В координатах мифа

Ну, была я девочкой, ну ходила в кофточке,
Купленной в Москве.
Все, что было дорого, будто навью косточку,
Пряча в рукаве.
От казачьей ярмарки до колбасной фабрики
Остановок пять.
Разве только бабушка называла зябликом.
Некому сказать.
Сладость чая мятного, одеяла ватного,
Вещего тепла.
Что я из прощального шепота невнятного
Вспомнить не смогла?
Все гадала-думала, кто ко мне наклонится,
Кто коснется рук?
Что ж меня так запросто оплетайки-кровницы
Выпустили вдруг?
От меня до крепости – только что не просека,
Донник да паслен.
Ну, какая просека? Что-то вроде прочерка
В перечне имен.

«Зимой замечаешь, с каким трудом…»

Зимой замечаешь, с каким трудом
Сознанье выходит из темноты.
Стираешь? Стираю. Дурдом-дурдом.
Стареешь? Старею. Как ты? Как ты?
Субботняя стирка, варум-варум.
Как раньше хотелось на юг, на юг!
Последние вещи спустились в трюм.
Ударила рында, задраен люк.
Ты знаешь, как круто любой урок
По старой привычке принять в штыки.
Ты помнишь черемуховый пирог?
А запах черемуховой муки?
Как будто внезапно среди монет,
Как будто внезапно среди молитв —
Заплатка от кофты, которой нет,
От песни, не знаю про что, мотив.
Ну как я напомню… та-ра-та-там…
Ну, надо же, господи, как живуч!
Я где-то забыла ключи, а там —
От маминой двери ненужный ключ.
Как время подходит – почти стык в стык,
Как мы непохожи – ни боже мой —
На этих отстиранных горемык
Наладивших робкую связь с зимой.

«Усатые дядьки кричат: «Красавица!»…»

Усатые дядьки кричат: «Красавица!»
Ее это будто и не касается.
Красавице восемь лет.
Она, загребая слегка сандалиями,
Идет под магнолиями-азалиями,
Под грузом забот и бед.
Ей бабушка пишет: «Смотри за матерью,
Она неумеха, а ты внимательна».
Кудрявые кружева.
Еще. С ней не хочет дружить Ковригина,
Которая те же читала книги и…
И, видно, она права.
А самое главное – все кончается.
И ветки под ветром сильней качаются,
И листья шуршат в траве.
Сентябрь скарлатиновый приближается
И можно сейчас умереть от жалости,
А можно потом, в Москве.
Останется дерево прирученное,
Ученая кошка и море Черное,
Монеты в сыром песке.
Черешневых пятен уже не вывести,
И чтобы не плакать, читает вывески
На выцветшем языке.

Прага

Неужели по нашей вине мы
Оказались в такой передряге?
С точки зрения Влтавы, мы – небо
В этой зимней заснеженной Праге.
Наша нежность засыпана прахом,
Ключ от дома на Черны потерян,
Догорает закатная Прага
Тихо, как освещенье в партере.
Мы достигли трамвайных окраин,
А за нами дрожали и плыли
Темно-синие тени пекарен,
Паутина из веток и шпилей.
И луна появлялась не чаще,
Чем далекий спасительный бакен.
И глазами, как чайные чашки,
Провожали чужие собаки.
Хоть бы мы повернули обратно,
Хоть бы мы постояли недолго.
С точки зрения снега, мы – пятна,
Что чернеют без всякого толка.

Ноябрь