Кружение незримых птиц

– Некоторым мечтам лучше оставаться мечтами, синьор, – она посмотрела мне прямо в глаза, и я почувствовал, что падаю. – Я бывала и в Индиях, и в Сересе, и смею вас уверить, что большая часть небывалых чудес этих земель – лишь пустые россказни.

– Вот как? – сказал я, про себя удивившись, что такая молодая девушка странствовала до самого края света; впрочем, все в ней было слишком удивительным, чтобы это оказалось неправдой. – Что ж, там вовсе нет необычайного?

– Отчего; путешественник найдет там много достойных внимания вещей. Что до псоглавцев и кровожадных бифэнов – их нет.

– Очень жаль; пожалуй, мир был бы интереснее, не окажись они выдумкой. В таком случае, что же там есть?

– О, то же, что и везде – несчастные люди, – с внезапной горечью сказала она.

– Разве все люди несчастны?

– Да, все, синьор, – она снова сжала у горла свой красный шарф, словно защищаясь. – Вы держитесь на плаву, потому что живете надеждой, что после плохих времен наступит золотой век; но плохие времена несут за собой худшие, и ничего не меняется под звездами.

– Вы слишком печальны для вашей юности, – сказал я, стремясь обратить все в шутку; с трудом мне удалось скрыть, как на самом деле я потрясен ее словами.

С неожиданной холодностью она взглянула на меня; узкое лицо ее сделалось жестким, и я понял, что сказал лишнего. Поспешно принес я извинения в собственной неучтивости; я страшился хоть чем-нибудь оскорбить ее. Мало-помалу глаза ее оттаяли; в последний раз она улыбнулась и легко вскочила на лошадь.

– Что ж, прощайте, синьор. Я направляюсь в Испанию – боюсь, нам все еще не по пути.

– Надеюсь, когда-нибудь мы все же разделим один путь.

– Не желайте этого, – серьезно ответила она и тронула кобылу; та сразу сорвалась с места, словно еще один порыв ветра. Красный шарф взметнулся за ее плечами, развернулся диковинным змеем.

Я смотрел вслед всаднице до тех пор, пока ночная тьма не поглотила ее окончательно; дольше всех было видно белую кобылу, что призрачным пятном плыла среди теней. В конце концов исчезла и она.

В странном расположении духа я вернулся на постоялый двор; мне было и радостно, и горько. Встреча эта взволновала меня больше, чем я мог себе представить, так что я даже не сразу спросил у хозяина о свежих лошадях. Мне ответили, что лошадей, вероятно, не будет до утра: конюх внезапно заболел. Решив, что ленивый малый запил, я попросил себе комнату; лишь на рассвете мне наконец удалось заснуть.

* * *

В иное время ехать через Францию мне было бы небезопасно; успехи нашего храброго принца на севере отозвались у простого народа глухой ненавистью ко всем жителям острова. Даже временный мир между монархами не мог утишить этой злобы: любой, кто носил английское платье, рисковал головой всюду, от Бриансона до Конфлана.

Нынче, впрочем, было не то; перед лицом ужасной напасти старые споры поблекли и забылись. На проезжих, правда, и сейчас смотрели недобро, но уже по другой причине: никто не знал, какое зло несет с собой чужак, от чего он бежит и что скрывает.

Я же, хоть и спешил изо всех своих сил, много позже Вознесения едва ли добрался до окрестностей Парижа. В иных деревнях (справедливо рассудив, что не стоит испытывать судьбу понапрасну, я избегал больших городов) приходилось ждать по неделе, а то и больше; лошадей было решительно не достать, а там, где они еще остались, хозяева заламывали такую цену, что моих скудных запасов не хватило бы даже на пару копыт. Между тем я принужден был спешить; в Кале я надеялся разыскать одного из своих старых друзей, капитана прекрасного крепкого кога. Пожалуй, я смог бы уговорить его взять меня на борт, однако для этого мне необходимо было добраться до побережья самое позднее к середине лета; опасаясь той кары Божьей, что ползла все дальше и дальше по континенту, многие моряки уже пересекли пролив. Они верили, что за соленой водой будут в безопасности; англичане же встречали каждый корабль в великом страхе. Ходили слухи, что порты Мелькомба и даже самого Лондона скоро закроют; тогда бы положение мое стало безвыходным. Подгоняемый таким образом, я делал все возможное, чтобы добраться до родины насколько возможно быстрее; в самую жаркую пору года прибыл я в Ардр, откуда было рукой подать до моей цели.

Рассвет я встретил в пути; дорога пылила под копытами моего измученного коня. Солнце еще не встало, но первые, еще робкие его лучи уже протянули свои длинные ресницы по небу, окрасив его всеми оттенками нежнейшего пурпура. Миру только начала возвращаться яркость земных красок, и ветви деревьев в по-утреннему прохладном, как ключевая вода, воздухе казались черными лапами неведомых тварей. Кругом стояла удивительная тишина; молодой день обещал быть жарким.

Я ехал, низко опустив голову; монотонный стук копыт навевал на меня дрему. Когда по левую руку показалась какая-то безымянная деревенька, я подумал было, что неплохо бы остановиться и попросить хлеба и сыра; однако, поравнявшись с ближним домом, я обнаружил, что место это давным-давно заброшено: крыши сгнили и обвалились, огороды заросли сорной травой.

Подъехав ближе, я спугнул стаю ворон; с пронзительным карканьем они взвились над моей головой, заставив вздрогнуть. Люди бежали отсюда, как бежали многие в это страшное время, словно в бегстве можно было найти жизнь. После себя они оставляли только пустые дома и гибнущий на корню урожай; картины запустения выглядели едва ли не тягостней, чем те жуткие события, которые стали их причиной. В этой покинутой деревне я вдруг почувствовал себя так, как, верно, чувствовал себя путник у разрушенных стен Гоморры.

Во власти тягостных мыслей я вернулся на дорогу. Уже начало припекать, но даже яркость светила не могла заставить меня забыть о том, что я увидел. Невольно я подумал, не найду ли и вместо своего жилища лишь мрак и одиночество; поспешно отогнал я наваждение.

Позади послышался частый стук копыт; кто-то гнал лошадь по тракту. Я посторонился, давая неизвестному дорогу; верно, еще один беглец, который стремится убежать от того, чего невозможно избегнуть. Звук приближался; наконец мимо меня, подняв ржавое облако едкой дорожной пыли, рысью промчалась прекрасная белая кобыла. Я почувствовал, что мое лицо разгорелось, словно от внезапной лихорадки – за спиной всадницы развевался красный шарф.