Когда вернусь в казанские снега…

– Врал, значит?

Зинка растерянно топталась на месте, потом, словно собравшись в комок, кинулась с террасы. И все ватагой бросились за ней – к калитке. И оттуда уже смелее, вразнобой, криком:

– Бар…рыги! Баррыги!

Старик оцепенел, встряхнул головой, как-то враз трезвея. Руки его мелко тряслись. По лицу пошли пятна. Вадька ринулся вдогонку: «Зинка! Зинка!» Но калитка захлопнулась, запела визгливо.

Забор. Солнце где-то наверху, на шапках яблонь. А на небе облака – плывут тихо над миром. И никого уже нет…

Ночью он не спал. В окне крупно сияли звёзды. Старик, прикорнув на топчане, дымил иногда папироской. Лежал тёмный, немой, косясь рачьими глазами в прошлую свою жизнь, битую-перебитую. Потом заснул, легко всхрапывая.

Вадька не спал, боясь опоздать на поезд. Он решил уехать домой, в город.

В дрёме глаза слипались. Он вскидывал голову, испуганно озирался. Ночь, что летучая мышь, серая, лёгкая, летела над землёй. На рассвете мальчик тихо поднялся, побрёл на станцию.

Солнце ярким красным кочаном поднималось из-за деревни, и в саду было ещё холодно. Пыль на дороге была присыпана росой, точно прибита мелким дождичком. Мальчик шёл не спеша, лёгким шагом. За спиной был рюкзак, в нём летняя обувка, книжки, смена белья – всё, что привезено из города. Дом Зинки находился у околицы деревни. Вадька подошёл к воротам, положил на лавку букет сорванных цветов. А поверх – самое красивое, румяное яблоко.

На станции под часами стоял какой-то человек в шляпе и читал газету. «Тоже, наверное, как я», – искоса глядя на него, думал мальчик.

Валеева Майя Диасовна

Родилась в 1962 году в Казани.

Окончила биолого-почвенный факультет Казанского университета, Высшие литературные курсы при Литературном институте им. М. Горького. Мир природы и мир человека – основная проблематика книг М. Валеевой: «Повесть о чёрной собаке» (1980); «Начало» (1983); «Крик журавля» (1987); «На краю» (1989); «Прости меня, друг» (1990); «У сопки Стерегущей Рыси» (1991); «Люди и бультерьеры» (1993); «Возвращение журавлёнка Кру» (1996) и др.

Лауреат литературной премии им. Г. Державина (2014).

С 2000 года живёт в США.

Прикосновение крыльев

(Отрывок из повести «Кусаки, Рыжий Бес»)

Все эти события происходили без меня. Я в то время только собиралась вторично открыть Америку. Первый раз я посетила её два года назад и это было развлекательное путешествие длиною в двадцать штатов.

Тогда был апрель, в Москве шёл снег вперемежку с дождём, а я летела к своей американской знакомой Дайне Хатт во Флориду. Очнувшись в очередной раз от мучительной дремоты, я посмотрела в иллюминатор и увидела пленительную синь неба и бесконечное изумрудное тело океана, и вдали – смазанную дымкой узорчатую кромку берега с кружевными волнами прибоя. Сверкающие кубы каких-то высотных зданий, ослепительно-белые коробочки домов, буйная зелень, бирюзовые лунки бассейнов, переплетения дорог со спешащими по ним в разные стороны машинами-муравьями… «Привет, Америка!» – пробормотала я про себя.

После хмурой московской весны враз очутиться в тропическом раю оказалось неимоверно тяжко. Ненормально-яркие и пышные деревья, цветущие красным, жёлтым, розовым, фиолетовым; кусты, пальмы, газоны, клумбы – дурманили. Стерильная чистота, абсолютный покой и абсолютный порядок, экзотические дома, бесшумные машины… Оглушённая, ослеплённая, подавленная роскошью окружающего мира, задыхающаяся от новизны и необычности ощущений, несколько дней я провела на пляже маленького благополучного городка «богатеньких старичков», Нэйпелса.

А потом мы сели в машину и поехали на север, с каждым днём уезжая от лета сначала к поздней, а потом и к ранней весне. Одолев Джорджию и Каролину, Вирджинию и Нью-Джерси, проехав через Нью-Йорк и Коннектикут, мы оказались наконец в Массачусетсе, среди пустынных золотистых дюн, на самом краешке полуострова в Заливе Трески, в маленьком туристическом Провайнстауне. Там дули сырые ветры, шумел холодный и мрачный океан, и на деревьях ещё не распустились листья. Там плавали и играли в океанских волнах киты – удивительное зрелище, ради которого городишко каждую весну оказывается местом паломничества тысяч туристов.

Одним из пунктов нашего путешествия был другой маленький городишко – Барабу в штате Висконсин, знаменитый тем, что в нём находится Международный журавлиный фонд, а также живут мои близкие друзья Смиренские. Так, описав большую петлю на северо-восток, мы ехали теперь в юго-западном направлении.

Висконсин встретил жарой и буйством молодого лета.

Приехать в Барабу и не увидеть Чёртово озеро? Мы посетили и эту чудную достопримечательность. Озеро было изумрудно-прозрачно, вода тепла, а скалы по его берегам напоминали почему-то Приморье…

Потом друзья-Смиренские вспомнили: ба-а! Да ведь тут рядом наш художник живёт! Разве ты с ним не знакома?!

Трудно было ответить на этот вопрос. Разве можно назвать незнакомым человека, о котором почти десять лет уже тебе прожужжали все уши, открытки и фотографии с его картин тебе постоянно показывали. Куда бы я не попадала в своих странствиях по Дальнему Востоку – везде находила следы его присутствия: тут в заповеднике он оставил картину, там роспись… это был миф какой-то, а не человек, ибо стоило мне куда-то приехать, как мне говорили: ах, а вот только вчера от нас уехал Художник! А когда мне необходимо было уезжать, мне говорили: ну надо же, а послезавтра приедет Художник… Так и бродили по землям Даурии, Амурии и Приморья… друг за дружкой… круг за кружкой, но так ни разу и не повстречались.

Да, трудно пересечься в бескрайней России… Уж слишком просторна! Легче, оказалось, в мелкой, по нашим понятиям, Америке.

Вся тогдашняя американская эпопея осталась в памяти чередованием ярких и коротких картинок. Как и то первое посещение художника. Жаркий день, изумрудная лужайка, белый дом, просторный, полный творческого хлама; посреди зала – большая картина. На ней – цветущая прерия, небо, дальние висконсинские холмы, бизоны… Хотелось шагнуть и упасть в этот душистый, далёкий мир…

А он действительно здорово рисует! Показывал он свои работы как-то не очень охотно, как будто стеснялся их незавершённости. Говорил, что ему не нравится, когда его хвалят. Кокетничал? Много позже я поняла, что нет.

Стыдясь своего дилетантства, я всё же показала ему фотографии со своих «шедевров». Сдержанно похвалил.

…Мягкая улыбка, тихий низкий голос, внимательный светло-карий взгляд, усы, седеющие кудрявые волосы… Но какой беспредельной добротой веет от него. Как почему-то не хочется вот так быстро расстаться? Почему-то защемило сердце, стало грустно, стало чего-то жаль… Это было так же мимолётно, как невидимое прикосновение невидимых крыльев во тьме… Ах, ну конечно же, показалось! Прощай, странный художник.

С ничем необъяснимой тоской я оглянулась на его белый домик… Наш автомобиль, радостно взревев, рванул прочь.

Второй мой визит в Висконсин состоялся благодаря приглашению нарисовать панно в «Роухайде» – христианской исправительной колонии для малолетних преступников. Бесплатно. За билет, за харч, за возможность ещё раз взглянуть на иную жизнь. В конце концов и это немало.

Вначале мои приглашатели хотели видеть на полотне каких-нибудь зверей и птиц, но к моему приезду Роухайд переживал трагедию: четыре лошади – любимицы всех колонистов – сгорели недавно во время пожара. Из этого пламени родилась идея посвятить панно лошадям.

И вот я стою перед огромным белым холстом, размером со слона и дух захватывает от собственной наглости. На несколько дней удалось оттянуть страшное начало, изображая муки творчества, чирикая эскизы…

За окном был уже молодой март, ещё не пришедший в себя после февральской стужи. Колония пряталась среди живописного северного висконсинского леса. Рядом протекала извилистая Фокс-ривер, на которой с каждым днём появлялось всё больше проталин.

Вроде бы колония для малолетних преступников, а никаких ограждений, КПП, проволок, сеток… Всё чистенько и мирно, как в санатории. Меж корпусов и мастерских хрустели туда-сюда по снегу мальчики, в основном темнокожие. Ёжились и, наверное, мечтали об Африке… Над этим затерянным миром царила благопристойная скука, рассекаемая колокольным набатом: утром колокол звал на работу и на учёбу, днём – на ланч (полдник), а вечером – на диннер (ужин). Кормили в Роухайде как на убой.

Но однажды вечером вдруг позвонил художник. Из Флориды! Как разыскал? Наверное, через Журавлиный фонд… Зачем я ему понадобилась? Просто звонок вежливости? Соотечественница всё-таки. Боже! Как я ему завидовала! Он там греет своё поджарое пузо под южным солнышком и ещё имеет нахальство шутить с обмороженными! В конце концов он «раскололся», сказав, что имеет деловое предложение. Он там, видите ли, неожиданно написал роман, и проблема в том, что он не умеет печатать на компьютере. Сделка заключалась в том, что он обещал помочь мне как квалифицированный художник, а я ему – как грамотная машинистка. Ну, теперь всё понятно… Ну что ж, посмотрим… Такой деловой…

Через несколько дней Виктор прислал мне посылку с видеофильмом «Прикосновение крыльев», где он был главным героем, путешествующим по свету и рисующим птиц, и в нагрузку ещё «нечто», что с большим трудом можно было бы назвать рукописью – что-то невнятное, накарябанное бог знает чем, на безобразных кусочках каких-то меню, газетных обрывках и прочей нечисти.

Днём я рисовала панно, а по вечерам разбирала рукописные каракули и уже в который раз смотрела его «Прикосновение», умирая от ужаса, любви и восторга: передо мной был человек, произносивший мои мысли, смотрящий моими глазами, испытывающий мои чувства. Человек настолько глубокий и бесконечно добрый, что такого, кажется, просто не может существовать в реальности! Я заочно влюбилась в этого лохматого художника, живущего в странном доме между Чёртовым озером и городишком Барабу. Я даже простила ему мучение каракулями, тем более что опус его оказался вполне забавным. Боже мой, снова думала я: столько лет мы с ним бродили по одним и тем же местам, но ни разу не увиделись. Словно судьба упорно разводила нас, приберегая к этой встрече.

Незадолго до 8 марта от Виктора на мою электронку пришла «абракадабра»: Budy v piatnizy v obed, zabery tebia na dva dnia.

Вот это – здорово! Можно будет наконец пообщаться с родственной русской душой в этой американской глуши! Однако далее следовало предупреждение, что он там не один, а с ним живут ещё два холостяка: некто Майк и некто Рыжий Бес.

Почему-то я ждала этой пятницы, как нового пришествия. Заранее волновалась из-за его критики. Раздолбает ведь в пух и прах. Обещал привести бутылку хорошего вина. Как он мил.

Полуденный колокол Роухайда отозвал меня на ланч. А когда я вернулась в мастерскую, перед холстом стоял живой Виктор с бутылкой в руке.

Он улыбнулся, вздохнул и сказал:

– Ну, что ж, будем лечить…

Он что-то мешал на палитре, рассматривал тюбики с красками, будто видел их впервые, неторопливо выбирал кисти, то подходил к полотну, то отходил, словно забывший обо всём, обо мне, о том, где он вообще находится, и рисовал, рисовал, рисовал. А я сидела и смотрела.

Под его рукой удивительно и фантастически преображалась моя плоская картина. Это было чудо, он поистине волшебник иллюзорной трёхмерности: и возникали далёкие, подёрнутые дымкой скалистые уступы, и живая прерия уже дышала на недавно мёртвом холсте.

Мы покидали Роухайд в кромешной тьме. Мы неслись по ночным хайвэям, фары отчаянно разрывали занавес снегопада и иногда, как серые призраки, шарахались с дороги олени. Впервые за всё время моего пребывания в этой чужой стране я почувствовала себя уютно, я вновь стала самой собой. Прямо из бутылки я пила сладковатое Шардоне о чём-то весело болтая, незаметно приехали в Барабу, к его белому домику, где всё ещё бодрствовали оставшиеся холостяки.

Майком оказался худющий, потрёпанный жизнью, неопределённого возраста с неухоженной бородой и диковатым взглядом американец. Говорил он громко, вещательно, смеялся коротко и заливисто, как говорят: заразительно; движения у него были кошачье-пружинистые. Майк пил недешёвую водку «Абсолют» из маленькой рюмочки-сапожка и не закусывал. Он, видимо, полагал, что водка содержит достаточно калорий, и потому никогда ничего не ел. Правда, любил говорить о своей платонической любви к итальянской кухне. Но судя по нему, итальянская кухня – это просто большой сапог водки и штучки две спагетти на жалком кусочке пиццы под жгучим соусом. Его отчим был итальянец. Он и дал Майку свою итальянскую фамилию – Монако. Поэтому Майк любил прикидываться сицилийцем, хотя в нём и капли не было этой самой мафиозной сицилийской крови.