Фелинис. Повесть из истории гонений христиан при Домициане

И, обратясь к Флавии, продолжал:

– Моя благородная родственница, будь довольна, согласный с советом Меция Каруса, я не обрекаю на смерть этого молодого раба, которым ты так сильно интересуешься, хотя он этого вполне заслуживает. Но прежде чем позволить ему удалиться, я хочу запечатлеть на нем неизгладимое доказательство моей ловкости, чтобы на будущее время он воздержался от подобного нахальства.

И, повернувшись снова к фавориту, император сказал ему:

– Притащите этого негодяя к дереву и привяжите его правую руку к стволу так, чтобы он не мог ею двинуть.

Меций Карус отдал должное приказание, и Фелинис, не сомневавшийся более в жестокости тирана, не сопротивлялся.

Домициан, натянув снова свой лук, сказал племяннице Климента:

– Гляди лучше на этот раз, Флавия. Я буду стрелять во второй сустав большого пальца.

Римлянка хотела остановить императора, но он не слушал ее. Целясь продолжительно и с большим старанием, он пустил стрелу, которая попала в назначенное место с удивительною точностью[4 - Домициан был знаменит стрельбою из лука. Видели его, вблизи Альбы, стреляющим в сотни различных животных, в головы которых стрелы вонзались наподобие рогов; он также пускал стрелы между пальцами детей, которые служили ему целью, с поднятой рукою, и ни одна стрела не задевала их.].

Большой палец раба отделился от руки. Все присутствовавшие, исключая Климента и его спутниц, выказывали удивление. Меций Карус сильнее других выражал восторг от такой ловкости.

Удовлетворенный тиран улыбался.

– Квинтилиан, – сказал он, – ты можешь описать это в своих сочинениях; урок, данный мною, красноречивее всяких доказательств!

Фелинис вскрикнул от гнева и отчаяния, Кермор пришел в негодование.

Домициан смеялся, видя страдания этого несчастного человека, искалеченного навсегда и лишенного возможности стрелять из лука.

– Прощай, – сказал он Флавии, – теперь ты знаешь, как я верно бью в цель. Я возвращаюсь в Альбу более счастливым, заслужив твою приязнь.

Консул был принужден предложить свои носилки императору, уставшему и не замедлившему принять его предложение.

Влезая бесцеремонно на носилки, он посадил рядом с собою Меция Каруса, Квинтилиана и двух племянников, Веспасиана и Домициана. Он протянул руку Флавии и сказал:

– У меня есть относительно тебя один хороший проект, который мне очень нравится.

И не объясняя ничего более, он переглянулся с фаворитом.

Перевязка раны

Как только император со своею свитой удалился, Климент послал одного из своих слуг в Рим за носилками, а сам вместе со своими спутницами подошел к двум чужеземцам, которые оставались еще на том месте, где был ранен Фелинис.

Раб стоял, прислонившись к дереву, а Кермор, обмыв раны своего товарища, перевязывал их лоскуточком материи.

Молодой человек, казалось, не утратил своей энергии, но на лице его отражались гнев и ненависть. Старик был еще более раздражен. При приближении Климента и его спутниц, он повернул к ним лицо, полное ненависти. Фелинис же, напротив, впал в свое обычное бесстрастие: он взглянул на Флавию, и светлый луч озарил его лицо.

– Старик, – сказал с волнением консул, – я с трудом могу передать вынесенное мною от всего происходившего впечатление.

– Вы – причина всему! – сказал жестко Кермор.

– Увы! – вздохнув, сказала Флавия, – глаза наши полны слез, но не в нашей власти было предотвратить это. О, если бы я могла предвидеть все происшедшее! Я никогда не утешусь, при воспоминании о ране, которую получил мой храбрый избавитель.

– Лучше было оставить нас в покое.

– Я имела добрые намерения, приглашая вас; я хотела сама поблагодарить этого несчастного молодого человека за его геройский поступок, который он выказал по отношению ко мне.

Эти добрые слова не тронули Кермора, Фелинис же, побежденный красотою и приветливостью римлянки, почувствовал к ней симпатию.

– Господин, эта благородная дама права: она не виновата. Не принимай так резко изъявлений ее благодарности.

– Хорошо, – ответил Кермор, уловив в его голосе сожаление. – Забудем ее происхождение, но неужели мы должны быть благодарны ей за то, что она нас не оскорбляет, после того как была причиной этого несчастья. Климент, с нетерпением выслушав эти слова, сказал:

– Ваше негодование несправедливо и вводит вас в заблуждение относительно нас.

– Обвиняй теперь нас же; это похоже на вас, патрициев!

– Я знаю, что вы возбуждены против нас, – сказал консул, – и понимаю это, но продолжаю говорить только из сострадания к этому молодому человеку.

– И что же?

– Ты любишь своего раба и принимаешь участие в его судьбе?

– Более, чем ты можешь предполагать.

– Хорошо! Я хочу за него предложить тебе кое-что.

– Говори, – сказал холодно Кермор, немного успокоившись.

– Я хочу, по мере возможности, отблагодарить его за спасение моей родственницы.

– Я слушаю тебя.

– Согласен ли ты продать его нам? – спросила его Флавия.

– Нет.

– Я вам предлагаю 30000 сестерций, – сказал Климент.

– Это, разумеется, сумма значительная, но она не удовлетворяет меня.

– Ты хочешь, может быть, 50000 сестерций? – спросила Флавия.

– Я не согласен и на это.

– 100000 сестерций?

– Нет!

– 200000?

– Нет.