Апрем отвернулся от этих пылающих провалов. Вниз, вниз, вниз – казалось, они зовут его во тьму.
– Господи! Укрепи руку мою! – крикнул Апрем, выхватывая из-под аббаса кинжал Завета.
Но было уже поздно. Сухие узкие губы, похожие на трещину в камне, прошептали:
– Нэг хоер гурав зургаа долооо…
Предместье Петербурга, 1889 год
– Не велели барыня никого пускать! – бормотал лакей, неловко пятясь к плотно закрытой двери.
– Дай пройти, – велел поздний визитёр. – Слышишь!
В комнату гость ворвался со словами:
– Госпожа Липницкая! Простите великодушно! С великим трудом извозчика нашёл в Лисий Нос!
В полутёмной комнате вокруг большого стола сидели несколько человек, но он видел только её одну, расположившуюся в высоком кресле напротив дверей. Пламя пятисвечного канделябра освещало оливковую кожу, блестящие продолговатые глаза под широкими тёмными бровями, шоколадные кудри.
О, сколько мадригалов и элегий посвятил он этой дикой африканской красоте! Бессонными ночами он как одержимый записывал первобытные ямбы каких-то варварских псалмов, но она требовала от него совсем другие рифмы. Муза лирической поэзии, неоднократно изгнанная им, вскоре и вовсе забыла дорогу в его одинокую комнату на четвёртом этаже доходного дома на Фонтанке, окончательно уступив место другой, тёмной музе.
Мучительно долго смотрела на него Липницкая. Наконец, она изрекла:
– Вы едва не испортили нам сеанс, господин Викентьев. А ведь вы, кажется, более всех желали присутствовать при материализации.
Усмехнувшись, она величественным жестом указала ему на стул подле себя.
– Итак, господа, – сказала Липницкая. – Видите ли вы картину, что висит на стене позади меня?
Присутствующие молча закивали головами.
– Прошу вас всецело сосредоточиться на том, что на ней изображено.
Викентьев с трудом оторвал взгляд от хозяйки и перевёл его на картину, но тут же понял, что ничего не видит, кроме золочёной рамы. Однако расспрашивать было некогда, потому что Липницкая уже положила руки на стол и произнесла:
– Приди, о, светозарный дух!
Она обращалась к духу много раз подряд без перерыва, пока вдруг стол не пришёл в колебание.
– Кто ты? – медленно произнесла Липницкая. – Назовись!
В ответ голос, похожий на клокотание мокроты в трахее, произнёс:
– Я Ангалили, жрица Эрешкигаль…
Откуда-то подул сырой ветер, и Викентьеву показалось, что он оказался посреди тропических болот. Он вглядывался во мглу, пока из тёмного пятна, обрамлённого золотом рамы, не выделилась фигура, огромная и плоская, как рептилия. Было слышно, как шуршит прибрежный камыш, чавкает ил и бурлит вода вокруг большого тела.
Викентьев вскочил со стула. Он отчётливо понимал, что находится в той же комнате, куда вошёл три четверти часа назад, но его собственные глаза – Господь всемогущий! – глаза видели совсем другое: из болота поднималась какая-то кряжистая туша.
Существо неторопливо приближалось, но в темноте Викентьев смог разглядел только сгорбленную спину и узкие плечи.
"Это человек, – убеждал он себя. – Господи, ну, не может же здесь, в доме камергера его императорского величества, оказаться… Разумеется, человек, но с явными анатомическими аномалиями".
Как врач, Викентьев знал, что наличие подобных признаков говорило о нечеловеческом объёме костей и мышц в задней части тела.
Уронив стул, Викентьев попятился.
Голова существа ритмично раскачивалась между сгорбленных плеч, как голова змеи перед броском.
Что-то, какая-то конечность – лапа, щупальце? – присмотревшись, он явственно различил пять пальцев с жуткими длинными когтями – отделилась от туловища.
Пламя свечей вдруг вспыхнуло ярко-ярко.
Обдав Викентьева запахом гнили, клацнула зубастая пасть, и раздались странные звуки, отдалённо напоминающие человеческую речь:
– Нэг-хоер-гурав… зургаа-долоо…
Санкт-Петербург, 2019 год
Ночью над Лисьим Носом взошло солнце.
Огромный, серебристо-белый светящийся шар медленно падал на Ромэро.
– Нэг-хоер-гурав-доров-тав-зурга-доло, – чётко проговаривая каждую букву, произнёс он, наблюдая, как отсветы странного ночного светила разбрасывают по небу мятущиеся пятна.
– Йоу! – пьяно отозвался из глубины комнаты Сэйджи. – Рулёзно, бро! Крутой рэп!
– Это фонетическая каббала, идиот, – бесстрастно ответил Ромэро.
Смутное желание идти на свет, прочь от этой тоскливой пустоты заставило его открыть обе створки окна и сесть на подоконник, свесив ноги наружу.
На мир за пределами огромной сияющей сферы бесшумно наползала чёрная, угрюмая тьма…
Проснулся Сэйджи от странных клацающих звуков.
– Капец, как пить охота! – хриплым спросонья голосом пробормотал он.
Тошнило даже от мысли о смене позы.
– Где мы? Слышь, Ромэро?
В ответ где-то завыла собака.
Сэйджи с трудом повернул голову.
– Э! Хорош прикалывать. Ромэро!
1.