Меч Тристана

Светловолосый норвежский капитан назвался Олафом Белым и пригласил молодого шотландца на свое торговое судно – посидеть в каюте, в шахматишки перекинуться. Олафу сразу понравилось, как хорошо Тристан говорит по-норвежски, и, узнав, что юноша не умеет играть в шахматы, капитан поклялся за несколько часов обучить его основным премудростям древней индийской игры. Каково же было удивление Олафа, когда уже через два часа Тристан не только запомнил все правила и простейшие показанные ему комбинации, но и сам напридумывал хитрейших приемов защиты и нападения. Лотианский искусник выигрывал теперь у опытного норвежского игрока партию за партией. Многие купцы сбежались посмотреть на их поединок и принесли им вина и мяса, и шахматным баталиям не виделось конца.

Были это те еще купцы, но Тристан как-то не обратил внимания на их одежду, оружие и привычки. Все так увлеклись игрою, что и не заметили, как стемнело, вернее опять же – Тристан не заметил. А когда сделалась ночь, корабль норвежский тихо отчалил и стал удаляться от берега.

– Куда мы плывем? – встрепенулся Тристан, а тем временем над морем уже забрезжил рассвет.

– В соседний порт, неподалеку, – успокоил его Олаф. – Мы еще проплывем на обратном пути мимо твоего родного Лотиана и обязательно зайдем в Альбину. А сейчас ложись спать. Тебе надо отдохнуть. Завтра снова поиграем.

Сознание Тристана было затуманено вином и усталостью, и он поверил Олафу, тем более что давно мечтал о путешествиях и втайне надеялся встретить в чужом порту свою настоящую Любовь. Да, именно Любовь с большой буквы.

«Может, это и есть судьба?» – думал Тристан засыпая.

Это и была судьба.

Норвежские «купцы» оказались ребятами неплохими, только очень уж много пили вина. Тристан так и не понял, с каким грузом шли они на север. Если с грузом вина – так все и выпьют по дороге, если солонины – съедят. А коли дорогих тканей, украшений, золота – разве такие люди способны сохранить ценный груз? И все же: куда они плывут? Олаф выражался невнятно. Остальные кивали на капитана. Тристан кое-что смыслил в географии и в морской навигации, потому на четвертый день понял: не в соседний шотландский порт держат путь скандинавские «купцы», то есть морские разбойники. Плывут они, похоже, в Испанию, по далекому обводному маршруту. И не то чтобы не хотел Тристан побывать в прекрасной южной стране, где когда-то отец его отличился доблестью небывалой, не то чтобы сильно затосковал по родной земле и близким людям, а просто не понравилось ему, что Олаф лжет. От такого человека и его команды можно было ожидать любых неприятностей.

Грандиозный план зародился в голове Тристана. Был ведь он силен и умен необычайно, а потому решил всех пьяных норвежцев повязать по одному, особо строптивых передушить и за борт выбросить на съедение рыбам, а управление кораблем принять на себя. Он верил, всерьез верил, что в одиночку победит всех пиратов и приведет корабль в Лотиан. Это оказалось невозможно. Он одолел лишь троих, когда его ударили сзади по темени и примотали к мачте толстым булинем.

– Отпустите меня! – взмолился Тристан, поняв, что проиграл. – Дайте мне лодку, и я поплыву своей дорогой, я не хочу дольше оставаться с вами.

– Нет, лотианец, – сказал коварный Олаф, – не для того я заманивал тебя на свой корабль этой древней индийской игрой и чудесным византийским вином, не для того, чтобы теперь отпустить на все четыре стороны. Ты слишком многое умееешь, ты будешь прекрасным рабом, и если откажешься служить мне, я просто продам тебя в другую страну за большие деньги. Не будь я знаменитый на весь свет капитан Олаф Белый!

– Бог покарает тебя, норвежец, – тихо сказал Тристан и словно обмяк, обвис на могучих веревках.

В ту же секунду начали сгущаться тучи. Стремительно крепчавший ветер гнал по небу свинцово-серые, почти черные облака с невозможной скоростью и силой. Сделалась буря.

И бушевал этот шторм три дня и три ночи. И чудом, лишь благодаря огромному опыту лоцмана, корабль норвежцев не пропорол себе брюхо на острых рифах. И тогда самый старый из разбойников сказал всем:

– Давайте отпустим этого юношу. Морские боги не любят вероломства, море уничтожит наш корабль, если мы не прислушаемся к голосу разума и милосердия.

«Вот так пираты!» – удивился про себя Тристан.

И Олаф громко, перекрикивая волны и ветер, пообещал отпустить юношу и отдал приказ оснастить ему лодку, как тот просил еще три дня назад.

И в ту же секунду унялся ветер, и разметало в стороны тяжелые тучи, и солнце выглянуло, разбросав золотые лучи среди яркой голубизны, и лодка Тристана по тихой маслянистой воде поплыла к далекому берегу на горизонте, а норвежский корабль ушел в открытое море под благодарное пьяное пение и звон кубков.

Вот только берег оказался диким. Совсем диким. Небольшой, скалистый, никем не обитаемый остров. И пресной воды всего на два дня, а пищи – и того меньше. И куда дальше плыть, одному Богу известно. А главное, стоит ли плыть, когда во все стороны лишь распахнутые настежь морские дали. Судьба.

И на третий день, когда уже не было воды, а солнце палило нещадно, явился ему высокий худой старик с длинной белой бородищей – вот этот уж точно по-настоящему седой. А глаза у него были зеленые-зеленые, как у кота, и глубокие, да, именно глубокие, в них хотелось окунуться, словно в лесное озеро, и Тристан нырнул…

В общем, обыкновенное видение, навеянное жаждой. Или не совсем обыкновенное?

Или вообще не видение?

Он не мог разобраться в случившемся, потому что дальше в памяти зияла дыра. Полный провал. Наверное, он просто умер. Однако же теперь живет по второму разу. Как это понимать? Каким образом такое получилось? Следовало вспомнить.

И Тристан принялся вновь старательно вспоминать свою жизнь, пусть не по порядку, но все равно. Надо ведь разобраться. Другого пути нет. Никто ему не поможет. Кроме него самого. Почему-то он знал: самое важное сумеет вспомнить лишь он один, и больше никто, никто в целом свете. Значит, надо стараться…

Черт, как же болят эти дырки в теле! Особенно бедро. Во, уже разнесло. И цвет, ну прямо фиолетовый.

Ветер донес до него какой-то неясный гул. Тристан приподнялся на одном локте и глянул вперед поверх борта. Берег был уже совсем близко, и сделалась легко различимой толпа людей, вернее две толпы. Рыжие ирландцы прыгали и ликовали, еще издалека завидев алый парус Моральта, а корнуолльцы стояли понурыми мрачными рядами.

И тогда Тристан поднялся в лодке, воздев к небесам оба меча, и ситуация на берегу переменилась с точностью до наоборот.

От самой пристани и до замка Тинтайоль освобожденные юноши несли Тристана на руках, девушки – молодые, красивые – размахивали праздничными свежесрезанными зелеными ветками, все окна в домах украсились по обычаю роскошными тканями, вино и пиво лилось рекою, запахи жареного мяса, рыбы и лука распространялись повсюду. Торжеству корнуолльцев не видно было предела, за шумом голосов, звуками арф, звоном колокольцев, песнями и танцами, за лошадиным ржанием и радостным собачьим лаем никто не слышал долгих и жалобных стенаний ирландцев.

– О Святой Патрик, – вопрошали они, поднимая глаза к быстро бегущим по небу облакам, – за что послал ты такую беду на великую и древнюю землю Эрин?!

Так сами ирландцы называли свой остров.

В великом унынии вернулись они на корабль, оставленный в гавани Тинтайоля, погрузили на борт тело погибшего героя, меч его, возвращенный Тристаном, и ладью его, потом подняли на корабле черный парус и так, в печали и трауре, отплыли в родной Ат-Клиат и дальше – в Темру, где, конечно же, ожидала их толпа соотечественников, и сам король Гормон, и королева Айсидора, сестра Моральта, и дочка их – прекрасная белокурая принцесса Изольда, и, конечно, ждали они спутников великого рыцаря не с такими известиями и не с таким грузом.

«Груз двести», – вспомнилось вдруг Тристану, когда он смотрел на отплывающий в туман ирландский корабль. – «Черный тюльпан». Везде, везде одно и то же…»

И он внезапно понял, что и сам может очень скоро превратиться в такой вот «груз двести». Раны-то его вновь напомнили о себе. Эйфория торжественной встречи заканчивалась. Долго ли продержишься на одном энтузиазме? Лекарства, лекарства нужны ему. У него даже не оставалось сил припасть на одно колено перед любимым дядей своим и повелителем – королем Марком. Едва только юноши отпустили Тристана, он рухнул перед самым троном, и кровь обильно заструилась изо всех ран его, открывшихся по причине внезапного ослабления членов и удара о каменные плиты пола. Дальнейшее Тристан помнил в отрывках.

Раны не просто вспухали и мокли – с каждым днем они превращались во все более глубокие и страшные гниющие язвы, руки и ноги немели, тошнота и слабость накатывали волнами, есть он не мог ничего, только пить, а спал настолько худо, что перестал отличать сон от яви. Сердце Тристана то колотилось как бешеное, а то вдруг почти совсем переставало стучать. Это было похоже на медленную смерть. Ведь он даже боль едва ощущал. Мертвые не чувствуют боли, а он был уже наполовину покойником.

Впрочем, возможно, боль все-таки помогли снять целебные травы и настои. Все, что было толкового в арсенале корнуолльских лекарей, они уже использовали, но раны и не думали заживать. Вздувались, лопались, пузырились, тошнотворно сочились черной поганой кровью. И пахли, чудовищно пахли. Запах был знакомый.

«Газовая гангрена», – вспомнил Тристан. С ним уже было такое однажды. Нет, не здесь, а в Центральном военном госпитале в Моздоке. Только там были прекрасные хирурги, и капельница, и препараты – антисептики, антибиотики, анальгетики, а здесь – одна лишь бурда с болотным привкусом и какие-то маринованные листочки – алхимия сплошная, мать их так! Но кажется, даже в Моздоке Тристана не спасли, все-таки он слишком долго провалялся без помощи на улице…

Или это был не он, а кто-то другой? Но запах-то знакомый…

Запах. Он распространялся вокруг, настолько отвратительный и сильный, что к Тристану перестали приходить люди, даже самые близкие друзья. Брезговали? Боялись? Или просто уже не считали его живым? Ведь лекари вынесли окончательное решение: их медицина в данном случае бессильна. Если Тристан и выживет теперь, так только волею Господа, проще говоря, надежда осталась лишь на чудо да на его собственное могучее здоровье. И зараженный страшным ядом, Тристан лелеял эту надежду и верил, что все-таки вырвется из рук смерти, все-таки выживет.

Но остальные не верили. Зачем же им было ходить к нему? Только трое, превозмогая отвращение и душевную боль, сменяли друг друга и по многу часов сидели у его изголовья в отчаянной попытке помочь умирающему юноше хотя бы своей любовью. Это были король Марк, верный оруженосец Курнебрал и лучший друг его, барон Будинас из Литана.

Однако вскоре, видя мучения их, попросил Тристан отнести его на берег моря и там среди скал положить в продувной рыбацкой хижине, и убедил благодетелей своих, что так полезнее будет для его ран. И еще была у него странная просьба. Но кто бы посмел не исполнить последнюю волю смертельно раненного человека?

– Принесите мне, – попросил Тристан, – мою любимую роту, а также дерева нескольких сортов, из каких делают деку для этого инструмента, и костного клея принесите, и острый нож.

И переделал Тристан роту в диковинный инструмент (кто же мог знать в Корнуолле, что такое гитара?) и играл на нем часами печальные мелодии. Король Марк иногда тайком приходил послушать, сидя под стеной хижины и глядя на ленивые барашки волн, тающие у горизонта.

И однажды Тристан сказал:

– Подойди ко мне, мой король, я знаю, что ты здесь.

И Марк подошел.

– Я любил тебя, как отца, а ты любил меня, как сына. Так выполни же еще одну мою просьбу. Дай мне ладью, уложи меня на дно и спусти на воду.

– О Боже! Мальчик мой! – воскликнул король Марк. – Ведь ты же и грести не сможешь, и парус поднять у тебя недостанет сил. Куда же принесут тебя волны и ветер?

– Не ведаю, отец, – отвечал Тристан. – Но чувствую: здесь, на родной земле, настигнет меня вскоре смерть, а жизнь моя – там, за морем. Успею соединиться с ней, значит, останусь на этом свете и еще увижу тебя, мой король, а не успею – что ж, значит, такова воля Господа, не нам изменять ее.

Марк заплакал и обещал выполнить просьбу Тристана.

И когда уже вместе с Курнебралом они спустили на воду лодку, где лежал Тристан, державший в руках любимую роту, сделавшуюся непохожей на роту, король спросил на прощание: