Жатва

От Него я знал, что мало распространить болезнь. Необходимо приспособить ее к местным жителям и паче того – к местным холодам. Ведь благодаря им московитам была неведома Черная Смерть, беспрепятственно гулявшая по всей Ойкумене, но обходившая стороной сию проклятую землю. Эту то проблему мне и предстояло решить первым делом.

__________

В снятой мною лавке был подвал, состоявший из двух комнат, соединенных промеж себя недлинным проходом. Обнаружив его, я удивился – для какой цели могло понадобиться прежнему владельцу эта вырытая в земле нора? Возможно для контрабанды, мне же этот подвал пригодится для обустройства в нем лаборатории, где я сделаю посев.

С человеческим материалом проблем тоже не возникло – в Москве полно голодранцев, готовых за малый посул идти с незнакомцем куда угодно.

Уже через неделю в моей лаборатории находилось достаточное количество подопытного материала.

Я постарался собрать представителей всех возрастных групп: детей, начиная от трех лет до десяти, мужчин и женщин от тридцати до пятидесяти и пару древних стариков, которые меня в общем-то мало интересовали, но, для чистоты эксперимента я добавил и их.

Кроме того, у меня была своя мадонна – совсем молодая девушка с младенцем – ее я заманил, пообещав цветастый платок для нее самой, да пряник для ее малыша. Какие же они тут все наивные, доведенные до отчаяния нечеловеческими условиями, в которых вынуждены прозябать всю свою жизнь. В каком-то смысле я даже всем им делал благо: перед тем как сделать первый посев, я досыта всех кормил-поил, спали они, пусть в клетках, но в тепле, на мягких бумажных тюфяках. Я думаю, что о такой жизни, раньше они только могли мечтать. Но неблагодарные твари, постоянно скулили, прося выпустить их обратно. А молодые мужчины, даже пытали на моих клетках свою силу. Пришлось их утихомиривать, подмешивая в пойло, которое московиты зовут kvas, маковый отвар.

Примерно через две недели все было готово к экспериментам. Вначале, я посадил семена смерти в самых старых московитов и первые признаки болезни проявились тут же.

Старуха испустила дух прежде старика, почернев и вздувшись уже через шесть часов после посева. Старик продержался на два часа дольше.

После стариков я приступил к детям. Все они, начиная от младенца, которого я напоил зараженным молоком, до десятилетки, показали тот же результат, что и старики. Увлеченный научной работой, смотрел я как дети начинали кашлять, после у них поднималась температура, переходящая в жар, на их телах высыпали мелкие прыщи, перерождавшиеся затем в гноящиеся раны, кожа их чернела, а тела раздувались. После чего они умирали.

Для того, чтобы мои подопытные не перезаражали друг друга раньше времени, мне пришлось их изолировать, укутав каждую из клеток толстым слоем шелка.

Далее, я начал по одному заражать молодых мужчин и женщин, постепенно опуская температуру в помещении. Подвал был вырыт на глубине примерно шести -десяти футов и, хотя в нем и так было достаточно холодно, я стал вносить в него купленный у местных, заготовленный еще с зимы лед, продолжая наблюдать, как реагирует на это посев.

Все шло хорошо. Я думаю, что еще две-три недели и я смог бы вырастить устойчивые к московским холодам семена. Но черт бы побрал этих московитов! Кто-то доложил властям о том, что я ворую людей.

Первый офицер пришел ко мне неожиданно. Когда он начал задавать свои вопросы, я растерялся. Работая без перерыва две недели подряд, я устал и потерял бдительность. Надо было сразу самому обезвредить мерзавца, но вместо этого, я кликнул молодцев, тех самых воинов хорунжия Романовского, которые прибыли со мной в Москву под видом приказчиков. Те кинулись на офицера, чтобы скрутить, но подлец оказался ловчее – успел достать саблю и ранить одного из моих воинов, после чего, воспользовавшись замешательством, выскользнул из лавки.

Тут я снова дал маху. Вместо того, чтобы бросить все и бежать, я понадеялся на медлительность московитов, которые обычно всегда все решают неспешно. Однако, на сей раз я ошибся.

Уже через пару часов в дверь моей лавки застучали. Я выглянул в окно и увидел, что улица полна красными камзолами streltsov. Выбора у меня не было. Сдаваться на милость московитов я не желал. Созвав всех своих воинов, я приказал им открыть огонь прямо через окна и двери. Отразив первый натиск, мы отступили, укрывшись в лаборатории. Несколько часов мы оборонялись, но я понимал, что это конец и моя работа в Москве закончена. Процесс, конечно, уже начался, и он необратим – все те, кто сейчас со мной в лаборатории, я сам (поскольку был без изолирующей органы дыхания повязки) а также те, кто войдет сюда – обречены. Взращенные мною семена уже жили своей жизнью, размножаясь везде, где были для этого благодатные условия. В принципе, работу можно считать выполненной, и не важно, что эта работа стала последней для меня, ведь даже если бы не Черная Смерть, уже поселившаяся внутри моего тела, то ждать пощады от московских streltsov было глупо.

Особенно от этого бородача в красном камзоле, который, ворвавшись в лабораторию, увидел подопытных и, взревев, кинулся на меня. Он и сейчас сидит, и смотрит волком, наблюдая за моей пыткой. Думаю, что он многое бы отдал, чтобы оказаться на месте палача, который жжет остатки моего глаза раскаленным железом…

… ах, он кашляет…

Ну, что же, вот и до него добрались пророщенные мной семена. Добро пожаловать в царство смерти, дружок…

И ты, мой мучитель, выколовший мне глаз. Кровь моя, оставшаяся на пальце твоем и одежде твоей полна семенами Его и скоро ты, сам того не подозревая, понесешь их по этому гадкому, грязному городу… И хорошо, что все началось именно здесь, в Кремле, как я, нет… как Он того хотел…

***

Услышав раздавшиеся снаружи гулкие удары патриаршего посоха о камни пола, дьяк Иван Шушерин быстро шмыгнул к двери, и поясно согнувшись, потянул железное кольцо, отворяя ее. Дверь заскрипела.

На пороге, едва освещенная тусклым светом сальных свечей, стояла высокая фигура в черной мантии и монашеском клобуке, опиравшаяся на длинный посох о двух змеиных головах. Темные глаза, прищурившись, осмотрели пытошную и тихий, властный голос молвил:

– Все вон… я сам с ним поговорю.

***

Боль ушла сразу, едва я увидел Его, стоящим на пороге этого пыточного застенка.

Все в той же черной мантии, но почему-то с гермесовым змееголовым кадуцеем в руке, Он дождался, когда остальные уйдут и медленно прошел в комнату, в которой меня пытали.

– Удивлен? – произнес Он.

– Откуда ты здесь? – едва смог я выдавить распухшим от побоев ртом.

– А ты еще не понял? – Он подошел ближе и, опершись на свой посох, присел рядом со мной на лавку. – Я везде! Я сейчас одновременно и здесь, и в тысячах иных мест по всему вашему миру. А ты думал, что ты один с кем я близок? Наверное, ты решил, что избран мной для какой-то великой цели? Признайся, ведь так?

Он был прав. Всю свою жизнь я гордился тем, что Он приходит ко мне и я всегда думал, что только ко мне и ни к кому другому.

– Вот, видишь. Очень многое, во что ты привык верить, в любой момент может измениться. А ведь я никогда и не говорил, что прихожу к одному лишь тебе. Ты сам это выдумал… – Он усмехнулся. – Я вижу ты расстроился? Ничего, это ненадолго. Ведь я пришел сюда не для того, чтобы тебя спасти. Я пришел забрать тебя. Во-первых, ты уже слишком стар и почти бесполезен, а во-вторых, ты – всего лишь человек, и как всякий другой можешь не выдержать пыток и раньше времени раскрыть цель своего здесь пребывания. Мне же важно, чтобы прошло как можно больше времени, пока эти глупцы осознают, что на самом деле происходит и как с этим бороться… Тем более, что работу свою ты закончил, и очень скоро я начну здесь свою жатву…

***

Устин Гордеич тяжело ступая, поднимался на крыльцо своего дома. В голове его было горячо, словно сотни московских колоколов били набат, раздирая ее изнутри на тьму мелких осколков.

__________

Когда по зову патриарха они вернулись в пытошную, то застали Святейшего у скамьи, на которой раскинулось мертвое тело колдуна Филиппа де Маниака. Концом валяющейся на полу рогожи, Никон отирал с острия своего посоха кровь. На груди мертвого колдуна, в том месте где человеку положено иметь сердце, набухало темное пятно.

– Все приходится делать самому, – укоризненно молвил Святейший, бросил рогожу и медленно ступая, вышел вон.

__________

Подойдя к двери, которая вела в сени, Устин Гордеич снова закашлялся. В груди саднило, исподние сорочка и порты были мокры от пота. Отирая рот, отметил вздувшиеся на тыльной стороне ладони мелкие прыщики. Толкнул дверь.

__________

Худо ему стало еще в приказе, куда он зашел, дабы дать отчет государеву дьяку Дементию Миничу.

Тот молча выслушав, покачал головой:

– Ох, Никон. Когда-нибудь боком выйдет ему его своеволие. Без суда решает кому жить, а кому умирать… Ну, да Бог даст, Государь одолеет ляха, да в Москву возвратится. То-то порядок будет… А ты, Устин, ступай домой. Выглядишь – краше в домовину кладут. И как тебя угораздило в жару простыть?

__________

Войдя в горницу, старший подьячий, без сил опустился на скамью. Словно сквозь туман смотрел он на приближающуюся к нему Настасью Федоровну. Та шла, как будто плыла, как плывет по хрустальной водице белая лебедушка. Нежные руки все так же оберегали нерожденное дите в ее чреве, очи были черны и прекрасны как персидские лалы…Наклонившись к мужу, она нежно поцеловала его в уста.

Устин Гордеич улыбнулся и медленно сомкнул вежды.

***

В год 7162 (1654) Московское царство поразила эпидемия бубонной чумы. Эпидемия началась в середине лета, и сошла на нет к зиме. Первые очаги эпидемии вспыхнули в Москве, в самом ее центре. Не знавшие до этого чумы москвичи, принялись совершать молебны, крестные ходы, целования чудодейственных икон, думая, что это защитит их от смертельной болезни. Когда догадались ввести санитарные нормы было поздно – эпидемия распространилась по всей территории Центральной России, унеся в могилу от 700 до 800 тысяч человеческих жизней. Царской семье удалось спастись.