье Антуан с его «качество ткани вашего костюма зависит от того, какую травку овечка в Новой Зеландии сжует перед дождем» остался не при делах, а мы забронировали столик на двоих в «Le Miramar», чтоб отпраздновать сей еvеnement[11 - Событие (фр.).]. Сели в такси, но на улице образовалась пробка, потому что какие-то магрибские малолетки разбили витрину в бутике L’Occitane неподалеку от Gallery Lafayette. Причем даже не убежали, а тупо стояли рядом с полицейскими и ругались, пока те вызывали кого-то по рации и не давали машинам проехать. В итоге мы расплатились и пошли пешком. В ресторане Роб не стал заказывать вин, а взял сразу бутылку граппы. Ужин все никак не приносили, мы быстро пьянели. Роберт рассказывал, что когда ему было двенадцать, он взобрался на громадный дуб, а спуститься не смог, и родителям пришлось вызывать спасателей. И еще про то, что его отец собирал алюминий и сдавал потом. Собирал он всё – даже алюминиевую фольгу от шоколада. И не дай боже выкинуть эту фольгу в мусорное ведро, а не сложить в специальную баночку – всё, на глаза можно даже не попадаться, воплей будет – уууу!

Рассказывая обо всем этом, Роб смотрел на меня с выражением: «Видишь, как я откровенен с тобой! Заметь, я тебе говорю о личном! Ты должна сделать правильный вывод и довериться мне так же!» Голова стала кружиться, но тут принесли рыбу, я и поведала Робу, как мы с сестрой в детстве ездили на водохранилище глушить рыбу, больную солитером. Такая рыба всплывает на поверхность и уже не уходит на дно. Смысл игры состоял в том, чтобы с берега высмотреть спинку с плавником, поплыть за рыбой, догнать и оглушить ладонью. Мы с Полковником целые дни проводили за этим занятием. На берегу больную рыбу отдавали кошкам. Другие животные могли заразиться, а кошки нет.

Мысль о том, что сегодня вечером мне нужен мужчина, больной рыбой плавала на поверхности моих воспоминаний о детстве, не хотела уходить в глубину. И не оглушить ее при этом ни ладонью, ни граппой. И я рассказала Робу еще одну историю. Нам с Полковником лет тогда было по тринадцать, но сестра уже встречалась с мальчиком. Этот мальчик как раз только вернулся из армии, ходил в спортивном костюме и считал высшей похвалой слово «ровный». Так вот он хвастался, что как-то, стоя в ночном карауле у складов с боеприпасами, увидел, как прапорщик трахает какую-то шалаву у себя в машине. Мальчик созвал дружков с соседних постов, они подкрались незаметно к машине и стрельнули холостым в воздух. От испуга у шалавы заклинило влагалищные мышцы, и прапорщик оказался в западне. И чем сильнее он дергался, чтобы высвободить свой член, тем хуже были его дела. После этой дивной истории мы с сестрой втайне друг от друга мастурбировали в туалете, представляя себе того прапорщика.

Вконец опьяневший Роб в ответ рассказал мне, что когда впервые занимался сексом с моей сестрой, она стояла на коленях в позе речного членистоногого, и он уже собрался в нее входить, как вдруг разглядел возле ануса Полковника прилипший кусочек туалетной бумаги.

Тогда я, чтоб окончательно сравнять счет в откровенности, рассказала Робу, что обожаю «доги стайл», обожаю выгибать спину, обожаю, когда меня тянут за волосы, обожаю, когда меня бьют по заднице до красноты, обожаю при этом всем материться, да так, что все сапожники мира нервно достают блокноты, чтобы записать новые словечки.

После ужина, так и не сумев поймать такси, Роберт решил провести меня домой, и перед домом, конечно, решили еще кофе у меня попить. Перед дверью в парадное ключи упали на асфальт, и Роб ритмично щелкал зажигалкой. Когда мы заходили в квартиру, от его плаща отлетела пуговица.

Утро, как и простыни, было скомканным. Роб сбегал в гостиницу за своими вещами, вернулся уже на такси, и мы уехали в аэропорт, чтобы вместе улететь в Париж. Там в Fouquet сняли номер с двуспальной кроватью. На два дня.

Капитан экипажа снова просит всех пристегнуться – самолет идет на посадку. Толстый кореец говорит мне: «Il ya trois choses a propos de Marseille – le football, des arabes et la colombin»[12 - «В Марселе есть только футбол, арабы и голуби» (фр.).]. – «И пуговица от плаща Роба», – отвечаю я ему. Рейс на Мадрид обещают через полтора часа, а значит, если повезет, уже к вечеру я буду дома. Если мне повезет еще раз, в баре «69» будет еще пусто, и я закажу себе пива с текилой, вспомню своих бывших, переспавших с Полковником, наберусь смелости и позвоню сестре, чтобы сказать: «Извини, я сравняла наш счет… 8:8.

Теперь опять твоя очередь. Надеюсь, ты ничего не имеешь против блондинов?»

14 сентября. Ева. Бангкок

В эфире радиостанция «Сигма». С вами программа «Сказка на ночь» и наш постоянный спонсор – салон красоты «Люкс»: ваша красота – наша забота. Известно ли вам, что летучие мыши, покидая пещеру, всегда поворачивают налево?

Пью «меконг». Хотя нет, это «сангсом». Пишу: «…нам бы с тобой потерять друг друга, да найти потом заново. Но потеряться невозможно, повсюду указатели с нашими именами. А и Бэ сидели на трубе. Let’s get lost. А и Бэ. Чет Бэйкер играет на трубе. Потеряться… Для этого нужен третий. Женского рода. Она. Я буду рядом. Хочешь, я даже буду держать тебя за руку? Не больно. Тогда не будет больно. Раз, два, три. А, И, Бэ. Независимо от варианта троичной системы счисления, одному троичному разряду в троичной системе счисления соответствует один троичный триггер как минимум на трех инверторах с логикой на входе. Вызубрила в детстве на спор с отцом. Только смысла фразы так и не осилила. Мне бы потеряться в непонятных значениях, пока ты будешь трахать меня пальцами. Five-finger exercises. Цикл стихов у Элиота. Можно ли считать, что в данном случае упражняются все твои пять пальцев? Или только указательный и средний? Не больно. С логикой на входе. Люблю тебя».

Снова дождь. Значит, около трех. Здесь всегда в это время идет дождь. Закончится в пять. Тебе приходит смс, и мне кажется, что я сейчас закричу. Ты выходишь из душа, вытираешься розовым полотенцем. Грязная москитная сетка на окне. Комната размером с чемодан. Розовое полотенце. Закричу? Ты смотришь на мой блокнот. Потом говоришь: «Кажется, смс пришло». Твой поникший член. Мертвая черепашка. Окурок желания. Недопалок. Не до палок сейчас. Наверное, я понимаю. Наверное. Верность. А и Бэ. До старости. А, И, Бэ. Приключение.

Вечер. Чайнатаун. Тотальный неон. НЕОНацизм. Не он. Едим устрицы, жаренные на гриле прямо в раковинах. Острый соус. Я пью «чанг», ты сокрушаешься, что здесь нет темного лаосского, потом заказываешь бокал «лео». Маленький бирманец крутится вокруг, но толпа не дает ему приблизиться к нашему столику, смывая его, как спичку, а он все возвращается, застревая между людьми, чтоб поймать твой взгляд и вновь и вновь просить у тебя денег.

– Так вы в итоге переспали? – спрашиваешь как бы между прочим. Прочее – это глоток пива и затяжка сигареты.

– Ну, как сказать… Понимаешь, в четырнадцать лет даже глубокий поцелуй сродни сексу, особенно, если он с девочкой.

– Как ее звали?

– Их было много. С одной мы однажды пытались было довести дело до конца, целовались, гладили друг друга, раздевали, но когда оказались в постели… обломило как-то.

– Испугалась? – Твой взгляд провожает молодую тайку в коротком платье, лавирующую в толпе. Маленький бирманец исчез. Раз, два, три.

– Nada que ver[13 - Ничего подобного (исп.).]. Испугалась она, а я больше разочаровалась… Знаешь, она была какой-то холодной на ощупь, ну, как перила эскалатора. И без одежды выглядела de mierda[14 - Дерьмово (исп.).]…

– Это вечная проблема… ?vamos?[15 - Пошли? (Исп.)]

Я молчу. Считаю до трех. Ты должен что-то сказать.

– Знаешь, я тут прочел, что японцы во время оргазма кричат: «Ику!» И-ку. Это производное от слова «икимасу», что значит «уходить». А вот англичане при аналогичной ситуации восклицают «to come!», то есть «приходить». Смешно, правда? Вот она, разница между Западом и Востоком.

– Смешно. Но если бы в твоем родном Виго узнали, что ты ешь устриц-гриль, Восток был бы скомпрометирован в глазах Запада куда серьезнее.

– Да мама бы просто не поверила! – улыбаешься ты.

Неон. Лотреамон. Не он. Киплинг. Звучит, как термин. Половой акт между Западом и Востоком. Не заняться ли нам «киплингом»? Запрыгиваем в тук-тук, едем на Каосан, жалеем, что на ночь в «Рикка» закрывают бассейн. «Рикка Ин», 1200 бат в сутки. Ты стучишь пальцем по табличке на входе: «Уважаемые гости, наш отель семейного типа, потому приводить проституток запрещается». Тук-тук. Стучишь и смеешься. Смотришь на меня. Закричу? Нет. Ты решился. Ты все-таки решился. Я рада. За тебя, за себя. За нас? А и Бэ. Пару дней назад, вписывая свои имена в регистрационную книгу отеля, мы оказались четвертыми по счету мистером и миссис Смит на странице. Но круглолицая тайка, даже не глянув в паспорта, дала нам ключ. Комната размером с чемодан. Розовые полотенца.

Мы поднимаемся в номер. Ты бежишь чистить зубы. По телевизору – японское MTV. Я переодеваюсь. А, И, Бэ. Ты пересчитываешь деньги. Кто останется на трубе? Выходим на Каосан, «Севен Элевен», духовный сан, молебен. Покупаем флягу «сангсома». С собой, для храбрости. Ты говоришь продавщице: «Коп кхун крап»[16 - Спасибо (тайск.).]. Она улыбается.

Сои Ковбой. Животное варево жизни. Луна-парк для взрослых. Adult. Ад и альт. Незакрытый гештальт. Огни, музыка, латекс, чулки в сеточку, похотливая скука в глазах, результаты ежедневного втирания крема для отбеливания лица и пластической хирургии, улыбки как радиоточки желания. За подкладкой улицы – сверкающие ягодицы, напоказ выставленные груди. Моя майка липнет к телу. Девочки наперебой хвалят мои ноги. Во всех гоу-гоу барах кондиционеры работают на полную, стриптизерши мерзнут, по их коже бегут мурашки. Официантка приносит два бокала «сингха». Девочки извиваются вокруг шестов под «Liberian Girl» Джексона. Ты отчаянно демонстрируешь, что я интересую тебя больше, чем происходящее на сцене. То и дело сжимаешь мою ладонь. Как в тот вечер, когда мы вылетали из Ниццы и я сказала, что останусь с тобой. И еще – что люблю тебя. Самолет взлетел, стряхивая с себя взлетную полосу, словно собака прилипшую к лапе карамельку. А ты все не выпускал из рук мою ладонь.

Курить – только на улице, проталкиваюсь с бокалом к выходу, ты за мной. Мое пиво разливается на руку тайке, сидящей на коленях старого фаранга в бриджах. Она оборачивается и кисло улыбается моему «сорри». Потом снова начинает тереться бедрами о ширинку фаранга. А он говорит в телефон, закрыв второе ухо рукой. Немец. «Что там?» – спрашиваешь ты. «Авария!» – отвечаю я. Авария. Магдебургские полушария. Две плотно прижатые друг к другу металлические полусферы, которые трудно разъединить, если из пространства между ними откачан воздух. Понимаешь?

– Что? – Ты нагибаешься к моим губам.

– Между нами нет воздуха, – шепчу я. Ты не слышишь.

Воздух пахнет гашишем, карри и потом. Пьем «сангсом» прямо из горла. «Doll House, «Shark», «Cowboy 2». Третий по счету гоу-гоу бар. Чтобы потеряться, нужен третий. Раз, два, три. Женского рода. Она. Ее выбираю я, выбираю лучшую. Ту, которая сможет составить конкуренцию мне.

Пишу: «А ведь еще четыре месяца назад, когда все только начиналось, твой взгляд уверял меня, что я – подарок. Что я – та самая, вожделенная и недоступная playstation 3, которую шестилетний мальчик видит под елкой еще запечатанной, но уже предвкушает миллион наслаждений. Ты искал моих губ. Теперь в твоем взгляде пустота ночного офиса, а на губах чья-то блестка».

Девушки улыбаются мне со сцены и переглядываются между собой. Они понимают, что происходит. Понимают, что понравиться нужно мне. Ты, кажется, о чем-то меня спрашиваешь. А я задаюсь вопросом, возбужден ли ты. Месяц назад я бы проверила собственноручно, но сейчас не уверена, что это уместно. Уместность. Я заразилась от тебя этим словом.

– Что ты спросил?