Жатва

Пройдя далее внутрь, отыскали другую комнату, чуть меньше первой. В ней на дубовых столах во множестве стояли склянки с жидкостями, да туески с порошками, да миски, да плошки, да ступки.

А в дальнем углу темном, прижавши к тулову простреленную шуйцу сидел, глядя волчьими зраками, плешивый старичок в иноземной чуге да сафьяновых сапогах. То и был фрязин Филипп де Маниак.

От всего увиденного помутились очи Устин Гордеича, выхватил он саблю острую и хотел посечь гада, но бывший сзади ярыжка Семен, ухватив его за руку, молвил:

– Не можно это, господин старший подьячий. Как перед Дементием Миничем отчет держать будем коль мертвым доставим эту гадину?

Охолонили Устин Гордеича его слова. Убрал саблю в ножны да велел вязать купца крепким вервием. Но едва лишь стрельцы подступились, как тут же рухнули замертво. А диавол сидит в закуте своем да щерится.

Призадумался Устин Гордеич, что за наваждение? Как подступиться к колдуну-баальнику, не потеряв новых людей? Снова выручил ярыжка Семен:

– Помнишь, господин старший подьячий, как везли в глухом коробе бабку Прокопею, что смерть изрыгала из недр своих? Короб тот до сих пор цел и стоит на конюшне. Ты только вели, я мигом…

Устин Гордеич кивнул, и ярыга тотчас помчался вон из подклета. А старший подьячий, велев направить на колдуна заряженные пищали, тоже вышел наружу, ибо невмоготу стало в том подвале смрадном, среди черных мертвецов стоять.

Спустя час ярыжка вернулся. С ним возок на летних полозьях да стрельцов еще с два десятка. На возке серый короб, глухой, свинцовый. Одна лишь малая дыра в нем, для продуха.

Сметливый ярыжка прихватил и рогожи кусок. Вновь спустились в страшный подклет. Филька сидел в том же углу, но уже был бледнее прежнего, да и крови из шуйцы натекло под ним изрядно.

Два стрельца издали набросили на него рогожу да скрутили ее вервием. Потащили извивающийся куль к выходу. Колдун изнутри не кричал, лишь лягаться поначалу пробовал, но куда ему тщедушному против силы стрельцовой? Сунули его в короб головою вниз и тяжелой крышкой накрыли. Сверху замет наложили да пудовый замок навесили. Повезли гада в Кремль, в поруб при Стрелецком приказе.

***

Когда полгода назад ко мне в Дрездене заявился усатый шляхтич, я понял, что уйти на покой не удастся, что и в мои семь десятков лет, я снова кому-то понадобился. Вернее – понадобилось мое умение убивать людей.

– Имею честь представиться – хорунжий Романовский, ординарец Великого гетмана Литовского Януша Радзивилла. С тайным поручением от его светлости.

Шляхтич протянул мне скрепленный печатью свиток. На печати был изображен хорошо известный мне герб великого рода – орел, державший в когтях щит с тремя охотничьими рогами. Когда-то я помог старому Родзивиллу, отцу гетмана Януша в войне против Московии. Интересно, что на этот раз случилось у литовцев?

Сломав печать, я развернул письмо и быстро пробежал глазами по мелко написанным строкам и усмехнулся. Все как обычно. Ничего нового. Одним людям надо срочно убить других людей.

– Что прикажете передать Великому гетману? – спросил шляхтич, принимая от меня свиток, и тут же поднося его к пламени свечи.

– Мне нужно время подумать, – ответил я, глядя как огонь с готовностью схватил предложенную ему пищу.

Хорунжий согласился и сказал, что будет ждать ответа. Хотя, ответ у меня уже был готов, однако прежде я должен был кое с кем посоветоваться.

__________

Как благодарен я судьбе, что она дала мне возможность обрести друга, которого боятся все люди без исключения. Правда, некоторые утверждают, что не боятся, но я им не верю – смерть боятся все. И если кто-то в ожидании ее скорого прихода внешне остается спокоен, то уж внутри у него точно все трепещет и дрожит.

Для меня же Смерть – друг. Не подруга, а друг, старый, суровый и загадочный. Я давно понял, что смерть – существо не женского рода, а мужского. Вот ее противоположность Жизнь – женского рода. А смерть со своими карающими дланями, со своей неизмеримой силой, со своей всеобъемлющей властью может быть только мужчиной. И подчинены Ему все: и нищие, и цари, и сильные, и слабые, и герои, и трусы. Поэтому, когда я говорю о смерти, я говорю – Он.

Впервые я повстречался с Ним в совсем юном возрасте. Мне не было и десяти лет, когда я понял: если хочешь сохранить себе жизнь, подружись со смертью. И в тот же день, я убил тех, кто, пользуясь моей телесной слабостью, издевался надо мной.

Их было трое – здоровенные парни, воспитывавшиеся в том же приюте монастыря Святого Августина, что и я. У всех нас не было родителей, но у меня, кроме того, не было еще и такого здоровья как у них, с рождения мое тело было хилым и слабым. А постоянное недоедание и тяжелая работа, на которую монахи частенько посылали малолетних воспитанников, истощали и без того ограниченные мои силы.

Те трое привыкли безнаказанно издеваться над более слабыми воспитанниками, в числе которых был и я. Жаловаться на них было бессмысленно. Да и некому – монахам было выгодно избавление от лишних ртов. Поэтому мы молча сносили все издевательства, которым нас подвергали наши мучители.

Однажды один из моих товарищей по несчастью разбил себе голову о камни двора, куда он слетел с высокой лестницы, споткнувшись о подставленную ногу одного из громил. Когда я узнал об этом, то понял – необходимо что-то делать. Иначе следующим лежать на холодных камнях с размозжённым черепом, в луже крови и собственных мозгов буду уже я сам.

Я помню, как стоял над телом мертвого товарища и глядя на его голову, превратившуюся в месиво, с замешанными в него осколками костей и слипшимися волосами, придумал, чем я смогу помочь себе и своим друзьям.

В тот же вечер я украл в погребе пустую стеклянную бутыль, спрятался в кустах за стеной монастырского склада, и, взяв в руку большой, плоский камень, разбил эту бутыль на множество мелких осколков. После чего, каждый из осколков я старательно растер в порошок. Достав из кармана кусок овсяного хлеба, припасенного мною с обеда, я расковырял мякиш и принялся вмешивать в него получившийся порошок. Пальцы мои, усеянные крупинками стекла, зудели, но я не обращал на это внимания. Заткнув мякишем дыру, я, с бьющимся от волнения сердцем, вышел во двор. В руке у меня был зажат кусок хлеба, и я подносил его ко рту, делая вид, что откусываю. Все трое моих обидчиков сидели под навесом в дальнем конце двора и играли в кости. Заметив меня, они радостно закричали и, вскочив, кинулись в мою сторону. Я развернулся, сделав вид, что убегаю, но нарочно споткнулся и растянулся под веселый хохот преследователей. Парни окружили меня. Один из них увидел кусок хлеба в моей руке и, обрадовавшись добыче, выхватил его. Как я и предполагал, двое других накинулись на него (мы всегда жили впроголодь) и тому пришлось поделиться. Жуя мой хлеб, они несильно попинали меня, и снова пошли под свой навес, отплевываясь и костеря пекаря, пекущего хлеб из всякой дряни. Я же перевернулся на спину, удовлетворенно глядя им вслед.

Назавтра всех троих вынесли на тот же двор, где накануне лежал убитый ими мальчик. Всю ночь они блевали кровью, ходили под себя кровавым поносом, стонали от боли в животе и умоляли, чтобы им помогли. Затихли лишь под утро.

Настоятель монастыря, отец Фабиан, прочел речь о неблагодарных обжорах, которые воруя еду, занимаются тайным чревоугодием, за что непременно бывают наказаны всевидящим Господом. Остальные мальчики хмуро смотрели на измученные страданиями лица мертвецов, некоторые, особенно впечатлительные плакали. И лишь я один знал, ЧТО произошло в действительности. Что не Бог покарал этих троих, а я, своими собственными руками. И, что впредь никто и никогда больше не сможет безнаказанно меня обидеть.

И вот тогда, Он впервые пришел ко мне.

__________

После того как шляхтич Романовский ушел, я спустился в подвал. Там, в небольшой келье я закрыл за собой дверь и оказался в полнейшем мраке.

– Ты здесь? – шепотом вопросил я, вглядываясь во тьму. За прожитые мной годы я встречался с Ним довольно часто, но всякий раз на свидании меня охватывает благоговейный трепет.

– Да -, раздался тихий голос.

В тот же миг, темнота рассеялась, и я увидел хорошо знакомые мне очертания. Последний раз мы встречались пять или шесть лет назад, перед тем как я отправился в Альбион, чтобы помочь «железнобоким» в их победе над «кавалерами». Хорошее было время, я угостил Его изысканным блюдом в виде одного из Стюартов – старейшей королевской династии Европы. А на деньги благодарного мне Кромвеля, я построил этот превосходный дом в столице Саксонии.

– Давно ты меня не звал… я полагаю, тебе снова нужна помощь? – высокая фигура, с головы до ног скрытая под черной мантией слегка качнулась, и я вспомнил как закричал, впервые увидев Его во мраке монастырской кельи, куда меня посадили в наказание за то, что я отказался помогать донести моих обидчиков до их могил.

Он и сейчас на добрые два фута выше меня, тогда же Он показался мне и вовсе гигантом, шагнувшим из черной бездны огромным сгустком тьмы.

Почтительно, поклонившись, я поведал Ему о том, что прочел в свитке гетмана Радзивилла. Слушая, Он беззвучно приблизился ко мне и, подняв широкую длань, провел по моим волосам.

– А ты постарел… В последний раз, когда мы встречались, у тебя еще не было этой плеши.

– Что поделаешь. Время неумолимо, – ответил я, ощущая от Его прикосновения пробежавший по спине холодок: болезненно обжигающий и в то же время приятный.

– Как сказать… не для всех его ход одинаков.

Мне стало неуютно. Я снова ощутил пропасть, разделяющую меня и Его.

– Так, что мне делать? – спросил я, поежившись.

Он быстро отдернул руку и вихрем пронесся вокруг меня, обдав ледяным ветром.

– Ты лучший из моих учеников, – произнес Он. – Самый безжалостный и самый беспринципный. Я научу тебя как наилучшим образом выполнить просьбу гетмана. Если ты все сделаешь правильно, то услуга, которую ты окажешь мне будет оценена, когда придет твое время встретиться со мной… по иному поводу.

Он засмеялся, а я задрожал. Все-таки и я тоже боялся Его.

– Успокойся, – сказал Он. – В моих планах пока нет забирать тебя. И поэтому, слушай…

***

Не спится Устин Гордеичу. Вроде и перина мягка, и подушка взбита, а не идет сон. Настасья Федоровна рядом лежит, вежды сомкнуты, шелковые волосы по подушке разметаны, длинные ресницы – что пушинки одуванчика – любушка ненаглядная. В изножье кот Васька устроился, тяжелый, почуял, что хозяин шевельнулся, на всю ложницу замуркал. Хорошо, уютно. Но не спится и все тут. Не идут из головы виденные днем мертвяки.