Стрела времени

Корреспондент протянул Алексею газету, ткнул пальцем в статью и вышел.

Газета называлась «Вечерняя Москва». Вверху указано – газета московского городского комитета ВКП (б) и Моссовета. Статья Онищенко – «Военные действия в Сирии». В левом верхнем углу стояла дата 11 июня 1941 года, среда. Надо же!

Мамин пробегал глазами по статье, одновременно собираясь с мыслями. Черные печатные буквы неуклюже толкались, смысл прочитанного никак не хотел закрепляться в голове. Так, что он знает о прошедшей войне? Или – будущей! О «будущей войне». Это даже звучит странно. Ладно. Знает, вообще-то, немало. Тема Великой Отечественной войны его интересовала с детства. Фильмы, художественная литература, мемуары, песни, стихи, музеи, памятные даты, реконструкции. Война интересовала его во всех видах. Но сейчас важнее вспомнить, что он знает о Брестской крепости. Да, живя в Бресте, он много раз бывал там. Но одно дело – среди героических развалин и по музеям, другое дело – двадцатое июня сорок первого года. Как стало ясно из проездных документов, это дата на сегодня.

Когда-то попалась Алексею книга воспоминаний Л. М. Сандалова "Пережитое" (в июне 1941 года – полковник, начальник штаба 4-ой армии). Его армия как раз дислоцировалась в районе Бреста. Помнится, Сандалов писал, что осмотр крепости оставил не очень отрадное впечатление. Кольцевая стена цитадели и наружный крепостной вал, опоясанный водными преградами, в случае вторжения создавали мышеловку.

Эх, знать бы раньше, что окажусь здесь. Наизусть бы выучил. Соломки, так сказать, подстелил.

По плану оборону самой крепости должен организовать один стрелковый батальон с артдивизионом. Остальной гарнизон должен был покинуть крепость и занять позиции вдоль границы в полосе армии. Этого не произойдет, потому что пропускная способность крепостных ворот слишком мала.

Сандалов указывал, сколько времени необходимо для выведения войск из крепости. Сколько же там? Черт возьми, не помню! Ладно, едем дальше.

Что еще мы знаем? Вроде бы были предложения о немедленном выводе из крепости 42-й стрелковой дивизии. Отказали. Начальник отдела политпропаганды шестой стрелковой дивизии полковой комиссар Пименов просил разрешить дивизии занять оборонительные позиции, а семьям начсостава отправиться из Бреста на Восток. Заклеймили как паникера.

Лема, Лема! Не забывай, в какое время ты попал. За языком следить нужно! Иначе, не видать тебе Маши, как своих ушей. Ага, можно подумать у меня есть шансы ее увидеть. Я даже не знаю, как выбираться отсюда. Санчес, я же отказался от участия!? Почему я здесь?! Не загоняйся, Лема. Что еще знаю?

Планировалось пробить в стенах крепости запасные выходы. Идея провалилась. Работа оказалась слишком сложна и трудоемка. Проблема была не только в том, чтобы пробить толстые крепостные стены. Запасные выходы из крепости потребовали постройки новых мостов через каналы и крепостные рвы, наполненные водой. Такая работа по силам саперному батальону, а снять батальон со строительства укрепрайона никто бы не разрешил. Если сегодня 20 июня, то значит уже неделю идет переброска войск внутренних округов к западной границе СССР, потому что 14 июня 1941 г. вышел Приказ народного комиссариата обороны о дополнительном направлении в Красную Армию пятиста тысяч резервистов.

Ситуацию кардинально это изменить уже не могло. На полное развертывание даже первого эшелона, укомплектование дивизий по штатам военного времени требовалось более двух недель. Не успевали.

Самым подготовленным и решительным оказался адмирал Н. Г. Кузнецов, тогдашний Нарком Военно-Морского флота СССР. Он первым добился к 18 июня перевода флота на боевую готовность. По ночам осуществляли светомаскировки кораблей и крейсеров, отменили отпуска и увольнения. Выходили на боевое дежурство. Вот его начало войны не застало врасплох.

Напряженная работа памяти утомила Мамина. Он отбросил на время эти мысли. Расслабившись, откинулся на спинку дивана.

– Маша, где ты?

***

20 июня 1941 года, деревня Пугачево.

Летние рассветы в Пугачево всегда сопровождались туманами. Вот и сейчас этот белесый хозяин бесшумно плыл над речкой, навалившись одутловатым телом на водную рябь и, продолжая невесомо двигаться, медленно-медленно поедал бережок, покрытый песком и травой, намереваясь добраться до деревянных построек деревни.

Пугачёвцы между собой делили деревню на две половины: Пискуры – название, полученное от песчаной территории, и Кончаны, что значит конец. К слову, черта, разделявшая половины, не раз становилась местом выяснения отношений между жителями, чаще – среди молодёжи.

Приумножили территорию Пугачёво примкнувшие на рубеже XIX – XX веков три имения, хутор и усадьбы, входившие тогда с 811 жителями в состав Каменицо-Жировицкой волости Брестского уезда.

Каждое утро в деревне начиналось почти с рассветом, поскольку до начала трудового дня нужно было управиться с делами по хозяйству: покормить домашний скот, птицу, подоить корову. Корова была кормилицей в любой семье деревни Пугачево. Таковой она были и в семье Славки Кухарчик, который сегодня проснулся рано по случаю важного события.

В семье Кухарчик обычно утром готовили в печи пищу на весь день. Так было принято. Завтраком чаще всего были омлет, пшеничные блины или оладьи, драники, варёная картошка. К ним обычно мать подавала жареное сало с луком, сметану, молоко, солёные огурцы или квашеную капусту. На обед и ужин в печь ставила чугунок с гречневой, пшеничной и другой кашей, тыквой, свёклой. Помещала она туда и молоко, а образовавшаяся на нём плёнка была любимым лакомством Славки. Десертом, как правило, служили сухофрукты. Распаренные в печи, они заменяли сладости. Правда, полакомиться ими не всякий мог. Славка мог. Кухарчики были зажиточные крестьяне.

Особое значение в семье придавали хлебу. Для его выпекания мать готовила закваску, затем замешивала тесто, которое выкладывала на капустные листья, и выпекала в выгоревшей печи. Хлеб обычно выпекали на несколько дней, а то и на неделю. Его бережно хранили: укутывали льняным полотном, чтобы не зачерствел, и помещали в деревянную ёмкость.

Обычный летний день пугачевцев, такой как и сегодня, состоял из рутины: работы в поле, заготовки дров… В то же время успевали собирать ягоды, грибы, ловили рыбу, ткали, пряли, шили, строили. Чтобы заработать денег, нанимались и работали в городе.

Дом Кухарчиков был двухкомнатным. Одна комната служила спальней, а вторая кухней, большую часть которой занимала печь. Мать старалась обустроить дом. На пол клала тканые половики, на окна вешала занавески из марли или ситца, на иконы – рушники, ткаными покрывалами застилала постель, снизу к ним прикрепляла вязаные кружева. На стенах у Кухарчиков висели вышитые картины и фотографии родных.

Славка проснулся рано. Сегодня день был особенный. Из Минска приедет Лиза на летние каникулы. Елизавета – это сестра. Она учится в каком-то там Университете (точного названия Славка не запомнил) и не была дома уже месяцев шесть. Он помнил, как раньше Лиза обожала линьков, зажаренных до скрипучей корки. И сегодня «кровь из носу» он поставил себе задачу добыть их.

Все необходимое приготовлено заранее. Еще с вечера удочки, сачок, наживка стояли в сенях. Спать Славка улегся на лавке у печи, чтобы рано утром не разбудить отца и мать.

Проснувшись, тихонько, на цыпочках он пробрался в сени, и, прихватив все, что нужно, шмыгнул в утренние сумерки.

Дорога к речке лежала через Мамин луг, где местные жители выпасали домашний скот. Здесь мальчишки часто катались на лошадях. Почему луг назывался именно так, Славка не знал, но название ему нравилось.

Луг тянулся вдоль березовой рощи, за которой шел ивняк, спускающийся к самой воде. Деревья стояли в дымной пелене, словно по пояс в снегу. Редкий ветерок колыхал ветки и листья. Славка весь был поглощен мыслями о предстоящей встрече, предвкушал удивление и радость сестры, ожидал, конечно, гостинцев. Он не сразу сообразил, когда его окликнули:

– Эй, хлопчык! – голос грубоватый и холодный.

Славка повернулся и увидел стоящих на дороге трех мужчин в красноармейской форме.

– Поди сюда!

Славка подошел, с любопытством рассматривая новенькие скрипучие хромовые сапоги на одном из военных. Их обладатель его и подозвал. Сразу было понятно: командир, его форма отличалась выглаженностью и ромбиками в петлицах, да и интонация, не терпящая пререканий, говорила о том же.

– Как твоя фамилия? – спросил хозяин сапогов немного приветливее. Это был высокий, худой, костлявый дядька.

– Кухарчик Слава.

– Ты из Пугачево, так ведь?

– Так.

– Кухарчик, Кухарчик, – будто что-то вспоминая, проговорил странный командир, – Так это же…твоего отца не Астапом зовут?

– Так, батька Астап.

– Отец где?

– На хате.

– Так ты на окраине живешь?

– Так. Вон, на узлеску – Славка показал пальцем на деревянный дом, с крашенным штакетом и покосившимся крыльцом, перейдя на белорусский от страха.

Задающий вопросы дядька Славке не нравился. Что-то отпугивало. Может быть, холодные светло-голубые глаза и …улыбка, странная, леденящая улыбка.

– На, держи, хлопчык, – протянул что-то в руке костлявый.

Славку охватывало неудержимое желание бежать. Бежать куда глаза глядят, все равно куда, только подальше от этого места. Но тут же вспомнил. Он ведь поставил себе цель: стать настоящим мужчиной. А настоящие мужчины не бегут от опасности. Так ему говорил отец. Астап Матвеич воевал еще с немцами в какой-то далекой войне и имел медаль, такую полосатую с крестиком. Называл он ее – георгиевский крест. Она всегда хранилась обернутая в носовой платок в кармане у самого сердца. «Когда страшно, иди навстречу страхам. Больно – терпи. Бьют – давай сдачи, сопротивляйся». Эти наказы сидели в голове Славки и сейчас не позволяли ему струсить.

Незнакомец в гимнастерке подал мальчишке конфету и подмигнул. Славка взял ее и пошел к речке.

– Шустрый мальчик, не правда ли, Гюнтер? Может быть, его следовало ликвидировать? – сказал долговязый на немецком.

– Мы их всех к осени ликвидируем. Спешить некуда…– ответил Гюнтер.

– Немецкая речь, – подумал Славка, но оборачиваться не стал.