По прихоти короля

Г-н маршал от всего этого шума соскочил с кровати. Антуан нашел его уже во дворе, верхом. Волосатые ляжки его сжимали без седла шкуру животного. Казакин внакидку, парик наискосок, он собирал свой штаб. Вокруг него теснилось несколько всадников из его стражи и лакеи, вооруженные как попало. С минуты на минуту можно было быть сбитыми с позиции. Достаточно было бы сотни людей, чтобы произвести решительный удар. Опасность эта, казалось, почти не смущала г-на де Маниссара, равно как и необыкновенность находиться полуголым в позе, которая легко могла бы показаться смешною. Антуан не находил в этом ничего смешного, настолько лицо маршала выражало храбрость и решительность.

Они были кстати, так как слышалось уже приближение конской рыси. Тягостное ожидание скоро разрешилось, это был отряд, приведенный г-ном де Корвилем. От него узнали, в чем дело. Натиск был произведен неприятельской кавалерийской частью, которая, рискнув угнать несколько голов скота, быстро рассеялась. Г-н де Маниссар мог отправляться обратно в постель. Он пролежал в ней несколько дней, боясь, не схватил ли он простуду. Он питался лучшими мясными блюдами и прохладительным. Домденские красавицы присылали ему изысканные сласти. Он принимал посланных представительниц, накрывшись одеялом, а г-н де Берлестанж стоял у него в изголовье. Г-н де Берлестанж неусыпно наблюдал за ним. Маршалу это надоело, и он жаловался Антуану. С самого начала кампании бедный г-н де Маниссар жил воспоминаниями, с грустью вспоминал время, когда война для него сопряжена была с любовными приключениями, и, лежа на своей постели, с сожалением думал об удовольствии, которое испытываешь, разделяя эту постель с женщиной. Но Берлестанж находился при нем. Он часто писал жене маршала и исполнял свои обязанности добросовестно. Антуан, в свою очередь, мечтал о г-же Даланзьер, испытывая некоторую горечь при мысли, что Корвизо в данную минуту, быть может, щупает ей пульс и чувствует, как он несколько ускоряется от присутствия его гнусной личности.

Тем временем прибыл курьер от короля с приказом поспешить с осадой Дортмюде. Г-н де Шамисси, все время торопивший с этим г-на де Маниссара, торжествовал. В глубине души он надеялся, что г-н маршал, часто подвергавший себя опасности в окопах, кончит тем, что рано или поздно получит достойную награду за свою отвагу. При этой мысли желтый зуб Шамисси еще глубже закусывал его губу; это очень забавляло маршала, говорившего, что Шамисси так внимательно следит за малейшим случаем, который мог бы приблизить его к маршальскому жезлу, что он, Маниссар, охотно ему его дал бы.

X

Три дня назад, т. е. 27-го мая, были вырыты окопы перед Дортмюде. Неприятель оставил в городе достаточно хороший гарнизон под управлением г-на де Раберсдорфа, человека больших достоинств и твердости. Место было в изобилии снабжено провиантом и пушками, а потому нельзя было рассчитывать взять его врасплох. Оно сдалось бы только при правильной осаде. Г-н де Маниссар принялся за более активное выполнение этой задачи. Он не скрывал, что подобного рода операций недолюбливает. Действительно, они требуют постоянной заботы и напряженной бдительности. Тут нужны настойчивость и терпение, чего не было в характере г-на де Маниссара. Он был человеком поступков быстрых и решительных. В них, раз выйдя из обычной своей лени, он выказывал изумительную стремительность и пылкость. При его нелюбви к рассчитыванию переходов и маневров, к комбинированию планов, раз войска выстроились к битве, он особенно хорошо умел одерживать победу каким-нибудь смелым ударом. Его удача в этом отношении вошла в поговорку – донесения нравились министрам, так как чаще всего в них заключались благоприятные новости.

Несмотря на свое отвращение к копанию земли и проведению траншей, г-н маршал энергично вел саперные работы, чтобы как можно скорее добраться до гарнизонного корпуса. Кирки взрывали землю, выгребаемую лопатами. Окопы проводились правильно, один за другим, и все уже сжимали крепость. Звучала пушечная пальба.

Дортмюде расположен на крутом повороте Мёзы, которая образует естественную защиту с одной стороны. Город почти целиком находится на правом берегу, соединенном мостом с левым, где почти нет построек, кроме редких отдельных домов. Г-н де Маниссар поместил туда много людей и сделал достаточное количество ретраншементов, чтобы оттуда не могли подать никакой помощи осажденным и чтобы для них с этой стороны не было никакого выхода. Со стороны равнины Дортмюде был превосходно укреплен. Его бастионы и рвы были в прекрасном состоянии, кроме того, как добавочные укрепления у него были равелины, люнеты и т. п.

Все это отлично было видно из палаток г-на маршала. Они разбиты были на некоторой высоте позади линий и стояли так, чтобы до них было легко добраться. Оттуда ясно был виден Дортмюде за углами своих скатов. Широкие валы, обсаженные деревьями, окружали его; из-за них виднелись неровные крыши домов. Они были красные и серые, низкие, словно присевшие, как бы прося извинения за то, что там находятся. Церкви высили свои колокольни, у одной из них была толстая квадратная башня, немного накрененная на бок, между тем как набатная башня прямо и мощно возносила свои колокола.

Их звон был слышен, когда утихали на время канонады и наступал перерыв между мушкетными залпами. Тогда воронье, ошалевшее от всего этого шума, на минуту переставало кружиться и опускалось на карнизы крыши и ветки деревьев. Гнезда их раскачивались от ветра, доносившего запах пороха. Затем атака возобновлялась. Пушки били в парапеты. Ядра отскакивали и застревали в стене. Обменивались выстрелами с обеих сторон. В траншеях было небезопасно, в крепости не лучше.

Трудность работы усугублялась еще дождем, который лил сначала один день из трех, потом, по крайней мере, один из двух. Шлепали по грязи. Грязь доходила до щиколоток, до колен. Г-н де Маниссар чертыхался, возвращаясь с прикрытия, с набухшими сапогами и насквозь мокрым, как губка, париком. Дождь сеткой струился над Дортмюде. Казалось, город был в плену текучих сетей воды.

Когда г-н де Маниссар обсыхал, в палатку входил господин де Шамисси. Он не переставал внутренне злиться. Маршал отдал приказ, чтобы остерегались бросать в город раскаленные бомбы и ядра, от которых могли бы загореться дома, и разрешил целиться в крепостные валы. Он объяснял это тем, что ему нечего будет делать с кучами золы и развалин, что он хочет преподнести королю вовсе не плоды разрушительной артиллерии, но город, взятый аккуратно, чтобы каждый камень был на своем месте. Г-н де Шамисси, напротив, хотел бы видеть Дортмюде объятым пламенем, а всех жителей спрятавшимися в подвалы. Он советовал пустить в ход мортиры и горько жаловался, что не внемлют его советам.

Антуан присутствовал при спорах. Он повсюду сопровождал маршала и учился у него, как вести себя под огнем. Г-н де Маниссар не кланялся пулям даже в самых опасных местах. Казалось, он забывал, что у него есть тело. Антуан достаточно помнил об этом и иногда наклонял немного голову, а по коже у него пробегал совершенно особенный холодок. Но, несмотря на это, он держался довольно стойко.

Иногда он интересовался, как ведут себя Жером и Жюстен. Полк, где они служили волонтерами, стоял около Мёзы. Туда он ходил навещать их. Выражение лица у них было хитрое, лбы нахмуренные. Отзывы, которые о них давал их ротный, г-н де Берту, были самые отрицательные. Они выказывали себя сварливыми, неуживчивыми и водились с отъявленными негодяями. Неоднократно их почти силой приходилось водворять в траншеи. По правде сказать, оба бездельника были удручены тем, что там находились. Они представляли себе войну в виде охоты и грабежа и думали, что можно целиться в неприятеля, как в дичь, или поймать его на удочку, как мелкую рыбешку. Вместо этого надо было действовать заступом и мушкетом. Корвизо не это обещал им. Так что они жалели об Аспревале, о монастырских прудах, где целыми днями были заняты изготовлением капканов и ловушек, и подумывали, не вернуться ли им обратно. Единственным удовольствием для них было раскидывать по Мёзе большие сети, чтобы в них запутывались лодочники, возившие по течению из Намюра почту в Дортмюде. Те пробовали переправляться вплавь, и Жером с Жюстеном очень забавлялись, когда один раз поутру в сети попался совершенно голый человек с кожаной сумкой на груди. Но ловля людей совершенно не могла разогнать их скуки. Они бы ушли с дезертирами, которых было много, но увидели, как однажды кое-кого из них привели обратно в лагерь и провели сквозь строй. Нужна была крепкая дисциплина, чтобы удержать солдата, тем более что много людей теряли то после перестрелки, то во время вылазок из крепости, которые дортмюдский комендант г-н де Раберсдорф назначал часто.

Во время одной из них был убит де Керленг. Антуан помнил его, так как видел у г-на де Маниссара в первый день своего приезда в Домден. При нападении на укрепления он был опрокинут взорвавшейся миной и наполовину засыпан обломками. Его принесли на носилках умирающим. Случайно на дороге встретили человека верхом на муле в одежде доктора. Солдаты привели неизвестную личность к г-ну де Керленгу, находившемуся без чувств. Тот объявил, что ему нужна помощь, но это дело хирурга, которым он не является. Солдаты очень любили г-на де Керленга, так что подобный ответ вызвал у них взрыв негодования, и они начали расправляться с Гиппократом, как вдруг к скопищу подъехал Антуан, только что кончивший разговор с г-ном де Берту. К крайнему своему удивлению он узнал в таком бедственном положении Корвизо. На виркурском лекаре была напялена странная шляпа со стальной тульей и из-под плохо застегнутого костюма видна была горбатая выпуклость кирасы. Корвизо взял ее на подержание из арсенала игумена Валь-Нотр-Дама. Он объяснил это Антуану, когда тот вывел его из затруднительного положения, т. е. когда солдаты увидели, что бедный г-н де Керленг во время пререканий скончался.

Находясь около рощицы, позади линий, вне пущечных выстрелов, Антуан при взгляде на Корвизо не мог удержаться от смеха.

– Черт возьми, г-н Корвизо, – сказал Антуан, – чему мы обязаны честью видеть вас, да еще в таком прекрасном убранстве? Дело вам здесь найдется, так как тут здорово мрут, и мрут именно так, как вы любите, от болезней, а не только от ранений и всяких случайностей.

– Я с удовольствием замечаю, сударь, – ответил Корвизо, – что как ваше здоровье предохранило вас от опасностей первого рода, так ваша счастливая судьба не допустила вторых. – И Корвизо всунул палец в дырку, простреленную у Антуана на отвороте мундира. – Но будьте осторожней, сударь, и не забывайте, что будущность благородного дома Поканси покоится исключительно на вас. Ах, сударь, зачем вы не остались в Аспревале и зачем там родились в один прекрасный день ваши братья?

– Что вы хотите сказать, г-н Корвизо? Наружность Корвизо приняла странное выражение. Дурное известие обнаружилось на ней в виде гримасы, которая легко могла бы сойти за улыбку. Он промолчал.

– Но говорите же, Корвизо! Что с отцом?

– Он скончался, сударь, – ответил Корвизо, выпрямляясь в своей кирасе, которая скрипнула на соединениях.

Антуан вскрикнул и стал смотреть прямо перед собой. Дождь прекратился. Пушки молчали. Вдали над Дортмюде вороны кружились в светлом и свежем небе. Все это казалось ему отдаленным и прозрачным пейзажем, из которого выступала фигура старого человека в пестром халате и шелковом колпаке, с розовыми скулами и в тонком парике. Потом образ стал слабеть и исчез; снова на ясном небе показался Дортмюде, его крыши, колокольни, неправильные углы укреплений и летучий венок черных птиц. Антуан плакал, может быть, не потому, что испытывал сильное горе, но потому, что слезы навернулись ему на глаза.

– Извините меня за неожиданное сообщение, сударь, – сказал Корвизо, – но я думал, что между военными людьми разговор должен быть прост и короток. Г-н де Поканси умер, и умер не совсем своею смертью…

Корвизо сошел с мула. Он нюхнул понюшку табаку, пока Антуан поглаживал морду Глориэты.

– Вот как было дело. Неделю спустя после вашего отъезда мне докладывают, что батюшка ваш исчез. Искали его везде с того самого вечера, как толстый Жакелен понес ему ужин наверх и нашел комнату пустой. Я отправился в Аспреваль. Все в помещении г-на де Поканси находилось в обычном порядке. Открыли шкафы: один из них был битком набит всеми лекарствами, которые я ему прописывал с тех пор, как удостоился пользовать его. Я принял всевозможные меры к тому, чтобы найти его, но старания мои были напрасны. Я очень разгорячился от всей этой кутерьмы, и мне вдумалось спуститься в погребок. Каково же было мое удивление, сударь, когда в самом низу лестницы я наткнулся на распростертое тело! Я подношу свечку и узнаю вашего отца! Он был мертв.

Антуан бросил морду Глориэты и закрыл лицо руками. Он представил себе снова старого Анаксидомена в халате с цветочками и с румянцем на скулах.

Над Дортмюде сияло солнце.

– Когда я крикнул народ и его хотели перенести наверх, – снова начал Корвизо, – оказалось, что что-то не пускает. Тогда я разглядел, что ноги у г-на де Поканси запутались в своего рода силки, сделанные из веревок и палок и поставленные там для того, чтобы первый, кто вздумал бы спуститься, запутался и свалился; так случилось, что это г-н де Поканси разбил себе голову при падении. Согласитесь, сударь, нужно приписать чуду, что я еще жив, так как вы, наверное, догадываетесь, чьих рук это дело и кому эта ловушка была предназначена. Вот как ваши братцы распростились с честным Корвизо и сделались косвенной виною смерти вашего благородного батюшки!

Антуан слушал удрученно, он испытывал ужас к Жерому и Жюстену. Пока что он попросил Корвизо держать дело в секрете.

– Согласен, сударь, хотя негодяи не заслуживают этого. Ведь, в конце концов, – воскликнул Корвизо с неподдельным гневом, – я бы мог, благодаря их милости, погибнуть от несчастного случая, т. е. умереть самым нелепым и пошлым образом, поскольку мы сами в подобных обстоятельствах не играли бы никакой роли, и ни при чем тут недостатки наших органов или неблагоразумная отвага. И ничто бы меня не огорчило до такой степени, как быть обязанным своим небытием хитростям двух злостных безумцев, на опасность которых я вам неоднократно указывал и освободить вас от которых должна была бы первая пуля.

Антуан сообщил маршалу о понесенной им утрате, Гн де Маниссар, конечно же, посочувствовал ему, но был скуп на слова, так как его очень занимал приказ атаковать равелин, мешавший работам.

Приступ начался с наступлением ночи, сопровождаемый грохотом канонад и залпов, и закончился, когда укрепление уже было взято взрывом мины, причинившим большой вред победителям.

От шума битвы Корвизо чуть не лишился чувств, обливаясь потом от ужаса в своей кирасе, которую он ни за что не хотел снять, зная, что он так близко находится от опасного места. Однако ему все-таки пришлось выйти из Антуановой палатки, где он притаился, чтобы умерить свой страх. Это он сделал с разными кривляниями, глядя как по темному небу летели блестящие бомбы, посылаемые, несмотря на запрещение, мортирами г-на де Шамисси в самую середину Дортмюде.

Корвизо дорого бы дал, чтобы находиться подальше от этого грохота, от которого у него страдал слух и расстраивался желудок, и он жалел о путешествии, предпринятом не столько для того, чтобы известить Антуана о печальной участи г-на де Поканси, сколько для того, чтобы побудить г-жу Даланзьер к решительным поступкам. Она, которая без вздоха сожаления отпустила Антуана, чуть не упала в корчах, когда Корвизо объявил ей о своем намерении отлучиться. Доктор обращался с нею высокомерно и предоставлял ей изнывать по его непрезентабельной личности. Г-жа Даланзьер, не привыкшая к подобным строгостям, почувствовала с удвоенной силой капризное желание к этому человеку, странному до такой степени, что он пренебрегал самыми ясными и подчеркнутыми авансами. Корвизо был до оскорбительности равнодушен. Иногда женщинам не стоит особенного труда предлагаться, но они с трудом переносят, когда их отвергают, и часто впадают в гнев вследствие этого; но г-жа Даланзьер терпеливо переносила грубости Корвизо. Напрасно она выставляла! ему напоказ лучшие части своих толстых прелестей. Корвизо продолжал чваниться. Можно было подумать, что он дал ей принять какого-нибудь зелья из своих реторт, так мало поддавалась объяснению ее любовь к такому уроду.

Самым сильным ударом было объявление Корвизо, что он едет в действующую армию. Он уверял, что вызван маршалом де Маниссаром – со времени своего визита к нему в Аспреваль Корвизо важничал. Виркурские горожане, видевшие, как он ехал в одно прекрасное утро в карете с пунцовыми подушками, почувствовали, как увеличивается их уважение к этому уроду. Г-жа Даланзьер при этой новости разразилась жалобами. Ничто не помогло. Единственное, чего она добилась, это чести застегнуть кирасу, которую Корвизо из благоразумия пожелал надеть. Для этого она и пришла к нему. Он принял от нее сию услугу, но ничем на нее не ответил, г-жа Даланзьер с глубоким вздохом должна была покориться равнодушию своего возлюбленного. Весь Виркур подошел к дверям посмотреть, как уезжает Корвизо верхом на своем муле Глориэте.

На его же спине, следующим утром, оправившись от ночных страхов, Корвизо пустился на поиски Жерома и Жюстена. Он попросил точно указать место их стоянки. Было объявлено перемирие, чтобы убрать убитых и раненых во время взятия равелина. Так что Корвизо ехал смело, прислушиваясь к колокольчикам своего мула. Так как погода была хорошая, множество горожан и горожанок воспользовались случаем выйти погулять по крепостным валам. Видно было, как они разгуливали взад и вперед, под ручку и группами между солдат, которых они наделяли деньгами и вином. В другом месте танцевали под скрипки. Женщины щупали похолодевшую бронзу пушек. Комендант г-н де Раберсдорф останавливался то там, то сям со своими офицерами. С ним усиленно раскланивались. Дортмюде казался праздничным. Перезвон колоколов отчетливо несся в небо.

Чтобы найти молодых де Поканси, Корвизо пришлось отправиться к месту, где наказывали упрямых, нерадивых или нечистых на руку солдат. Их было достаточное количество, и дня не проходило, чтобы кого-нибудь не наказывали розгами или на деревянной кобыле. Зрелище это развлекало Жерома и Жюстена, и они старались не пропустить его. Наказание привлекало много зрителей, маркитанток и шинкарей, а так как они часто терпели ущерб от солдатских проступков, то любили смотреть, как за них наказывают. Место было очень оживленное, тем более что местные и приехавшие вместе с обозом девки с удовольствием слушали, как щелкали розги по покрасневшей коже обнаженных тел.

Господа де Поканси заседали в этом злачном месте на скате пригорка, по обеим сторонам у них было по растрепанной потаскушке, потому что они вдались в распутство и, начав сравнительно поздно, старались наверстать потерянное время, с утра начиная пить. Жюстен пил из горлышка бутылки, а Жером ждал, пока он кончит, когда Корвизо, сойдя со своего мула, отыскал их в толпе.

Какого-то человека, обнаженного по пояс, заканчивали пропускать сквозь строй. Ему кричали ругательства и подбадривали. Он был бледен и едва держался на ногах. Корвизо медленно приблизился к двум братьям и коснулся длинным крючковатым ногтем плеча Жерома, который порывисто обернулся. Желтое лицо его загорело, и веснушки потемнели, как вареная чечевица. Жюстен, равно как и брат его, казалось, удивились, увидя Корвизо.

– Вы очень благоразумно поступаете, господа, – начал он с лукавым видом, – присматриваясь к тому, что здесь делается. Наблюдая действие розог на другого, вы научаетесь здесь многому, что может вам пригодиться. Жаль, что здесь не вешают и не укорачивают людей, зрелище было бы для вас полезным, хорошо бы вам и к нему приучиться.

Жером и Жюстен насторожились при таких словах и отвели Корвизо в сторону. Когда он расстался с ними более чем через час, он потирал руки, веселенький и довольный, словно кто-нибудь заплатил ему старый долг.

Жером и Жюстен узнали от Корвизо о смерти их отца и что виною ее были их опасные сооружения. Он хотел предупредить их о том положении, в котором они находятся. Суд их разыскивает и скоро на месте арестует. Тюрьмы им никак не избежать. Корвизо с удовольствием сгущал краски. Сделать это ему было нетрудно, так как, несмотря на ненависть, которую они к нему питали, влияние его на их доверчивость было велико. Их наивные и грубые души, хотя физически они сделались уже взрослыми мужчинами, во многих отношениях оставались в состоянии детства. Так что Корвизо получил большое удовлетворение, увидев, как они задрожали от страха, как желтые лица их побледнели, а глаза расширились, словно они уже видели, как высится виселица и квадратится плаха.

Именно до такого состояния и хотел довести их злопамятный Корвизо с тем, чтобы легче погубить Был у него, по его словам, способ спасти их из этого положения, но он колеблется, предложить ли им его. Они стали умолять, так как Корвизо заставлял себя упрашивать. Средство заключалось в том, чтобы они с письмом и деньгами, которые он им даст, сегодня же ночью удрали, стараясь быть не замеченными и никому не говоря ни слова, и добрались до Льежа, находившегося не далее чем в пятнадцати верстах по Мёзе. Там они спросят, где живет Ван Спердик. Ван Спердик друг Корвизо, предоставит им возможность достигнуть Амстердама и сесть на морское судно.

Молодые господа де Поканси задрожали от радости при описании жизни, ожидавшей их на корабле, которую нарисовал им Корвизо. Это нисколько не походило на жалкое существование в лагере. Жерому представлялось как на диких островах он убивает необыкновенных животных, Жюстен мечтал, как будет ловить летучих морских рыб. К черту ружейные приемы и саперные работы! Они будут свободными! Правосудие может гоняться за ними. Они чувствовали, будто гора у них свалилась с плеч, так что к концу его речи оба дезертира охотно бы расцеловали Корвизо, особенно когда он вручил им тяжелый кошелек. Правда, набит он был фальшивыми монетами. Неизвестно откуда они были у Корвизо. Он очень дорожил ими, и его забавляло пересчитывать их, не без мысли о глупости людей, прилагающих такие труды к подобному производству, меж тем как сами они представляют из себя рассадник всяческой лжи, худшей, чем обман суетными изображениями. Корвизо не нашел лучшего применения опасному этому кошельку, чем вручить его молодым беглецам. Он не преминет доставить им затруднения, которые могут далеко их завести.

К тому же тут замешан Ван Спердик, и скоро оба молодца поплывут к океанским островам, и будет чудом, если они оттуда вернутся – Ван Спердику отдан приказ следить, чтобы этого не случилось. Что касается Антуана, то если он узнает когда-нибудь об этом, то должен быть лишь благодарен Корвизо за то, что тот освободил его от неудобных родственников и наказал виновников смерти старого Анаксидомена.

И меж тем, как господа де Поканси мчались по предначертанному судьбой пути, Корвизо из Виркура снова тихонько сел на своего мула. Да и пора было – перемирие кончалось с заходом солнца, и обе стороны начали приготовляться. Солдаты бежали вооружаться и шли на свои позиции. Дортмюде казался весь позолонченным, в большом отдалении, со своими крышами, колокольнями, каланчою, в изломанном кольце своих укреплений.

Г-н Корвизо спешил. Он доехал до Домденской дороги. Мул его шел в облаке пыли, шел иноходью смешная тень от его ушей удлинилась сверх меры потом побледнела и исчезла. Корвизо обернулся. Солнце село за Дортмюде, теперь совершенно черном на поалевшем небе. Раздался пушечный выстрел; это было сигналом к возобновлению огня, и г-н Корвизо, довольный, что пальба у него за спиною, удалялся тихим шажком, удовлетворенный всем сделанным за день и результатами своего путешествия. Чтобы прочистить ум и быть готовым воспринимать приятные мысли, которые не замедлят прийти ему в голову, он взял из табакерки понюшку табаку и медленно забрал ее носом до последней крошки.

XI

Г-н де Маниссар довольно резко заткнул рот г-ну де Шамисси, когда тот на общем совете заявил ни более, ни менее как о том, что следует бросить Дортмюде, который заняли всего семь дней назад, так как это было 21 июня, а гарнизон оттуда вышел 15-го утром. Переговоры о сдаче начались 13-го сдачею заложников. Комендант, г-н де Раберсдорф, соглашался сдать крепость на следующих условиях: выйти с лошадьми, оружием и обозом, при барабанном бое, с распущенными знаменами, с ядрами в пушках, фитиль которых был бы зажжен с двух сторон. Разногласие происходило из-за артиллерии. Г-н де Раберсдорф хотел всю увезти с собою. Но ему пришлось удовлетвориться двадцатью четырьмя орудиями. Он прошел между выстроенными шпалерами войсками, отдававшими ему честь мушкетами и пиками. Г-н маршал к этим почестям присоединил еще кучу любезностей, к чему г-н де Раберсдорф, по-видимому, был весьма чувствителен. Город он оставлял в хорошем состоянии, целым и с весьма незначительными повреждениями в укреплениях, что делало мало-понятной поспешность, с которой он сдался и покинул крепость.

Причины этой поспешности выяснились из показаний лазутчиков и бродяг. По ту сторону Мёзы происходило скопление вражеских войск. Большое количество свежих сил, конвоя и обоза указывало на какие-то важные планы, и г-н де Раберсдорф несомненно получил приказ во что бы то ни стало присоединить к общему корпусу старый гарнизон Дортмюде и себя лично. Значительно ухудшало положение то обстоятельство, что приближалась армия с Мозеля, которая легко могла зайти в тыл г-н Маниссару. С другой стороны, нельзя было особенно рассчитывать на маршала де Ворая, который старался приблизиться к Мёзе, но до сих пор встречал к этому сильные препятствия.

На этих основаниях г-н де Шамисси и советовал оставить Дортмюде и отойти на позицию более выгодную, чтобы выдержать двойную атаку или, по крайней мере, не открывать границы. Настойчивость его раздражила г-на де Маниссара и побудила к грубости, от которой г-н де Шамисси побледнел. Все молчали, признавая справедливость слов г-на де Шамисси. Г-н де Монкорне и г-н де ла Бурлад смущенно переглядывались, но Шамисси не считал дело проигранным и начал с удвоенный силой.