Лепесток за лепестком

2-я: Фу, даже холода не чувствую… Вижу. Невероятно; думала, врут про это… Пошло. Сияет.

1-я: Что?

2-я: Зеленая. Зеленая такая, но не звезда. Сияет.

1-я: ?..

2-я: Иди! Понимаешь, она движется, описывает правильные сложные фигуры. Сначала – восьмерку, лежащую на боку, – знак бесконечности. Трижды!..

1-я: Тише, разбудишь моих.

2-я: Квадрат… Пожалуйста, подойди к окну.

1-я: Холодно что-то. Пойду наброшу что-нибудь.

Возвращается из коридора в платке по брови и в старом пальто внакидку. Так же садится у стены.

2-я: Она совсем по-другому светится. Не как звезды. И этот цвет, почти бутылочный…

1-я: Бутылочный. (Как эхо, с намеком.)

2-я: Да нет, что мы там выпили-то? Полбутылки сухого. Да когда это было-то? Пойми: я вижу, вижу… И знаю: больше никто. Время сейчас к четырем. Нигде в городе ни огня. Мне страшно видеть это одной. Прошу. Подойди.

1-я: Послушай. Сначала я тебе не верила и не хотела подойти. Теперь верю… И не могу.

2-я: Прости уж меня, что говорю с тобой, а смотрю лишь туда. Я впервые встречаю такое. Совершенно необычное состояние. Это гипнотизирует. В душе одновременно и радость, и страх, и чувство чуждого, ужас приближения… ну, то есть если оно вдруг сейчас начнет двигаться к нам… Во-от… Чертит большой ромб… Ты знаешь, мне даже как-то весело, что ли; как говорится, «хочется рапортовать»…

1-я: Я тебе завидую.

2-я: Подойди…

1-я: Теперь поверь мне ты.

2-я: Не оставляй меня один на один с чудом.

1-я: Это тебе. Тебе показано.

2-я: Не заставляй меня всю жизнь сомневаться – «было-не было-было». Ведь есть! Будь, ради Бога, моим свидетелем!

1-я: Не могу. Пойду наброшу еще что-нибудь. Холод просто космический. Смотри и ты не простудись…

Возвращается уже в двух пальто внакидку и все так же, по-геологически, садится у стены.

1-я: Ты не обращай на меня внимания и, главное, поверь: я не могу.

2-я: Э-э… Я уже готова просить тебя на коленях об этом. Смешно. Я бы на твоем месте не выдержала.

1-я: Вот я тебе верю, а ты мне…

2-я: Ведь оно может исчезнуть в любой миг, и ты будешь всю жизнь жалеть.

1-я: Может быть. Даже наверняка.

2-я: Круг… Огромный… Теперь… опять… три горизонтальные восьмерки… Уходит… Пропадает… Всё!

На какое-то время обе застывают неподвижно. Молчание.

Затем, одновременно очнувшись, 1-я уходит в коридор и вешает обратно свои пальто, 2-я медленно закрывает окно.

2-я. Ну вот и все. Я уже начинаю сомневаться, а вот здесь (указывает на лоб) – одно: «Было, было, это правда…»

1-я: Значит, они существуют? Голова раскалывается. Давай еще чаю напоследок, что ли…

2-я. Чего уж там… Давай!

Фуршет

Есть в Москве удивительнейшее здание с не менее невероятным содержимым.

Его окружает какая-то особенная пустынность с густыми мазками черно-синих елей: там даже мелкое нервическое дрожание тонкой графичной былинки, ее последнее надснежное содрогание, ее смиренная, слабая апелляция к небу – там, там чуткое, слегка надорванное сердце, всегда услышит: «Осанна, осанна в вышних, слава Творцу!..» Почти пустырь. Почти поле. Пространство, а на нем то, что многие сравнивают с Бастилией. Их, наверное, привлекает и легкость рифмы «Бастилия-рептилия». Но я назвала бы сию краснокирпичную громаду скорее замком, последним редутом, укрепленным бастионом. Бастионом бестий. Бестия – животное. Значение это частенько забывается, и все целиком, всей неумолимой многозначной тяжестью, оно необратимо падает на нас, соотносится с нами. Мы кипим в бестиарии. Мы не подобны даже себе…

Снаружи это здание прекрасно и таинственно, и, как всегда, я годами откладывала просто прийти и купить билет, смело и упруго войти. И вот я здесь – зима, сырость, плавный намек на весну, какие-то праздничность и обещание «разлиты», как писали раньше, в воздухе. А дверь закрыта. И оригинальные решетки в виде голов птеранодонов только бессмысленно растравляют желание проникнуть внутрь.

Выясняется, что опоздали на час – целый час будет музей выпускать из себя посетителей и никого уже не впустит. Тут я заметила еще несколько мнущихся подле краснокаменного гиганта, томящихся фигур: их было немного – первым делом в глаза бросался парень, одетый с головы и обратно в черную кожу, но не как «металлист», а как «ковбой» – шляпа с большими загнутыми с боков полями завершала сооружение. При нем находились три девицы и еще один парень. Им тоже очень сильно хотелось попасть внутрь. Они стояли в отдалении и ковыряли носками своих стильных и не очень башмаков по-весеннему подтаявший, но зимний, зимний снег. И еще пришли две женщины с детьми, и оказалось, из нашего района. Стоим. Переговариваемся, и я подумала: а ведь как отлично попасть бы туда – без посетителей! Маленькой командой ревнителей.

Я делала через стекло суматошно-сумасшедшие знаки двум пожилым людям, сидящим на входе и, очевидно, заметившим нас.

Нам было сообщено сакраментальное: «Ждите, когда уйдут все…».

Прошел час, и довольно холодный час, но за это время наши дети – вот я уже говорю «наши» – сколотили из себя нечто вроде средней группки детсада, за это время мы несколько раз обошли вокруг четырех башен ждущего нас великолепия, да и побывали вроде как в центре экспозиции – квадратном внутреннем дворе, где стояли фигуры древних жителей-гигантов, которых почему-то так любят современные дети (и не только японские). Да и мне ненароком привиделось, что и замерли-то они только оттого, что дворик засыпан снегами, нашими, так и сяк воспетыми и, наоборот, разруганными.

Но и мелкая жизнь кишела: все было подточено жучками, мелкими, черненькими, не молвящими по-нашему, а может, и вообще, – что бы они ни делали, их пальцы напоминали умную машину прежних времен – арифмометр. Этими существами уже тогда, давно, в первый приход были забиты многие места архитектурного феномена, в хорошем смысле – мавзолея. Мезозоя ли – палеозоя…

Ходячим черным арифмометрам вроде все равно: знать или не знать, быть или не быть, жить или не жить, ибо в их мозжечке и, так сказать, в нижнем уме (что у них одно и то же) почти срослись (в силу невысоких, в общем-то, ха! запросов) понятия места и времени, лица и фигуры, блондинки и брюнетки. Нет. Вот тут на испытательном стенде вспыхнул бы яркий огонь – огнь обличающий и всесожигающий. Ну что: да, уже норы прорыты и дыры проточены. Из красивой, высокой идеи, идущей еще от 1714 года, от Кунсткамеры Петра I, от академиков великих, от фантаста Ефремова…

А они – торговые тараканы, больших зданий тараны – ничего вокруг себя не видят, не слышат, носят ящики то с молдавской сливой, то с чьим-то таким же киви, и маленькими собственными ключиками открывают тайные дверцы подвалов и чуланчиков в цокольных этажах беззащитных зданий-великанов, прогрызают ходы лоточные личинки, полагая их своей «частной собственностью»…

Прошел час.

…Рука кудряво-седой женщины в синем халате притронулась к моему правому плечу, и мы вошли.

Мы вошли… Нас встретили всего два человека: старичок в валенках и вышеупомянутая тетушка в синем халате. Старичок был заметного росту. Он взял в гардеробе наши одежонки, и выяснилось, что никаких ковбоев не присутствовало, а наличествовали студенты. «Динозавры – это круто!» – подумала я, глупая. «Они любить умеют только мертвых…» – опять о студентах-естественниках, по всему видать, несколько влюбленных и в предмет, и в подруг. В общем, студенты и мамаши с детками.

И вот мы в огромном вводном зале – маленькая горсточка людей примерно трех поколений. Ах, не о том я говорю, не на то напираю. Лучше не вспоминать о случившемся много позже. Нет.

Лучше подольше задержаться на сем трепетном миге ввода нас, неофитов, в храм Тысяч Творений.

И так здесь все сошлось – неповторимые творения и неповторимая, по воздействию – неотвратимая архитектура и внутреннее оформление, атмосфера и немного ностальгии: припомнились прибалтийские средневековые замки, Домский собор в Риге с его тогдашним благородным, громозвучным органом… Подумалось о «палеомузыке»…