Григорий без отчества Бабочкин

– Не нравится – адьёс!

В смысле, скатертью дорога.

А я, может, и рад бы! Но от бабули на тренировки далеко ездить. Да и потом, это же сразу пожизненная эмиграция. Я мать знаю! У неё если ушёл – значит, ушёл, с концами. А дом есть дом. Тут вайфай, да и кормят периодически. Не рябчиками, конечно, но пельмени регулярно дают. И пиццу заказывают! А у бабули что? Её саму кормить надо. Она же уже как ребёнок! ||

? Кстати, о еде. Не мешало бы пожевать чего-нибудь человеческого. Не в том плане, что я – доктор Лектер[14 - Серийный убийца из романов Томаса Харриса.], но мне вообще-то тоже нужно питаться. Белки там, углеводы! Как говорится, одним святым духом сыт не будешь.

Или так не говорится? ||

? В общем, я вышел на кухню, чтобы хоть горбушку какую пожевать… Довела ребёнка!

И сама, главное, сидит – фотографии к себе прижимает. Рыдает!

Ну я-а-асно! Опять манипуляции пошли! Когда она уже поймёт, что мне плевать на её трудности? Это я раньше чуть что к ней бросался – утешать. На работе завал – я бегу. С отцом поцапались – я бегу. Устала – я снова рядом. А теперь – всё. Я вырос и сам устал. И вообще, в утешители не нанимался. Пусть вон дневник себе заведёт и в него плачется.

Так и хочется сказать: «Соберись, тряпка!» ||

? Понятно, ничего такого я не сказал. Это было бы слишком, даже для меня. А вот ему бы я точно сказал. Ох, чего бы я ему только не сказал! И про то, и про это. Если бы мог. А c неё что взять, когда она женщина!

В общем, я стоял там как дурачок с этой горбушкой. Делал вид, что соль ищу. А сам только и думал, как сделать так, чтобы она перестала. Мне, конечно, эти её рыдания до лампочки. Пусть ревёт сколько влезет. Главное, чтобы я не слышал.

В общем, соль я так и не нашёл. И разозлился просто до ужаса. Сказал:

– Нам тут в школе задали стихотворение учить. Хочешь послушать?

Сам я все эти стишки на дух не выношу. Даже презираю. Соплевыжималка какая-то. Но мать, знаю, любит. Я как сказал, она прямо встрепенулась вся. Закивала.

А я откусил от горбушки и прямо так – с набитым ртом – начал:

Если любовь уходит, какое найти решенье?
Можно прибегнуть к доводам, спорить и убеждать…

Мать прямо обалдела. Серьёзно, даже плакать перестала. Может, из-за икоты? Она у неё всегда от сильного потрясения начинается.

Так я давай на полную громкость декламировать. Хотя не так уж это и просто – читать, когда тебе на ухо ик-икают:

Можно вспомнить былое, каждую светлую малость,
И с болью твердя, как горько в разлуке пройдут года…

Дальше я там пропустил немного. Забыл просто. А потом вспомнил и дальше пошёл. Таким голосом, ну вроде как непререкаемым. Таким, каким она меня обычно в школу с температурой 36,9 отправляет!

Если любовь уходит – хоть вой, но останься гордым.
Живи и будь человеком, а не ползи ужом!

Чтец из меня, конечно, ещё тот. Но, как ни странно, даже в таком виде это сработало – мать успокоилась. Я думал, вот сейчас она ещё разик всхлипнет, последний, и тогда уже всё – с сыновним долгом, считай, покончено. Можно будет обратно в комнату идти.

Но куда там! Она опять за разговорчики взялась. Завела свою лебединую песню. Ещё и спасибо сказала.

Вот зачем, а? Неужели нельзя было просто промолчать? Так нет же! Вечно всё испортит. ||

? А со стихами этими вот как вышло. Нам Леокадия дала задание – выбрать что-нибудь из внеклассного, желательно поэтическое, и выучить наизусть. Я сначала подумал: «Что за бред опять? Лучше бы Брэдбери лишний раз обсудили!» И со злости стал заучивать монолог Болконского – тот, который вообще не заучивается, про небо. Ну, чтобы свести её с ума окончательно. Но потом рассудил: «Ещё чего! Размечталась!» И потопал в библиотеку. А там этот – Асадов. Не собственной персоной, конечно. Так, книги.

А я стихи эти, говорю же, терпеть не могу. Но вдруг с чего-то подумал – вай нот? Для Леокадии ничего не жалко! А для общего развития даже полезно. ||

? Вообще, конечно, странно, но я это стихотворение сразу запомнил. Видно, в точку попало. Может, из-за матери? Или из-за Малинки? Я о ней тоже думал, пока читал. Ну, что буду делать, если она меня бросит.

Нет, у нас всё отлично. Даже мысли такой нет. Но, с другой стороны, жизнь есть жизнь. И у неё есть одно золотое правило: либо ты – либо тебя.

Я-то Малинку, понятно, не брошу. Она же не переживёт! Но в теории ведь и сама может. Мало ли. Встретит там какого-нибудь хлыща усатого и надумает со мной распрощаться. Так я ей сразу это стихотворение вверну. Пусть не воображает! ||

? О! Уже пишет мне в «Вайбере». Женщины – они, конечно, от животных многое переняли. Сразу чувствуют, когда пахнет жареным.

Но не все! Мать вон до последнего думала, что это не жареным пахнет, а розами. Ну, в этом вся она. Взрослая женщина, а ведёт себя как наивная дурочка. Будто ей пятнадцать.

Я вот лично сразу всё понял. Он ещё даже вещи не собрал, а я уже смекнул, что чемодан – это и есть конец истории.

Главное, даже не попрощался. Ушёл – и пока: ни ответа ни привета. Единственное, правда, сообщение скинул: «Прости, брат, но я так больше не могу. Люблю тебя. Папа». ||

? «Люблю». Разве, когда любят, так поступают? ||

? Хотя что тут объяснять, когда и так всё понятно. Он же не из-за меня ушёл. А из-за неё.

Честно, я его даже не осуждаю. Человек должен жить там, где ему хорошо. Где о нём заботятся. А здесь что? Мать, которая с утра до ночи на работе, пельмени по средам и суши по пятницам? Ну хорошо, плюс пицца по субботам. Вряд ли он об этом мечтал.

Я знаю, он другое хотел – дом, борщ, собаку. Вот о чём он мечтал, когда на все эти сказочки подписывался. А тут ему – хрясь на голову такой сюрприз. Ни борща, ни собаки. Зато по всей квартире снимки распиленных мозгов валяются. С припиской на обороте: «Добро пожаловать в счастливую семейную жизнь!»

Я вот уже думаю. Какого чёрта они вообще женились? Жили бы себе поживали. А надоело – разбежались бы, и дело с концом. А тут вон фамилия общая, имущество… Это же теперь делить приходится.

С квартирой-то они быстро разобрались. Понятно, у нас же куда ни плюнь – на каждом квадратном метре по Робин Гуду. Одному ничего не надо, лишь бы народ – то есть мы с бабушкой – не голодал. Второй тоже ничего не надо, и даже народ. Она лишь прикидывается озабоченной нашими судьбами, а сама мечтает о том, как ни о чём не думать и только в своих ненаглядных мозгах ковыряться.

И в чужих тоже. Это у неё вообще – мания.

А меня они, кстати, так и не поделили. Свой главный материальный актив. Ну понятно, это вам не сарай на две части пилить…

Хотя мать иногда пытается.

А вообще, меня другое возмущает. То, что они со мной ни разу не поговорили. А я что – не человек? Гомункул… Шариков…[15 - Персонаж повести «Собачье сердце» (1925) Михаила Булгакова.] Или Буратино, которому ключик показали, а он и рад по уши?

У меня как-никак тоже чувства есть! И потом, ну решили вы развестись – ради бога. Но объясните нормально, так и так, Гера, мы с папой будем жить отдельно, а ты, как и прежде, – с нами, только в разное время. День так, день эдак. А не так, что я утром просыпаюсь, а папы уже нет. И на все мои расспросы, где он, получаю вот это вот невнятное хлопанье бровями… ну или чем она там хлопает, когда не знает, что сказать?

Я же тогда чего только не передумал! Навоображал, что он умер – от инфаркта или в аварию какую попал: прямо под КамАЗ! А мать мне просто из жалости не говорит, чтобы не травмировать.

Это бабушке спасибо. Только благодаря ей я до правды докопался. Путём жестокого шантажа! Я ей прямо так и сказал:

– Если не расскажешь – я твой диск с симфониями в унитазе утоплю!

А она мне:

– Только попробуй! Будешь сам сантехника вызывать, когда в клозете новая жизнь забьёт фонтаном!