Дело двух Феликсов

– Товарищу Бокию, Глебу Ивановичу. Слышали о таком?

Загорский на секунду задумался, что-то вспоминая, потом покачал головой – не припоминаю. Чекистов в России теперь больше, чем грибов в лесу, всех упомнить нельзя.

– А вот он о вас осведомлен прекрасно, – отвечал Дзержинский. – И, надо сказать, в совершенном от вас восхищении. Утверждает, что вы прекрасно показали себя в деле с Кораном.

Загорский холодно отвечал, что никому он ничего не показывал, просто решал профессиональную задачу.

– Ну, не будем спорить о словах, – засмеялся Дзержинский. – Важно, что вы свое дело знаете, как никто.

Загорский заметил, что Феликс Эдмундович переоценивает его персону, а, впрочем, спорить он не будет – из чистой скромности, разумеется. Так в чем же интерес ОГПУ, и что им нужно от вышедшего на покой детектива?

– Дело вот какое, – сказал Дзержинский, но вдруг умолк и нажал кнопку звонка. На вопросительный взгляд Нестора Васильевича пояснил, что хотел бы выпить кофе. Сейчас явится охранник, и они его попросят…

– Не явится, – сказал Загорский спокойно.

Дзержинский посмотрел на него с удивлением: еще один сюрприз от знаменитого сыщика? Впрочем, сюрприз, похоже, не удался. Как бы в опровержение слов гостя, в коридоре раздались по-военному четкие шаги, дверь распахнулась, и на пороге вырос чекист в полной форме. Но Боже мой, что это был за чекист! Кожа желтая, морда плоская, глаза косые, взгляд свирепый – такие чекисты, наверное, являлись в кошмарах жуликоватым нэпманам.

– Позвольте представить – мой помощник Ганцзалин, – заявил Нестор Васильевич.

Китаец, не мигая, смотрел на председателя ОГПУ. Тот покачал головой: а что же его охранники? Неужели они их…

И Дзержинский сделал выразительный жест ладонью у горла.

– Ни в коем случае, – любезно отвечал Нестор Васильевич, – охрана ваша просто отдыхает в кладовке. Мы категорически против насилия, мы, видите ли, гуманисты и даже в какой-то мере толстовцы.

– В какой-то мере? – удивился железный Феликс.

– В очень небольшой, – неожиданно уточнил Ганцзалин.

Дзержинский снова с интересом посмотрел на него и сказал, что, как ему кажется, Ганцзалин вполне бы мог работать в ОГПУ. Мог бы, но не станет, отвечал Загорский. Они с помощником – сугубо штатские люди и относятся с некоторым предубеждением к мировой революции и особенно к тому, какими средствами она делается.

Почетный чекист махнул рукой: не хотите – не надо. Тем более, что речь вообще не об этом. Если помощник Нестора Васильевича сварит им кофе, то личная благодарность главы ОГПУ ему обеспечена. В ответ на быстрый взгляд Ганцзалина Загорский кивнул: будь так любезен, сделай.

Ганцзалин растворился, а Дзержинский наконец принялся за рассказ. Оказалось, в декабре этого года пройдет очередной, четырнадцатый съезд ВКП (б). На съезде будет заявлен курс на индустриализацию страны.

– Идея в целом хорошая, – говорил Дзержинский, отхлебывая кофе, принесенный Ганцзалином и, кажется, не чувствуя его сомнительного вкуса. – Будущее – за индустриальными странами, на одной пшенице в коммунизм не въедешь. Но для производства нужно материально-техническое обеспечение – в первую очередь станки. Взять их, кроме как на Западе, негде. Однако Запад ничего не дает бесплатно, он требует валюты. И вот ее-то взять неоткуда.

– А экспорт? – спросил Загорский. – Та же самая пшеница, хлопок, древесина. Нефть, наконец?

Дзержинский вздохнул: не все так просто. Страна Советов в кольце врагов. СССР мог бы торговать, но ему не дают. Например, американцы не хотят брать их товары, даже спички – поскольку они, видите ли, сделаны с использованием подневольного труда заключенных. Но это же чистая демагогия!

– Вот как? – удивился Загорский. – И почему же это демагогия?

Да потому что преступников надо перевоспитывать. А как, скажите, их перевоспитывать, если не с помощью труда? Если же говорить о нефти, то на мировой нефтяной рынок СССР также прорваться не может. Словом, куда ни кинь, всюду клин. И вот в этих обстоятельствах пришла идея торговать с Западом художественными шедеврами Эрмитажа и Русского музея.

– И кому же пришла эта блестящая мысль? – холодно полюбопытствовал Нестор Васильевич, вертя на пальце железное кольцо, что было у него обычно знаком глубокой задумчивости или сильного раздражения. – Кто, так сказать, этот гений и демиург?

Дзержинский отмахнулся: неважно, кто. Он и сам не в восторге от этой идеи. Но что же делать, если даже нарком просвещения Луначарский за Эрмитаж не вступился? Впрочем, удалось добиться некоторого смягчения: шедевры мастеров первой величины вроде Рембрандта, Рубенса или ван Дейка продавать не станут, в ход пойдут более скромные экспонаты.

Загорский на это только головой покачал. Опыт подсказывает ему, что аппетит приходит во время еды. Начнут с какого-нибудь Хогстратена и Джордана и закончат как раз-таки Рубенсом и Рафаэлем. Кстати сказать, а что случилось с Гохраном? Если ему память не изменяет, множество драгоценностей было продано оттуда на Запад в начале двадцатых. Может, оставить музеи в покое и снова заглянуть в Гохран?

– Во-первых, Гохран не бездонная бочка, чтобы в него все время заглядывать, – отвечал Дзержинский. – Во-вторых, учет там был слабый, и часть запаса просто разворовали. И, наконец, в начале двадцатых мы вбросили на рынок столько золота и драгоценностей, что цена на них существенно понизилась. А вот спрос на картины до сих пор велик.

Загорский хмуро кивнул. И когда же начнут продавать эти самые картины? Оказалось, что уже начали. Пока, разумеется, эта секрет, в него посвящены лишь несколько человек из высшего руководства.

– Кстати, прошу вас сохранять абсолютную тайну относительно того, что вы здесь услышите, – перебил сам себя Дзержинский.

Нестор Васильевич ничего на это не сказал, но спросил, так ли уж много денег получит государство за проданные шедевры? Несколько десятков, в крайнем случае – сотен миллионов. А нужны миллиарды. Так, может, и не трогать то, что потом ни за какие деньги не восстановишь?

Дзержинский усмехнулся: не все так просто, дорогой Нестор Васильевич. Дело тут не только в деньгах. Сначала экспонаты музеев предложат не просто миллионерам, но полезным людям. Например, нефтепромышленникам, через которых Советский Союз может выставить на рынок свою нефть, или политикам, которые помогут преодолеть торговое эмбарго.

– Иными словами, это просто взятка? – уточнил Нестор Васильевич.

Дзержинский поморщился: называйте это взяткой, если вам так больше нравится. Хотя, разумеется, и деньги за картины страна тоже получит. Но дело в том, что у многих шедевров есть бывшие собственники…

– То есть законные владельцы? – уточнил Загорский.

– Бывшие, – со значением повторил Феликс Эдмундович. – Их собственность национализирована и по закону принадлежит государству.

Тут уже поморщился Загорский. Насколько он помнит, национализация подразумевает выплату компенсаций. Когда и кому советское правительство выплачивало компенсации за отнятое имущество? Никогда и никому. Следственно, с точки зрения международного права все эти шедевры принадлежат бывшим собственникам, и никто не захочет их покупать, чтобы не нарваться на иск.

Дзержинский, не моргнув глазом, выслушал эту тираду и неожиданно согласился.

– Да, – сказал он, – есть такая опасность, и юристы уже думают, как ее обойти. Но, впрочем, это все не наше с вами дело.

– В чем же состоит наше дело? – осведомился гость.

И тут Дзержинский рассказал совершенно удивительную историю.

Оказывается, у советской власти есть конкуренты. Некие расторопные жулики уже взялись переправлять из России на Запад холсты старых мастеров. При этом, судя по всему, холсты они берут не из частных коллекций, а из собраний музеев. Это стало ясно, когда в связи с грядущими продажами взялись за инвентаризацию. Оказалось, что из запасников пропало немало полотен. Конечно, в большинстве это были картины не первого ряда, но, тем не менее, вполне востребованные на западном рынке.

Неловкость ситуации состояла в том, что нельзя было понять, входят ли пропавшие картины в число тех, которыми торгует само государство, или это самодеятельность жуликов. Во всех случаях они изымались неофициально, якобы по запросу Главнауки. Все дело было настолько секретным, что всех деталей не знал даже глава ОГПУ. Тем не менее, чтобы разъяснить вопрос, Дзержинский обратился к предсовнаркома Рыкову. Тот отослал его к Сталину. Сталин же сказал буквально следующее.

– Пусть товарищи из Главнауки занимаются своей наукой, а мы им мешать не станем.

Таким образом, он, Дзержинский, оказался в чрезвычайно деликатном положении. Возможно, утечка картин за границу инспирирована сверху и, пытаясь настичь похитителей, он настигнет совсем не того, кого ожидает. Например, выяснится, что к этому приложил руку большой друг СССР Арманд Хаммер.

Однако оставить воровство совсем без внимания невозможно. Во-первых, речь о национальном достоянии. Во-вторых, хищения по-настоящему крупные. И, наконец, музейные работники взбудоражены. Если ничего не предпринимать, вся история станет известна как у нас, так и за рубежом. Что прикажете делать в этих обстоятельствах?

– Не знаю, что вам посоветовать, – отвечал Нестор Васильевич несколько насмешливо, – но полагаю, что вы в моих советах не нуждаетесь и давно уже для себя все решили.

– И что же я решил? – спросил Дзержинский, улыбаясь почти так же насмешливо.

– Вы решили привлечь к делу частного детектива. Если вдруг он раскопает, что надо, вы в выигрыше. Если раскопает что-то не то, вы всегда сможете сослаться на его самодеятельность, а ОГПУ тут и вовсе ни при чем.

– Прекрасно. И что решили вы? – собеседник сверлил его пронзительным взглядом. Если бы на месте Загорского был кто-то другой, он, вероятно, впал бы в панику. Но Нестор Васильевич видел и не такие взгляды.

– На ваше счастье, Феликс Эдмундович, у меня во всей этой истории есть личный интерес. Один из ваших похитителей убил близкую мне женщину.